«Хочу умереть между лесом и полем»

Координатор молодежного движения партии «Единая Россия» Иван Демидов не так давно окончательно простился с телевидением и ушел в политику. Подготовив свой первый проект — «Молодую гвардию Единой России», он принялся за следующий. Новый «Русский проект» партии «Единая Россия», по словам Демидова, является дискуссионной площадкой для поисков ответа на вопросы «кто такие мы, русские?» и «куда мы идем?»

За исключением этих, на которые пока нет ответов и у самого Демидова, он, православный христианин и старый друг нашего журнала, согласился ответить на все остальные вопросы «Фомы».

Долгое прощание с телевидением

— Иван Иванович, сейчас Вы — советник политического департамента партии «Единая Россия». Довольно скучное название должности. А у Вас есть свое собственное определение того, чем Вы сейчас занимаетесь?

— О да! Тридцать лет моей жизни отданы телевидению, а последние полтора года я занимаюсь политикой. То есть я — политик. Что это значит? Это значит, что я занимаюсь конструированием образа будущего, формированием этого будущего. На телевидении, на самом деле, мы занимались примерно тем же самым. Но сейчас я делаю это без телевизионных камер.

— То есть — шоу продолжается?

— В каком-то смысле — да, если не придавать этому слову гламурного оттенка.

— Вы говорили в одном из интервью, что, несмотря на расставание с телевидением, телеканалу «Спас» Вы все-таки хотели бы продолжать уделять внимание.

— Да, потому что «Спас» — мой последний телевизионный проект, который я посчитал своим профессиональным долгом Православию. А православный телеканал — это особое явление, не совсем похожее на привычное нам телевидение.

— Журналистов — неважно, светских или тех, которые называют себя «церковными» — очень часто обвиняют в профанации Православия. Как сделать сюжет профессионально, и в то же время избежать религиозного китча?

— Примерно так же, как избегать смешения веры и политики. Как только ты начинаешь делать не сюжет, а эссе на тему — это уже не будет сюжетом. Вот в «Русском взгляде», передаче, которую я делал, был выработан некий принцип работы. Я далек от каких-то восторженных оценок этой программы. Но когда я брал профессиональных журналистов, которые делали сюжеты, например, о монастырях, в которых раньше не бывали — они лучше замечали интересные детали, героев и структуру монастырской жизни. Моя задача была только отследить, чтобы они просто не «напортачили», чтобы какая-то деталь не перевесила основную историю сюжета. А когда я отправлял в монастырь людей церковных — в лучшем случае это был монолог батюшки. Потому что церковный человек уже знает, куда нельзя заглядывать, а журналист всегда должен стараться узнать как можно больше.

— Но бывает ведь и так, что человек делает хороший телесюжет о Православии, а верующие смотрят и говорят: «Боже мой, что за чепуха получилась!»

— Бывает, безусловно. Но обратите внимание, столь понравившийся всем фильм «Остров» сделан совсем неправославным человеком Павлом Лунгиным. И сделан профессионально — видна не только режиссерская, но и грамотная продюсерская работа. Продюсерская работа важна и в журналистике — желая сделать русскую православную передачу, я посылаю для съемки сюжета профессионала. А вот что я возьму из его сюжета и какие акценты там подправлю — решать мне, как человеку, который определяет содержание программы.

— Два года назад Вы говорили, что не опасаетесь перегиба в сторону патриотизма на отечественном ТВ. А сейчас? Перебора по-прежнему нет?

— Никакого перегиба в сторону патриотизма я не вижу. Мелькают какие-то образы в сериалах или в сюжетах, иногда работающие, иногда неработающие, а иногда вызывающие некоторую оторопь своеобразным пониманием патриотизма. Тенденция, безусловно, есть, но она пока слабая, внешняя — уже неплохо, но еще далеко до настоящего. До антитезы той «либерально-антироссийской» идеологии, которая присутствовала на наших телеэкранах пятнадцать лет назад.

— Вам часто приходилось на телевидении делать то, с чем Вы были категорически не согласны?

— Нет, не часто. И мне не стыдно ни за один продукт, сделанный мною или с моим участием — ни за программу «Взгляд», ни в целом за телекомпанию «ВИД», ни за «Музобоз», ни за шестой канал, ни за «Русский взгляд», ни за «Спас"… Может быть, судьба складывалась так. Были жесткие ситуации, в том числе и с программой «Взгляд», но мы держали удар, поэтому, наверное, нас и закрывали. Так что за время телевизионной карьеры сильно прогибаться не пришлось, Бог миловал.

— Почему же тогда Вы считаете, что ТВ — это инструмент, как Вы сказали в интервью одной из популярных газет?

— Знаете, мне, как и многим, показалось вначале кокетством высказывание моего друга Олега Меньшикова, что театр для него — не главное. Тогда начали говорить: ну конечно, когда ты такая успешная звезда, что тебе открыты все двери, то можно себе позволить заявления, что профессия, мол, это не главное. Но потом ко мне пришло такое же понимание моей прежней профессии — я раньше думал, что телевидение — это и есть жизнь, а потом понял, что есть что-то большее, чем телевидение. Начал разбираться, понимая при этом, что я хочу остаться в миру и мне надо прикладывать свои усилия к некоему общественному служению, которое мне интересно. Понятно, что по отношению к политике телевидение — это инструмент. А политика — это искусство искусств.

— А бывало так, что Вас «несло» и не удавалось удержаться от позы проповедника Православия? Вы никогда не боялись этого? Ведь веру или учение зачастую начинают отождествлять с проповедником — а редко кто из них без греха.

— Даже если иногда я срывался на дидактические нотки, я всегда говорил зрителю только одно: по отношению к вере я нахожусь в той же самой ситуации, что и вы, а многие из вас знают даже больше меня, просто у меня есть возможность спросить то, что вы хотите и показать вам ответы. Когда ты выступаешь в роли посредника (а телевидение, как и другие СМИ, лишь посредник между событиями и зрителем или читателем) и если ты все время помнишь, что ты только посредник, то к тебе будет доверие, и у тебя не появится переоценки собственной персоны.

Символ веры и образ жизни

— Не мешает ли профессиональный навык конструирования образов восприятию Православия?

— Все-таки политика — это высшая область мирских занятий. Именно потому что высшая — поэтому в истории так часты случаи, когда политики забывали слова Христа «Богу — Божье, а кесарю — кесарево». Все-таки политика — это кесарево, то есть мирское дело. И поэтому оно не может мешать делу Божьему. Для меня жизнь любого человека состоит из символа его веры и образа его жизни. Так вот политика, опираясь на некий символ веры, занимается больше образом жизни.

— Вы православный — потому что Вы русский?

— Да, я думаю, что я православный именно потому, что я русский. Я вообще человек консервативный. У меня, конечно, как у любого человека, есть интерес к неким «вычурностям». Но когда себя спокойно спрашиваешь, о том, что тебе ближе, то волей-неволей обнаруживаешь себя в контексте русской национальной истории. Тут недавно один журналист из гламурного издания задал такой неожиданный вопрос: «Где бы Вы хотели состариться и умереть?» И у меня вырвалось: «Между лесом и полем». Я просто представил образ — не горы, не море, а что-то между лесом и полем. Поэтому Православие, я думаю, это что-то, с чем я родился. А как я пришел в Церковь? Как это часто бывает, начал задавать себе чуть больше вопросов, чем предлагала мне моя жизнь, начал задумываться. Мне было тогда тридцать три года. И ровно в этот момент появился человек, который впоследствии стал моей крестной матерью. Я начал искать преподавателя техники речи, и мне порекомендовали одного из лучших педагогов школы-студии МХАТ — Марию Брусникину. Мы с ней встретились и начали заниматься. Но, общаясь с умным человеком, через какое-то время волей-неволей переходишь к обсуждению с ним самых разных тем. Вот она меня месяца через три и окрестила.

— Но разве Православие — этническая религия? По-Вашему татарин обязательно должен быть мусульманином?

— Православие, конечно, внеэтнично. Но история сложилась так, что развитие из «племени» в «народ» было немыслимо без Веры.

Понятия «русский» и «православный», с которыми Россия жила веками, вовсе не дань привычки или традиции. Это неотъемлемая часть «портрета народа». Сегодня, конечно, нельзя проводить «православную межу» между современными русскими. Но, мне кажется, что любой русский — «латентно» православен. Как и любой татарин — мусульманин. Если хотите, в любом из нас на зов предков прежде всего откликается их вера.

— Не кажется ли Вам, что многие православные, особенно деловые люди, гораздо серьезнее относятся к деньгам, чем к спасению души?

— Я не возьмусь выступать измерителем степени православия других людей. Что же касается меня, я считаю, что к деньгам вообще нужно относиться серьезно. Только тогда можно быть от них свободным. Потому что любая серьезная субстанция не терпит несерьезного к себе отношения. Но не надо смешивать серьезные субстанции друг с другом — веру и деньги, веру и политику, веру и журналистику… Мне тут другая тенденция интересна — когда наши люди с деньгами поддерживают православные школы, монастыри, строят храмы. И я все жду, когда эти люди станут помогать внедрять в общество ценности Православия, которое они исповедуют. Здесь, конечно, нужна предельная осторожность. Ведь понятно, как дать денег на православный журнал или на строительство храма, а вот каким образом можно менять общество с помощью своих денег, и не только благотворительностью — это очень серьезный вопрос. И мне кажется, что уже многие деловые люди себе этот вопрос задают.

— А целесообразно ли и возможно ли сейчас создание этакого «религиозного комсомола» — объединения молодежи на основе Православия?

— На самом деле молодежных православных объединений сегодня много, они все появляются, появляются и появляются. И это нормальная тенденция, как мне кажется, потому что внедрение и отстаивание образа жизни, который православный человек считает приемлемым для себя, для своего города, для страны, как раз и является делом общественных объединений. У меня есть множество контактов, и я всячески пытаюсь помочь становлению таких общественных православных молодежных движений.

— А может, стоит сделать «Молодую гвардию Единой России» таким православным комсомолом?

— Нет, здесь этого не нужно, у нас абсолютно светская всероссийская сетевая организация, многонациональная и многоконфессиональная. И я совершенно спокойно отношусь к тому, что в Казани наши ребята восстанавливают или строят мечети, а в Нижнем Новгороде помогают православным храмам. Мы никогда не запрещаем нашим региональным ячейкам — если они сами этого хотят — жить и работать в духе какой-либо традиционной для России религии. Но, подчеркиваю, при этом мы должны помнить, что МГЕР — это светская организация, созданная для всей российской молодежи.

Молодежная политика — на работе и дома

— Вот Вы говорили, что на ТВ у Вас было достаточно свободы и Вам не стыдно за то, что Вы там делали. А разве в российской политике свободы больше? Ведь все решения принимает один человек. У Вас самого в «ЕР» есть какая-то свобода маневра?

— Да, безусловно, есть. Если дать себе труд непредвзято посмотреть на то, что происходит во время обсуждений в правительстве, в администрации президента, то, конечно, различия сразу будут видны. Другое дело, что в момент, когда устанавливается политическая система, и наша страна только-только подбирается к профессиональной политике (потому что трудно было говорить о профессиональной публичной политике в последние сто лет), конечно, есть перегибы. Я считаю, что в «Единой России» и «Молодой гвардии» существуют всего несколько определяющих идеологических и политических позиций, которые не оспариваются. А в остальном — достаточно заглянуть на наш сайт, чтобы понять, что отделения партии и люди спорят между собой. Можно сколько угодно причитать по поводу того, что политическая система несовершенна, что во многом она формируется сверху, но очевидно, что она в России в ХХI веке по-другому и не может формироваться, потому что, кроме властей, есть только разрушительные силы, которые разнесут страну в щепки. Я считаю, что тут нужно оставаться реалистом и прагматиком.

— Правда ли то, что говорили злые языки на ТВ: что, если бы не пала советская власть, Иван Демидов хотел бы стать руководителем ВЛКСМ?

— Да это не только злые языки говорили. Я с детства был человеком, которому больше всех надо. Мне всегда хотелось собирать и вести — но не разделять и властвовать… А тогда общественное служение в политике было только в структурах комсомола и компартии. И, делая «Молодую гвардию», я, разумеется, использовал комсомольский опыт.

— По сей день продолжают цитировать Вашу фразу, сказанную в конце прошлого года: «Мы заставим молодежь полюбить Родину».

— А я от нее и не отказываюсь. Но надеюсь, что те, кто читают эту фразу, представляют, что в этот момент я доброжелательно улыбался, а не произносил эти слова с выпученными глазами и с перекошенным ртом.

— И как, получается заставлять?

— Вы знаете — получается! Если сравнить социологические портреты двадцатилетних ребят, например, десять лет назад и сейчас — а я по долгу службы хорошо знаком с такими соцопросами — то, в принципе, они очень похожи. И тогдашние, и нынешние молодые люди не считают, что они кому-то что-то должны, они надеются во многом только на свои силы, они чувствуют себя гражданами мира, им интересен культурный и информационный тренд всей планеты. Но появилось маленькая, но очень радующая меня подробность — двадцатилетний молодой человек сегодня еще добавляет «я из России». Десять лет назад такого не было.

— Вас, верующего человека, не коробит от нарочитого прагматизма некоторых принципов «Молодой гвардии»? Ведь в большинстве книжек и агитационных материалов МГЕР прямо говорится — «иди к нам, и ты сделаешь карьеру».

— Не коробит. Карьеризм как самоцель и карьеризм как амбиции — это все-таки разные вещи. И я считаю, что российская молодежь сейчас просто обязана стать «дольщиком» власти, она должна уже быть в «совете директоров по управлению Россией». У нас в России, особенно в городах, тридцать, а то и сорок процентов населения моложе тридцати лет. И невозможно, чтобы эти люди не участвовали в политике, во власти. Если молодежь не будет вовлечена в управление страной, мы прервем цепь поколений, которые участвуют в строительстве России.

— Еще в ваших материалах постоянно присутствует образ врага. Там буквально говорится: «враг говорит то-то и то-то». Неужели без «врага» невозможно объединить молодежь?

— Дело в том, что в политике важно определение «свой — чужой», хотим мы этого или нет. Не бывает, знаете, объединений по принципу «мы за все хорошее против всего плохого». У «Молодой гвардии» нет самоцели навязать какой-то образ врага и с ним бороться. Просто нужно точно понимать, что вызовы, которые брошены даже не молодежи, а вообще всей России, — это вызовы врагов. Значит ли это, что должны взмывать ядерные ракеты или твориться погромы, как в Кондопоге? Перегнули ли мы палку с употреблением русского слова «враг»? Молодежи, конечно, свойственно перегибать палку, но важно, чтобы эта палка не треснула совсем или не била бездумно налево и направо.

— Вам еще не надоело возиться с молодежью?

— Я, к сожалению, не педагог по призванию. Я много занимался молодежью, в том числе и на телевидении, и думаю, что «Молодая гвардия» — это мой последний проект для нового поколения. В общей сложности я пятнадцать лет занимался молодежью. И думаю, что тему молодости я за эти пятнадцать лет отснимал, отпоказывал, отписал. Вот еще чуть-чуть, вот удастся сформировать некую активность… ну, а дальше уже буду заниматься другими темами в политике. Сейчас, если говорить о новой политической задаче, мне хочется понять что такое «новая русская национальная политика» и «национальная идея». Я думаю, что ситуация не позволит надолго откладывать начало нового этапа моей политической работы. Энергия этого года не даст спать никому.

— А «возиться» с собственной дочкой удается? При Вашей занятости вообще получается уделять ей внимание?

— Конечно, нет. И есть некие вечные самооправдания… Но Настя — самостоятельный, уже взрослый человек, и, не скрою, безумно меня радующий своей целеустремленностью, своим желанием учиться, своим характером. Но я периодически перед ней извиняюсь за то, что ей достался такой отец. У нее есть своя комната в моей квартире, но она снимает жильё вместе с подружкой. И видимся мы довольно редко. Но я считаю, что она делает все правильно, она должна быть самостоятельной.

Алексей ЧЕБОТАРЕВ

http://www.foma.ru/articles/714/