 |
| Православие.Ru | Архимандрит Киприан (Керн) | 29.03.2007 |
С детских лет свыкался Андрей Капустин с монашескими нравами, укладом и обычаями. С Далматовского духовного училища соприкасается он с иноческим миром в самых различных его обликах и представителях. После живописной обители на берегу Исети пред ним Бизюков монастырь, потом Братский в Киеве и самая лавра. После многолюдных и богатых обителей отечественных открылось ему и бедное и малолюдное иночество балканское, греческое, извне не столь богатое, но внутри, духовно, нимало не оскудевшее и сохранившее много такого, что позабылось в благолепном изобилии нашего монашества. Открылась ему, наконец, монашеская жизнь на Святой Горе, этом цветнике иноческом, несмотря ни на что неувядаемом… И всегда и все виденные им монастыри не могли не поражать его взора странным однообразием, по-видимому почти неизбежным. Каким-то официальным штампом, казенным обликом характеризовались все виденные им монастыри и лавры с их казарменного облика корпусами и коридорами, огромным населением и сильно развитым поклонением форме и букве там, где это вовсе и не было нужно, чем, несомненно, убивалось живое, непосредственное религиозное чувство. Лучше всего эти мысли выражает он сам в своем афонском дневнике под 25 августа 1859 года при посещении Дионисиата (Один из монастырей Святой Горы Афон).
«Единственное, что мне кажется на Святой Горе несообразным и совершенно напрасным, это столпление на самом тесном пространстве множества живущих. Вместо целого мира или целого общества человеческого в сокращенном виде, вырабатывающего в малых размерах великие системы политического сожития, встречаешь там пансионы пожилых и старых детей, с церковью вместо классов, с пиргом (высокая монастырская башня) вместо карцера и со смертью вместо выпуска. Почему-то прискорбно такое зрелище! От Афона ожидаешь совершенства иноческих установлений. Грустный вид стен, ограждающих ангелоподобное жительство, неизбежен, говорят. Пусть он остается, серое пятно на светлой панораме Святой Горы. Но неизбежны ли пристенные трехэтажные корпуса с коридорами и сотнями скученных келий, духотой, нечистотой, всевозможными стеснительными мирскими формами и с не менее стеснительной формальностью того или другого эксцентрика, сознающего неестественность пансионерных условий своего заведения, и прочие последствия столпленной жизни людей, из коих каждый готов жить своим домом. Вместо того чтобы строить обитель на камне в несколько саженей поверхностью, не лучше ли было бы распространить ее на целые версты и обратить ее в сад сколько духовный, столько и вещественный. Этого рая, так давно рисовавшегося в воображении моем под именем Афона, к сожалению, я еще не видал на Афоне…»
Также при посещении другого монастыря святогорского (Ксенофа) мечтает он о густом саде и братии, размещенной в пристенных домиках, каждый в своем, и с собором и общественными зданиями отдельно. «Тогда обитель была бы подвизалищем, а не пансионом, пастбищем, а не загоном; домом, а не тюремным замком…»
Отец Антонин, вероятно, не был одинок в подобных своих воззрениях и пожеланиях. Вместе с общим кризисом и застоем нашей казенной церковной жизни многими лучшими нашими умами ощущался и переживался также и некоторый кризис и застой монашества. Об этом, конечно, не смели думать вслух, и это все со скорбью таилось в глубине сердец. Редко кое-когда прорвется об этом слово в славянофильской печати или еще кое-где. Целая полемика затеялась в свое время по больному вопросу устроения монашества в нашей богословской, академической литературе между, печальной памяти, ныне главой обновленцев, а тогда ректором Московской академии и редактором «Христианина» епископом Евдокимом (Мещерским) и Кругловым. Много хорошего, свободно и искренне писала тогда просвещенная и тонко культурная игумения Екатерина (В миру графиня Ефимовская, основательница и долголетняя настоятельница знаменитой в России Леснинской общины в Холмской епархии. Скончалась она в 1925 году в Сербии, куда переехала с частью своей общины в Хоповский монастырь) о том же, что и о. Антонин, о известном кризисе нашего ставшего официальным иночества. Она затронула вопрос много глубже: о разладе между иночеством и русским обществом: «Почему же не поступают в монастырь образованные люди? — спрашивает она. — Потому что им делать там нечего. Так думает общество, так, к сожалению, пока есть на самом деле. Мертвая рутина, давящая и гнетущая своей бессмыслицей, — вот то впечатление, какое выносит образованный человек из опыта монастырской жизни. Мертвая буква заменила живой христианский дух. О любви христианской нет и воспоминания».
То же чувство вынес и отец Антонин из лучшего цветника иноческого — Афона, что в монастырях его уже нет любви, что от нее монашество отреклось. «„Любовь — мирское чувство“ — это должно быть начертано на всех входах и исходах Святой Горы».
Конечно, думая так, о. Антонин ни на минуту не считал себя призванным быть каким-то реформатором, еще менее либералом. Довольно ему было одной клички «подвижного ума». Он, разумеется, и не мечтал даже своими силами поворотить куда-то, на какой-то иной путь все иночество, или вернуть ему потерянный им дух, или бороться с укоренившейся рутиной, или тем менее проделывать какие бы то ни было эксперименты тут, в Святой Земле, при почти полном оскудении монашества у палестинских греков и очевидном кризисе его. Покупка Горней навела его на другую мысль. В 1870 году русские владения в ней еще пустовали в ожидании средств, организации и людей. Но отец архимандрит не был бездеятелен. Благодаря связям в России, знакомствам, заступничеству добрых людей, нарочито, в данном случае, члена Государственного Совета П.П.Мельникова, собираются пожертвования, начинается застройка участка, закладывается церковь. Через 10 лет в Горней имеется уже школа для арабских детишек и несколько домиков, насаждены деревья, кругом растет стена. Мечта о. Антонина — устроить в этом уделе Божией Матери «обширный приют именитых русских отшельниц, желающих в полной и невозмутимой тишине духа окончить дни своей более или менее тревожной жизни, которому образцом послужит устав древнего скитского жительства, без игумений, без казначеи, без благочинных и тому подобных формальностей, в основу которого будут положены тайноводственные слова вдохновенной иконы Богородицы».
Отец архимандрит видел на опыте и с грустью сознавал тот разлад между монашеством и нашим интеллигентным обществом, о котором говорилось выше, то непонимание и даже неуместное некоторое надмение первого над вторым. Он понимал, что многим мятущимся среди интеллигенции душам нет доступа в монастырь. Монастырь их не приемлет таких, какие они суть; монашество же такое, каким оно стало у нас в силу различных исторических пертурбаций, слишком трудно для интеллигенции и ею неприемлемо. Вот потому-то тут, вдали от стеснительных и закостенелых форм нашего русского монашества, о. Антонин и хотел создать такую небольшую общину — даже не монастырь в настоящем смысле этого слова, а приют, убежище для интеллигентных отшельниц, ищущих покоя и жизни в Боге, но по тем или иным причинам не могущих себе найти места в обширных русских обителях. Он хотел главным образом, как мы видим, избежать унылости, казарменного обличия иерархической официальности в монастыре. Немало помогла ему в этом деле и морально, и материально одна из прекраснейших русских женщин XIX века, «христианнейшая графиня» Ольга Евфимиевна Путятина.
При создании и оборудовании Горней отец Антонин, желая избежать скученности, вполне использовал обширность своего нового владения в Айн-Кареме. Основным принципом было расселить будущих насельниц по всей горе, нарезав каждой ее участок для постройки на нем келий и необходимого при ней садика. Эти участки отдавались насельницам в пожизненное пользование, с правом даже строительницам передать их в пожизненное же пользование еще одному лицу, после чего домик и вся усадьба переходили в полную собственность Миссии. Вкус и желание отшельниц касательно постройки и украшения своей кельи не ограничивались и не стеснялись никакими предписаниями, могущими придать трафаретный облик всей общине. Индивидуальность не убивалась, и это-то и дало Горней тот исключительно привлекательный, дышащий простотой и жизнерадостностью колорит. По всему холму разбросаны эти чистые маленькие домики, как ульи на пасеке, тонущие в зелени кипарисов, смоковниц и миндальных деревьев, цветах и миниатюрных огородиках.
До самой смерти отца Антонина его дух и заветы, данные Горней, не угасали и были живы. Община была непосредственно подчи-нена начальнику Миссии, не было ни игуме-ний, ни каких бы то ни было официальных начальствующих лиц, насельницы доживали свой век в своих домиках, объединяясь лишь в церкви и общей трапезной. Потом условия существенно изменились: стали стремиться к расширению обители, домики и еще пустые участки стали продаваться с меньшим разбором, открылся благодаря этому доступ случайным элементам, из самой продажи или пожизненной аренды образовалась для Миссии доходная статья, захотели во что бы то ни стало обратить Горнюю в «настоящий» монастырь, перед Первой мировой войной особенно стремились к этому. Синод утвердил тогда и Елеонский монастырь, ввели и там, и в Горней «старших сестер», пожаловали им наперсные кресты, в 1924 году у патриарха Дамиана выпросили право назвать их «игумениями», что все вместе было, впрочем, весьма в духе общего нашего поведения в Палестине в последние годы перед войной. Нам непременно хотелось, вопреки всем канонам, иметь там свою, параллельную с греческой иерархию, свое маленькое епархиальное управление.
Теперь в Горней кроме церкви, колокольни и часовни имеется свыше 50 маленьких сестринских домиков, утопающих в зелени холма и необычно радующих глаз своей живописностью. Горняя — поистине огромный сад, сколь вещественный, столько и духовный, и в этом она вполне сохранила мысль своего основателя. В этой обители теперь до 120 сестер, духовно окормляемых матушкой игуменией Тавифой.
Отец архимандрит не уставал заботиться о своем детище, постоянно проявлял свою к нему отеческую любовь и частенько на своем сивом ослике приезжал в любимую Горнюю. С немалым трудом ему удалось добиться от патриарха разрешения на освящение храма в Горней — это был период столь натянутых его отношений с патриархами Иерофеем и Никодимом; наконец митрополит Петры Аравийской, престарелый Никифор, освятил небольшой, но такой молитвенный храм Казанской Божией Матери (празднуемой 22 октября).
Затем отец Антонин просил Синод установить особый праздник «Целования», обычно совершаемый 30 марта, если Благовещение не падает на страстные дни (в противном случае праздник переносится на четверг Светлой седмицы). Из Миссии из Иерусалима идет крестный ход с иконой Благовещения в Горнюю, навстречу выходит свой крестный ход из Горней с иконой Целования Божией Матери с праведной Елисаветой. Икона Благовещения в память трехмесячного пребывания Богоматери в гостях у праведных Захарии и Елисаветы остается в Горней до 24 июня, до дня Рождества Предтечи, когда снова возвращается в Троицкий собор в Иерусалим. Отцом Антонином написана и служба этого праздника «Целования», переплетающаяся с дивной и полной таинственного смысла службой попразднства Благовещения. Синодом этот праздник был установлен и празднуется с нарочитым умилением из года в год, привлекая огромное количество народа как из среды русских паломников, так и особенно абиссинцев. В 1886 году 19 января о. Антонином даны и особые правила Горненской общине, которые должны были регулировать жизнь этого полумонашеского скита.
Но все же, несмотря на внесенную в Горнюю организацию, форму и желание постоян-но увеличивать число монахинь, она сохранила дух своего основателя. Вложенное им с само-го первого дня жизни этого русского уголка настроение простоты и искреннего религиозного чувства живо и, хочется верить, не умрет, а может быть, Бог даст, когда-нибудь поможет воссоздать заново и развить то, что хотел видеть в ней о. Антонин. О нем помнит Горняя и вещает потомству его память. И так тихо, тихо в этом тишайшем уголке! Только перезвон колоколов с трех колоколен — нашей и двух католических, отбивающих часы и четверти, нарушает благодатную тишину ночи. Да где-то лают в арабской деревне внизу собаки, как-то совсем по-нашему, по-русски лают. А вдохновенному святостью места сердцу всегда кажется, что за этой тишиной есть что-то, чудится какой-то невидимый глас, будто природа сама величает в песнях Богородицу и Матерь Света. Будто высокие, стройные горненские кипарисы чуть слышно шепчут, как силуэты на темном небе: «Честнейшую Херувим и славнейшую без сравнения Серафим…»
В те же годы (1869) было приобретено от-цом Антонином имение около самой Яффы по дороге в Иерусалим. Это достаточно обширное имение площадью приблизительно в 35 дунамов (около 34 000 кв. метров), в то время совершенно заброшенное и пустое, но уже через несколько лет начавшее оборудоваться, улучшаться и украшаться. Весь участок был обнесен высокой каменной оградой (уже после смерти о. Антонина), посажены были деревья и плодовые (апельсины, лимоны, смоквы, маслины, гранаты), и декоративные (кипарисы, сосны, эвкалипты), построены необходимые дома и хозяйственные постройки, выкопан бассейн и колодезь для воды, поставлен мотор, и яффское владение явилось одним из благоустроеннейших и самых красивых имений нашей Миссии. За два месяца до кончины отца архимандрита на участке в Яффе была освящена прекрасная двухпрестольная церковь, что придало еще большую ценность и значение этому месту.
Но самое замечательное и ценное в этом владении — это раскопанный отцом Антонином и Шиком подземный некрополь в одном из углов сада с массой интересных найденных там вещей, мозаикой и т. д. Это только подтвердило местное предание о том, что наш сад, или по-арабски «Дарбаттейн-Дабита», есть не что иное, как место погребения праведной Тавифы, воскрешенной апостолом Пет-ром (см.: Деян 9, 40). Ежегодно в третье воскресенье по Пасхе, когда и читается именно этот отрывок из апостольских Деяний, тут после богослужения арабы устраивают свою процессию к пещере Тавифы и так называемую «фантазию», то есть просто народное веселие.
Яффский сад, во время войны 1914 года истребленный и уничтоженный почти целиком, после войны снова стал восстанавливаться и улучшаться, имеет теперь до 2500 апельсиновых деревьев и из-за своей роскошной растительности может считаться лучшим владением Миссии.
Отец Антонин, приобретая в собственность России те или иные земельные участки в Палестине, руководился главным образом соображениями или научно-археологическими и религиозными, или же чисто утилитарными. Его внимание останавливалось либо на чем-нибудь, что имело ценность по своим библейским воспоминаниям или находящимся там памятникам истории, либо на том, что могло послужить к развитию и укреплению нашей просветительной или паломнической деятельности, где бы было возможно устроить школу или монастырь или же паломнический приют и подворье нашей Миссии. К таким-то вот именно приобретениям следует, кроме всего перечисленного, присоединить еще его иерихонское подворье, Тивериадский дом, так называемый «со сводами», участок в Бет-Джале и еще несколько меньших и малозначительных владений.
Покупая имение в Иерихоне, отец архимандрит шел этим навстречу интересам и нуждам наших пилигримов, посещающих излюбленную нами «Ердань-реку» (напоминающую наши русские реки своими заросшими берегами, извилистую и мутную), Сорокадневную гору и близлежащие монастыри иорданской пустыни: Герасимов, Иоанна Предтечи и др. Отец Антонин был в сущности чуть ли не первым европейцем, дерзнувшим стать твердой ногой в Иерихоне. Во всяком случае с покупкой русской Миссией нашего там участка, постройкой подворья и засадкой сада открывается новый период в жизни грязной, пыльной бедуинской деревушки Иерихон, которую когда-то Иисус Навин должен был завоевывать со всеми ухищрениями тогдашней стратегии. «Хаккурет-эль-Бурдж», подворье «москобов» в Иерихоне площадью в 15 127, 63 кв. метра, с прекрасным двухэтажным домом для паломников, часовней и кое-какими постройками и порядочным садом, представляет собой отличное место для отдыха богомольцев, идущих на Иордан. Этот участок, кроме такого чисто практического значения своего, небезызвестен и в археологическом отношении благодаря найденным в нем при раскопках фрагментам древних строений и очень интересной памятной мозаичной надписью.
В Тивериаде, на самом берегу моря Галилейского, находится подворье нашей Миссии, приобретенное отцом архимандритом и предназначенное служить местом отдыха наших паломников.
В Бет-Джале (библейской Ефрафе) о. Антонин купил в свое время два владения: одно наверху горы Рас-Она над селением, а другое в самом селении Бет-Джала. Это последнее имело в свое время очень большое значение, потому что Бет-Джалу выбрал своей резиденцией и местом своей миссионерской деятельности <католический патриарх> Валерга. Им тут начата была постройка церкви, школы и других домов, и отсюда думали латиняне помогать своей пропаганде и в самом Вифлееме, в двух километрах оттуда. Но о. Антонин уже с 1866 года приобретает тут прекрасное место, строит школу для девочек-арабок и все необходимое и этим дает возможность сильно противодействовать латинским попыткам совращения арабского населения. Участок этот со школой отец архимандрит подарил со временем новообразованному Палестинскому обществу. Тут-то, в Бет-Джале, и выросла, и прославилась знаменитая женская учительская семинария Палестинского общества, давшая несколько поколений прекрасных, просвещенных учительниц-арабок, воспитанных в истинно православном духе и в любви к России. Бет-Джала была одним из любимых мест о. Антонина.
Было тогда незабвенное и неповторимое время в жизни русского общества. Наш мощный порыв восторженной самоотверженности, растворенной в присущем русской душе романтизме, влек нас то на Кавказ попечеринствовать, то, вслед за Леонтьевым, к грекам, в Эпир и Фракию, то в народничество. Это все было в стиле XIX века, в духе «Великого ордена русской интеллигенции». Также немало русской молодежи уходило в последние годы прошлого и в начале настоящего века в Палестину — учителями и учительницами вновь открывавшихся школ и учительских семинарий для арабов. Уходили надолго, многие на всю жизнь, связывали свою судьбу с местными жителями, свыкались в работе для Святой Земли, отдавали ей свои лучшие силы. Культурное влияние Палестинского общества и лучших его деятелей, на первом месте между коими нельзя не поставить отца Антонина, огромно и неизгладимо. Бет-Джаль-ская женская и Назаретская мужская семинарии оставили глубокий след в истории православного просвещения Святой Земли. Питомцы их ежегодно широкой волной растекались по лицу Сирии и Палестины, по низшим начальным школам в селах и городках и несли туда свет истины и любовь к Православию и России.
Россия, конечно, делала здесь то дело, которое в сущности обязано было делать греческое духовенство Иерусалимского Патриархата, но которое оно в силу различных условий, исторических и местных, не смогло делать. При о. Антонине только начиналось это дело, а уже через 10 лет после его смерти, в 1904 году, Палестинское общество имело по всей Сирии и Палестине, кроме указанных двух учительских семинарий, еще и 87 школ при 417 лицах преподавательского и воспитательского персонала и с 10 225 учащимися.
Кроме перечисленных приобретений отца Антонина Миссия благодаря ему владеет еще и рядом очень ценных в чисто археологическом отношении участков без построек и церквей на них и менее известных массе наших богомольцев. Но наука, как наша, так и европейская, благодаря о. Антонину имеет возможность по ним ознакомиться с очень интересными памятниками истории Палестины. Сюда относятся: 1) «Пещера с поясом» — «Мегарет-уз-зуннар» в Силоамской долине, или «Силоамский монолит», интересный памятник библейского прошлого Палестины I в. по Р. X.; 2) пещера «Румание» в долине Суахири по дороге в лавру Святого Саввы; 3) знаменитые и очень чтимые у евреев «Пророческие пещеры» («Гробницы пророков») на склоне Елеона; 4) так называемое «место Каллистрата», или «Керм-уль-Газаль», в ближайшем соседстве с Пророческими пещерами; 5) «Улие» в Силоаме и 6) обещающее быть очень интересным в археологическом отношении место в деревушке Анате («Анатот» — место рождения пророка Иеремии).
Всего о. Антонином куплено (и Миссия ими вполне законно владеет, имея владенные документы — «кушаны"-купчие и «сенед-тугралы» (Окончательный владельческий документ с султанской подписью (тугрой), оформлявшийся в Константинополе) 13 участков общей площадью около 425 000 кв. метров и стоимостью в то время до миллиона рублей золотом.
Интересно, как относилось наше правительство к такой деятельности о. Антонина? Можно с уверенностью сказать, что на Западе была бы память такого человека давно уже увековечена или уж во всяком случае ему бы помогали, его дело защищали, его бы в его работе поощряли. У нас же человеку, спасшему для Православия и России такие сокровища, как Елеон, дуб, Горнюю, гробницу Тавифы и т. д., в его деятельности мешали, его самого взяли под подозрение, а через 25 лет после его смерти крепко забыли его имя.
Известно, что в утвержденных Синодом штатах Миссии не предвиделось никакой специальной суммы на приобретение земельных участков и укрепление за нами наших позиций, тогда как латиняне и протестанты имели в своем распоряжении богатейшие фонды. На Западе понимали, что такое время, когда можно подчас даже сравнительно дешево скупить ценнейшие владения в Палестине, уже больше никогда не повторится, и энергии и умению Валерги, Ратисбонна и Гоббата шли дружно навстречу и помогали.
Отцу Антонину оставалось только прибегать к частной инициативе, к пожертвованиям из России, что, разумеется, было совершенно случайным источником денежных средств, тогда как нужно бывало для какой-нибудь срочной покупки иметь немедленно под руками более или менее крупную сумму, чтобы закрепить за собой право на какое-нибудь интересное место. Из своих личных, совершенно недостаточных средств о. Антонин, несмотря на самые скромные свои требования и поистине аскетическую жизнь, вряд ли мог уделить много. При покупке Горней Мельников собрал около 20 000 рублей, немало помогли отцу архимандриту графиня О.Е.Путятина и графиня Орлова-Давыдова, основная же масса пожертвований, которая в течение 25 лет, по словам профессора Дмитриевского, едва ли превзошла 250 000 рублей, была принесена о. Антонину рядовыми богомольцами. Таким путем постепенно, при содействии верного помощника и друга Я.Е.Халеби, завоевывал он для России и Православия шаг за шагом в Палестине. Таким образом, оттесненный <синодальной и МИДовской> «системой» от миссионерского дела и представительства России в Святой Земле, отец архимандрит несмотря ни на что блестяще укреплял значение Миссии, то есть Церкви. «Система» этого ему, конечно, не прощала и в ущерб делу, но ради своей выгоды мешала ему, как могла.
Вот что пишет о. Антонин Б.П.Мансурову в 1879 году: «Чтобы не столкнуться ни с кем ни на политическом, ни на церковно-каноническом, ни даже на миссионерском поприще, я ограничился одним чисто паломническим значением своей Миссии и нашел способ путем территориальных приобретений и устройством в разных местах русских приютов поставить ее и крепче, и весче, и, пожалуй, даже более блестяще, чем когда бы то ни было в другое время в Палестине. Могла простить мне это система? Я не дитя, чтобы поверить этому. Но обращаюсь к Вам, превосходительнейший Борис Павлович, человеку честному и искреннему, — в чем погрешил я перед Отечеством, царем, Богом, что стал приобретать в собственность России то, что еще осталось Божиим Провидением в Святой Земле ценного, не захваченного католиками, протестантами, армянами, жидами? Ведь во всякой другой стране христианской подобного ревнителя по крайности осыпали бы похвалами».
Обидно было не то, что Синод и правительство не поддерживали такую деятельность нашу в Палестине, и не то, что не было денег в распоряжении; наконец, и не то, что тому или иному консулу не нравилось приобретение Миссией земельных имуществ, а то было непростительно и до горечи обидно, что мы еще и боролись с такого рода деятельностью. В 1870 году отец Антонин в разговоре с архимандритом Филаретом (Филаретовым), ректором Киевской духовной академии, признался, что нам даже купить-то нельзя в Турции ни одного аршина земли. «И нельзя не потому, чтобы не позволял кто этого, а потому, что мы сами того не хотим. Люди, которым все равно, есть ли на свете Святая Земля или нет, покупают ее нарасхват, а мы, дышащие, так сказать, ею, отрицаем от себя упорно право собственности в ней».
Больше того, через два года мы не только не хотели иметь своего в Палестине, но даже официально запретили нашей Миссии дальнейшее приобретение участков. Так, сначала от П. Стремоухова, стоявшего во главе Азиатского департамента Министерства иностранных дел и управлявшего делами Палестинской комиссии, было получено доверительное отношение (от 28 апреля 1872 года) о нежелательности дальнейшего приобретения земельных участков в целях сохранения status quo и дабы не нарушать тот политический принцип (sic!), который мы сами первые провозгласили, то есть о недопущении ни православным, ни католикам выходить из пределов тех владений, которыми они ныне пользуются. Вслед за этим и Синод официально воспретил начальнику Миссии нашей покупку новых владений в Палестине. Мы наивно продолжали охранять «политический принцип», а латиняне, разумеется, и далее приобретали для себя все, что только было возможно, не беспокоясь особенно тем, выходят ли они из пределов, установленных дипломатическими соглашениями. Таким образом, на наших глазах был приобретен католиками ряд замечательных мест Палестины. Несомненно, одним из самых для нас обидных было приобретение доминиканцами так называемого St. Etienne, то есть места, где некогда стояла знаменитая базилика императрицы Евдокии во имя первомученика Стефана. Приобретенное у одного араба-башмачника, это место было потом прекрасно устроено отцами доминиканцами. Там теперь, кроме большой базилики, помещается и самый монастырь доминиканцев, и знаменитая на весь мир Ecole Biblique, столько сделавшая для изучения Палестины и ее истории и прославленная именами первоклассных ученых.
Расширение владений Миссии дало, впрочем, повод еще и для клеветы на одно беззаветно преданное русскому делу имя. Имения покупались, как сказано, на имя Я.Е.Халеби как турецкого подданного, так как турецкие законы затрудняли приобретение недвижимой собственности непосредственно иностранцами и особенно юридическими лицами. Отца Антонина упрекали в чрезмерном доверии к Якову Егоровичу, высказывали опасения и недостойные предположения, поползла даже клеветническая сплетня, что, конечно, немало огорчало о. Антонина. Советовали перевести все владения в Синод, но о. Антонин не соглашался это сделать, боясь, с одной стороны, «стеснительного контроля извне» и тем показывая, с другой стороны, полное доверие к своему верному сотруднику и драгоману. В день 25-летия пребывания своего в Святой Земле он сказал одному близкому ему человеку: «Яков Егорович украсил всю мою жизнь».
Но ввиду необходимости все же оформить и обеспечить на случай своей смерти все купленное им о. Антонин 10 сентября 1889 года обратил шесть наиболее ценных своих земельных владений (дуб, Елеон, Горнюю, Яффский сад, Силоамский монолит и Иерихонское подворье) в так называемый «вакуф». Это особая институция мусульманского поземельного права, закрепленная особыми и неизменными санкциями религиозного характера. Все вакуфы представляют собой особый фонд, подчиненный Вакуфному совету. Лицо, на чье имя записан вакуф, в данном случае Русская миссия или Синод, является только лишь «уэкиль», то есть просто управляющим этим имуществом бедных. Таким образом, пользование имуществом осуществляется не на праве абсолютной собственности. Считается, что если не останется ни одного бедного христианина, то завакуфленное имущество москобов станет вакуфом бедняков-мусульман, а в конечном счете (если и мусульман не останется) единым собственником всего считается сам Аллах. Вот как говорится в вакуфном акте: «…он делает правильный, законный вакуф, ясно установленный и обязательный к исполнению, вакуф, коего имя не сотрется и след не исчезнет и который по прошествии времени и веков утвердится и увековечится. Таковое положение будет соблюдено во веки веков, пока Господь не унаследует землю и на ней находящихся, ибо Он лучший Наследник…»
Этим путем о. Антонин закрепил наилучшим образом эти ценнейшие 6 участков, что особенно имеет значение в наши дни всевозможных и неожиданных возможностей. Покуда твердо стоит в Палестине мусульманское имя с его твердыми религиозными институциями, и наша там русская православная собственность застрахована.
Попутно с деятельным приобретением земельных участков в различных местах Святой Земли для нужд паломнического движения и оборудованием их о. Антонин, как видно, не оставлял и научного археологического исследования. Им производились раскопки на Елеоне, в Яффе, в Иерихоне и Силоаме, в Гефсимании и других местах. Найденные, подчас ценнейшие вещи, составили очень интересную коллекцию предметов, маленький, но богатый музей. Особенно ценную вещь, бюст Ирода Великого, отец архимандрит подарил Эрмитажу, оставив в своем музее его копию.
В Гефсимании им было очень удачно приобретено место, где по желанию лиц царской семьи под его руководством была построена (в 1884—1888 годах) церковь во имя святой равноапостольной Марии Магдалины и в память покойной государыни Марии Александровны. Этот участок принадлежит Палестинскому обществу, но был передан в заведование Русской духовной миссии. На освящение церкви приезжали великий князь Сергей Александрович и Елисавета Феодоровна, нашедшая для себя в нем и место своего последнего упокоения. Ее тело было вывезено из Сибири после убийства и временно погребено (в 1921 году) в склепе этого храма.
Особенный интерес имеют раскопки отца Антонина на принадлежащем Палестинскому обществу месте вблизи Воскресенского храма на улице Эль-Даббагин («дубильщиков»). Это место, принадлежавшее в то время коптам, привлекало не раз внимание виднейших археологов, посещавших тогда Палестину, таких как Пьеротти, Кондер, граф Вогюэ, Тоблер, Робинсон, Сепп, профессор Олесницкий. Место это было русскими счастливо приобретено в 1859 году и потом передано Палестинскому обществу. Систематические научно обставленные раскопки производились под руководством о. Антонина с января по июнь 1883 года. Этим делом заинтересовались и иностранные ученые. Результат этих исследований может быть смело признан исключительным по своему научному значению. Была обнаружена арка на двух колоннах и некоторые фрагменты некогда бывшей тут славной константиновской базилики и, наконец, что гораздо важнее, остатки городских стен, ворот, мостовой, принадлежащих к временам дохристианским. Судя по близости к Лобному месту и в связи с общей топографией Иерусалима Иродовых времен, это не что иное, как знаменитые «судные врата», на пороге которых преступнику, ведомому на казнь, последний раз прочитывался смертный приговор и от которых вела непосредственно дорога на Голгофу. Другими словами, в русские руки попало ценнейшее место Святого Града после Гроба Господня и Голгофы, место, освященное самыми трепетными евангельскими воспоминаниями, путь, пройденный Самим Божественным Крестоносцем. Раскопки этого места произвели сенсацию в науке, дав богатейший материал как для истории земной жизни и последних дней Спасителя, так и для истории константиновского зодчества Палестины.
Первоначально существовало намерение, правда, кажется, несерьезное, на столь значительном для христианского чувства месте построить наше консульство, но потом от этого благоразумно отказались.
Палестинское общество воздвигло тут прекрасный приют-подворье для нужд русских паломников, желающих присутствовать при ночном богослужении в храме Воскресения. Значительная часть этого сооружения была отведена под храм Святого Александра Невского, занявший место, непосредственно примыкающее к упомянутым археологическим памятникам. Таким образом, эти ценнейшие следы былой славы и величия Иерусалима теперь заключены в одну постройку, их защищающую.
Во время своей жизни в Палестине отец архимандрит по примеру прошлых лет постоянно с целью самообразования и углубления своих историко-археологических познаний путешествует по Святой Земле, соединяя тут свои научные интересы с организационно-хозяйственными в различных имениях и подворьях Миссии. Здесь он, конечно, не мог не замечать весьма ощутимого для историка Церкви пробела при своем изучении христианских древностей, а именно незнакомства своего с Синаем. Он его восполняет в 1870 году, воспользовавшись пребыванием в Палестине ректора Киевской академии архимандрита Филарета (Филаретова). С ним и с профессором Крестной семинарии арабом Саруфом он в июле едет на гору Синайскую, в то время путешествие длительное и весьма нелегкое, где и остается почти два месяца, изучая как самый монастырь и его древности, так, главным образом, занимаясь в монастырской библиотеке, столь известной по хранящимся в ней рукописным сокровищам, из коих одно (упоминавшийся Codex Sinailticus) в свое время было перенесено в нашу Петербургскую публичную библиотеку, послужив лучшим ее украшением. Отец Антонин имел поэтому как бы свою личную цель при посещении Синая. Ему хотелось хоть несколько услужить своими знаниями по палеографии и археологии той обители, которой Россия обязана столь бесценным даром.
Еще в бытность свою на Афоне в 1859 году он занимался в библиотеках Святой Горы изучением ее книжных и особенно рукописных сокровищ и тогда уже осознал необходимость более или менее строгой регистрации всех этих сокровищ в интересах науки и грядущих поколений, составления каталогов и описаний, чтобы оградить в будущем неприкосновенность этих хранилищ. На печальное состояние рукописей в афонских книгохранилищах обратили в свое время внимание и другие ученые и путешественники. Впоследствии по следам архимандрита Порфирия (Успенского) и о. Антонина прошли наши крупные ученые специалисты, запечатлевшие в своих писаниях все то, что недоступно рядовому деятелю науки, не имеющему возможности лично осязать эти сокровища.
Так, когда отец архимандрит попал на Синай, он составил систематический научный каталог с описанием всех (1348 греческих и славянских) рукописных книг обители Святой великомученицы Екатерины, а профессор Саруф — арабских, что обеспечило монастырю неприкосновенность их в будущем, а последующим ученым несомненно облегчило работу.
(Продолжение следует)
http://www.pravoslavie.ru/put/70 327 153 634
