 |
| Правая.Ru | Владимир Карпец | 24.03.2007 |
Нападение на Югославию, точнее, на Сербию, посткоммунистическую и традиционно-православную одновременно, по сути, впервые поставило перед, казалось бы, изменившей в 1991 году своей «тысячелетней парадигме» Россией вопрос об адекватности нового «демократического выбора» и вместе с «разворотом самолета Евгения Примакова» и внезапной вспышкой просербских, славянофильских настроений в Москве, выразившихся в мощных демонстрациях и анонимной, так и не идентифицированной пальбой из гранатомета по посольству США, и послужило отрезвляющим душем для больного Бориса Ельцина, что в конечном счете и привело к его скорому уходу с поста Президента РФ. Россия впервые не принудительно, как это часто было в позднесоветскую эпоху, а изнутри себя вдруг почувствовала, что является частью the Rest, причем, в чем заключалось это the Rest, «дорогие россияне» еще плохо осознавали или не осознавали вовсе (не будем забывать, что даже отчаянная и героическая попытка сопротивления реформам в 1993 году проходила под лозунгами все тех же реформ и той же демократии, только «по справедливости» и «без воров»).
Зимой 1999 года дала трещину вся мировая система, создававшаяся Западом, начиная приблизительно с XVI века, а то и раньше. Однако очень скоро, уже 11 сентября 2001 года был нанесен скорее зрелищно-голливудский, чем действительно сокрушительный удар по символу этой системы, основанной на «правах человека и гражданина» (т.е. буржуа, по буквальному смыслу этого последнего слова), на гражданском (опять-таки, буржуазном) обществе и торговом строе — Международному торговому центру в Нью-Йорке. Вне зависимости от того, кто стоял за непосредственно нанесшей этот удар мусульманской молодежью — если боевики действительно были мусульманами, что также окончательно не доказано, — события 11 сентября положили начало цивилизационной мобилизации всей этой вот уже много веков формировавшейся «системы», врагом которой теперь объявлен «международный терроризм», т. е. на самом деле все, что не есть the West. То есть всякое выходящее за рамки «торговой демократии» сколько-нибудь серьезное отношение к любым иным ценностям, будь то религиозные, иерархические, социальные или даже философские. «Всякий смысл слова уже есть фашизм» — этот броский, но на самом деле очень содержательный тезис Юлии Кристевой, левой постмарксистской либертарианки, парадоксально соединился с «иудеохристианским» (протестантским по преимуществу) фундаментализмом «неоконов», зеркально, с точностью до наоборот, отразив столь же парадоксальный «красно-коричневый» синтез сталинизма с Православием в России, и стал, по сути, программой действий Запада. В эту мобилизацию удалось втянуть и Россию, новому Президенту которой Владимиру Путину оказалось не по силам тогда поворотное и спасительное для начавшей подниматься Новой России решение об объявлении нейтралитета. Война сразу же приобрела знаковый характер «ударов по символам». Владимир Жириновский, выступая в Госдуме, заявил тогда, что надо бороться не столько с самим терроризмом, сколько с его идеологией, одним из признаков которой он объявил… ношение бороды, то есть, иными словами, неидентичность тому образу, который еще Константин Леонтьев именовал «средним европейцем как орудием всемирного разрушения». На первый взгляд кажется, что это было очередным «театром одного актера» — Жириновского. Но все гораздо глубже. Продолжая тему, можно было бы добавить, что глубинной причиной неудачи как русского коммунизма, так и европейского национализма ХХ века было как раз именно «неношение бороды», то есть, внутренняя цивилизационная самоидентификация со «средним европейцем эпохи модерна», «пиджаком», как любил говорить тот же Леонтьев.
Так или иначе, следом за событиями 11 сентября произошла странная смерть в Гааге бывшего Президента Югославии Слободана Милошевича, уже почти сумевшего самому, без защиты, добиться оправдательного приговора, но фактически брошенного Россией на произвол судьбы, а затем и ничем не мотивированное и не обоснованное (чего вообще никогда не было в истории войн) нападение США на Ирак — без санкции Организации Объединенных Наций, этого формального оплота формального международного права, как раз и складывавшегося на протяжении всех этих столетий и служившего формальной легитимацией той же самой «системы».
Кстати, возможно, если бы тогда Россия объявила нейтралитет в борьбе Запада с «международным терроризмом» при ясных заявлениях о том, что в Чечне речь идет о внутреннем сепаратизме и организованной преступности, то есть, явлениях совершенно иного порядка, то это как раз и оказалось бы спасительным и хранительным как для системы международного права, так и для ее костяка — Устава и Основных принципов ООН. Однако история, как известно, сослагательного наклонения не имеет. Возможно, как раз это имело промыслительное значение для начавшейся развязки «кризиса современного мира», и слабость России в этом случае парадоксально оказалась ее силой. Подталкиванием падающего, если угодно.
Здесь необходима историко-религиозная отсылка. Корни всей сложившейся и ныне рушащейся системы международного права уходят с одной стороны в символику ветхозаветной истории, с другой — в римское jus gentium — право народов. Напомним, что первым (собственно «Ветхим») Заветом Библии был т.н. авраамический договор (слово brith и переводится именно как «договор», а не «завет») об обмене мистико-ритуального «обрезания крайней плоти» праотца Авраама на мировое распространение и владычество его потомков, следствием чего уже потом стал собственно Моисеев закон и Второзаконие. Само по себе мистическое и неудобосказуемо объяснимое действие в дальнейшем было унаследовавшей библейскую историю Европой «отмыслено», то есть так же «обрезано», однако принцип договора как основы всякого законодательства сохранен и развит вначале католической схоластикой (в юриспруденции ее отражением стала «школа глоссаторов»), а затем — сугубо — протестантизмом. Собственно, оказалось, что именно Авраам и его потомки были «первыми юристами», хотя их юриспруденция отличалась от современной, прежде всего, наличием вертикального измерения, связывающего мир с иным («лествица Иакова») и «обрезанного» их «иудеохристианскими» толкователями («Вбегает мертвый господин / И молча удаляет время», как писал русский поэт ХХ века Александр Введенский). С другой стороны, на противоположном полюсе средиземноморского мира, языческий Рим создал разветвленную систему частного права, в которой закон, в том числе и международный, стал «мерой свободы», способом ограничения прав одних правами других — ars boni et equi («искусство доброго и равного»). С рецепцией римо-католической и отчасти византийской ойкуменой римского права такое правопонимание — в принципе совпадавшее с авраамической, за вычетом специфической мистики последней — легло в основу феодальных (сюзеренитет-вассалитет), а затем и буржуазных (гражданских) отношений. Правовое учение Локка, Гоббса и особенно Гуго Гроция, справедливо считающегося основателем современной доктрины международного права, оказалось теоретическим увенчанием всего «средиземноморского» или «иудеохристианского» мировоззрения, собственно и являющегося юридическим мировоззрением в подлинном смысле этого слова.
При этом следует иметь в виду, что внутриконтинентальная (собственно «евразийская») правовая система, рожденная из сплава арийских и туранских традиций, а позже впитавшая в себя мистический опыт Восточного Христианства, прежде всего, русское переживание Православия, не только онтологически, но и метафизически отлична от средиземноморской. Любопытно при этом, что современные сторонники т.н. «либертарной теории права» (в России это прежде всего школа покойного академика В.С.Нерсесянца) вообще не считают «евразийское право» правом, а говорят о «неправовой цивилизации» и, строго говоря, они правы (как, впрочем, и Юлия Кристева). Тем не менее, иная, нежели средиземноморская, правовая (пусть условно) цивилизация существует — она-то и есть the Rest. И у нее также глубинные, архаические, более глубинные и более архаические, чем «авраамизм» и «романизм» корни. С одной стороны, это мировой закон (rita или rta, а по-русски — «ряд») ведического (в том числе славянского) мировоззрения, воспринимаемый в созерцании как проявление «недвойственности» и закон благородного правления, основанного на особой харизме царей (khvarno) в персидском ареале, с другой — кшатрийское, затем воспринятое и Чингизидами, понимание свободы как ничем не ограниченного права «людей длинной воли», истинной воинской аристократии. С противником не договариваются — он либо подчиняется, либо погибает. Такое правопонимание вообще не рождает системы — это либо монархия, либо анархия, и третьего не дано. Характерно, что Восточное Христианство — Православие не отказалось от такого государство- и правопонимания, а, освятив его церковными таинствами, соделало образом «земного неба». «Православные правоведы» на Руси — а это были, прежде всего, иноки — осмысливали государство аномически, примером чему было уже «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона, первого иерарха Русской Церкви, русского по происхождению и одновременно «анархо-монархиста». Закон сам по себе ничто, и от полного служения Царю земному освобождает только столь же полное служение Царю Небесному, Христу Воскресшему (в большей степени, чем человеку Иисусу, созерцаемому в Его земной жизни и проповеди), и это освобождение находит свое выражение только в иночестве и еще в особом служении бывших своеобразным русским аналогом «хранителей Чаши» «калик перехожих» («калита» и есть Чаша, и Иван Калита, несомненно, «из них»), полностью уничтоженных только ориентированными на средиземноморский ареал реформами Никона. Русские как наследники арийского и туранского миров и одновременно православные христиане — не феодалы (землевладельцы) и не торговцы (буржуа), а «государевы люди» или «государевы богомольцы», и третьего не дано (разве что Кудеяр-разбойник, ставший «старцем честным Питиримом» или ушкуйники, ставшие опричниками). В этом смысле русское правосознание является «доавраамическим» и в библейском контексте соответствует образу Мелхиседека, которого в более поздние времена сами же европейцы, прежде всего, Императоры из династии Гогенштауфенов отождествили с правителем «Царства пресвитера Иоанна», находящегося далеко за пределами средиземноморского ареала и не подчиняющегося его законам — ни «эллинским», то есть, основанным на праве собственности, ни «иудейским», вытекающим из «авраамического договора».
Тем самым все то, что сегодня получило именование The West and the Rest, уходит в глубинные противостояния эпохи праотцев, обретшие отражения-отблески как в Библии, так и в эпосах. Приближение к концу истории есть возвращение к ее началу.
Именно поэтому, когда рушится система международного права, как и «система» вообще, никто ничего не объясняет и никто ничем не оправдывает и не легитимирует своих действий, но просто говорит «Будет так».
Характерно следующее. США и НАТО, стремясь уничтожить the Rest, ведут себя именно как «люди длинной воли», то есть, предоставляя противнику возможность или погибнуть, или покориться. Однако все дело в том, что та традиция, которую они отстаивают и навязывают, в принципе отрицает сам принцип «длинной воли». Отрицает на глубинном, онтологическом и даже метафизическом уровне. Отсюда проистекает «скрещение ужа с ежом», от которого, как известно, может родиться только колючая проволока. «Концентрационная вселенная».
Как рассказывали в старом советском анекдоте, «кого надо, того и убили». Милошевича, Хусейна… Кто следующий?
Убивали и будут убивать целые народы, цивилизационно «не вписывающиеся» в «общечеловеческие», а на самом деле рожденные узким средиземноморским ареалом «ценности», и, прежде всего, наш народ как главный сегодня носитель, если угодно, «агент» подлинного иного, то есть, иного прежде иного. Предсущего.
С другой стороны само по себе международное право как локальная подсистема внутри «системы» (напомним, сложившейся уже к XVI веку) содержит внутри себя глубинные внутренние противоречия, под давлением которых оно не может не рухнуть. Провозглашая, с одной стороны, примат прав человека, а с другой — принцип невмешательства во внутренние дела государств, оно тем самым фактически дезавуирует последний, соделывает его недействительным. Если права человека первичны, то всякое вмешательство во внутренние дела государств заведомо является оправданным, и все дело только в том, кто провозгласит себя борцом с мировым злом, кто назовет себя «хоббитом», а другого — «орком». Не случайно американскую экранизацию «Властелина колец» показывали в России как раз накануне иракской войны, пытаясь продемонстрировать тем самым, кто на самом деле хозяин.
Созданное западной теологией и юриспруденцией международное право было воплощено вначале в создании Лиги Наций, а затем и ООН как моделях надгосударственной силы, в конечном счете «мирового правительства». Взаимоистребление русских и немцев в «Сталинградском котле», бывшее для нас, русских, еще и защитой нашей священной земли, что не дает возможности пронацистского уравнивания воюющих сторон, а затем англо-американские бомбардировки мирного населения Европы от Дрездена до Бухареста — истинный геноцид — и, наконец, таинственный Нюрнбергский процесс были строительной жертвой создания этой системы, не состоявшейся, впрочем, именно потому, что в нее, как и в строительный остов СССР, была заложена подводная мина демократии, каковой для ООН было т.н. право вето Постоянных членов Совета Безопасности, которое на самом деле было необходимо только нам, что прекрасно понимал отстаивавший этот принцип Сталин. Право вето не дало тогда Западу возможность создать «мировую диктатуру» или, если угодно, сверхмонархию. В этом на самом деле и была заключена «метафизика Ялты».
Вот почему международное право как воплощение более широкого понятия «системы» именно как реально действующее право остается безсильным. Любая правовая норма в любой правовой реальности состоит из гипотезы («если»), диспозиции («то») и санкции («иначе»). Для осуществления санкции всегда необходима сила государственного принуждения. Международно-правовые санкции всегда эфемерны и будут таковыми до тех пор, пока не будет установлен «новый мировой порядок», всемирная диктатура, «антицарство» или в православной эсхатологии «царство антихриста», которому всегда противостояли и противостоят или легитимные имперские монархии (до февраля 1917 г.), или — только структурно, но все же противостоят — занимающие определенные геополитические пространства диктатуры — от СССР и Германии до Ирака и Северной Кореи, то есть, те государства и «правовые семьи», которые американские «неоконы» и именуют «осью зла», причем идеологии, например, «коммунизм» или «исламизм», здесь уже не имеют значения: «Истории потребен сгусток воль, / Партийность и программы безразличны» (М.Волошин).
Именно в контексте такого «сгустка воль» сегодня для Новой России сохраняют свою полную актуальность слова Императора Александра III: «У России есть только два союзника — ее армия и ее флот».
