 |
| Вода живая | Протоиерей Георгий Митрофанов | 22.04.2008 |
«Только что нам была предоставлена возможность познакомиться с тем, как церковный брак осмыслялся в библейской традиции Православной Церкви, как он осмыслялся в традиции богословско-литургической, но не менее значимым является и то, как брак осмыслялся в традиции церковно-исторической, в исторической традиции именно Русской Православной Церкви. Тем более, что у многих из нас возникает ощущение, что все эти высокие богословские принципы, которые были сформулированы в учении Церкви и о которых говорилось в двух предыдущих докладах когда-то в нашей истории, в истории именно Русской Православной Церкви были в полной мере реализованы. Мы переживаем эпоху, в которой, в к сожалению, эти принципы лишь отчасти определяют жизнь даже в христианских семьях. Для того, чтобы обратиться к тому, как воспринимался церковный брак в истории Русской Православной Церкви, следует обратиться, прежде всего, к тому источнику, который позволяет нам представить, как же сама Русская Православная Церковь, фиксировавшая свою историю, прежде всего, в житиях святых (именно жития святых и давали христианам пример жизни во Христе), как именно в своей агиографической традиции Русская Православная Церковь определяла свое отношение к браку.
Прежде всего, мы должны обратиться к эпохе, когда происходило наибольшее количество канонизаций в Русской Православной Церкви, а таковой является эпоха до XVIII века. Когда мы смотрим на сонм русских святых, то, прежде всего, мы обращаем внимание на то среди них, безусловно, преобладают мужчины. Это отчасти естественно, имея в виду то, что в период средневековья и в период, последовавший за ним в нашей стране продолжала сохраняться та самая патриархальная, восходившая к языческому прошлому семья, в которой положение мужчины было значительно более значимым. Более того, положение мужчины в обществе вообще, какой бы мы социальный слой ни взяли, было значительно заметнее, чем положение женщины. Поэтому преобладание мужчин среди святых в Православной Церкви древней Руси и московской Руси, кажется вполне естественным. Что дают нам жития русских святых христиан с точки зрения узнавания того, как же реализовывался идеал церковного брака? Увы, очень мало или почти ничего. И дело не в том, что значительно преобладают среди древнерусских святых преподобные и святители, то есть святые монахи и святые епископы, у которых по определению не могло быть семьи. Если мы обращаем внимание на святых мирян (а это, прежде всего, благоверные князья), то мы видим, что Церковь, прежде всего, обращала внимание на те аспекты их жизни, которые никак не были связаны с построением семьи, Церкви. Они прежде всего рассматриваются с точки зрения их государственного служения, их воинского служения, но никак не с точки зрения их семейного служения. Что же касается весьма немногочисленной плеяды юродивых (а это тоже весьма ощутимая доля святых мирян), то, конечно, в житиях юродивых мы тем более не можем найти примеры созидания христианского брака.
Когда мы обращаемся к житиям святых русских христианок, нас поражает диспропорция между числом мужчин и числом женщин. И это, не смотря на то, что и в истории западной святости канонизованных женщин значительно меньше, чем мужчин. Ничтожная (я не побоюсь этого слова) доля святых христианок в Русской Церкви не может не поражать. Но даже когда мы рассматриваем жития немногочисленных христианок канонизованных в русской Церкви, мы обнаруживаем, что семейная жизнь в их житиях практически не представлена. Хотя, казалось бы, в эпоху патриархального общества именно женщина является тем членом семьи, который более всех задействован в ее жизни. Семья предполагает, что мужчина большую часть своей жизни проводит вне семейного служения, осуществляя, прежде всего, служение в обществе, а именно женщина прибывает со своими детьми в ожидании своего мужа.
Мы вынуждены констатировать то обстоятельство, что жития святых христианок предлагают прежде всего жития преподобных, то есть святых монахинь (здесь известны Евфросинья Полоцкая, Ефросинья Суздальская). Когда речь заходит о святых мирянках (здесь известна Иулиания Лазаревская), мы обнаруживаем довольно своеобразный рассказ о ее жизни. Она была женой служивого дворянина. У нее было несколько детей. Казалось бы, перед нами повод поговорить о христианской семье. Но что поражает в ее житии? Ее поразительная отстраненность от собственной семьи. То, что муж ее, по большей части, проводит время, осуществляя службу на отдаленных окраинах Руси, как будто является для нее благом. У нее есть дети, но у нее не столько забота о собственных детях, сколько забота о других страждущих, скорбящих. Это составляет суть ее жизни. Возникает ощущение, что святая Иулиания тяготится своей семейной жизнью, мечтая о полноценном монашестве, и еще прибывая в браке, уже живет, как настоящая монахиня. Монашеского венца она не удостоилась. Овдовев (возникает ощущение, что наконец-то овдовев), она открывается в полной мере для своего самоотверженного служения своим ближним. Но она не успевает принять монашество.
Нельзя не упомянуть, относящуюся уже к XVIII веку, великую русскую святую блаженную Ксению. Ее житие вам всем хорошо известно. Здесь мы сталкиваемся с какой-то странной фигурой умолчания. Вся ее активная, подвижническая, церковная жизнь начинается, опять-таки, после смерти мужа. Опять возникает ощущение, что семья даже для святой русской женщины не является той сферой ее жизни, ее деятельности, в которой она может реализовать свои идеи, свои христианские идеалы. Таким образом, подводя своеобразный итог агиографическому изображению русских святых (будь это мужчина или женщина), мы должны констатировать полное умолчание, отсутствие в этом идеале какого-то ясного представления о том, как же можно стяжать святость русскому православному христианину, прибывая в семье. Возникает подспудное ощущение, что лучший способ для христианина стать святым — это избежать создания семьи. Вот тогда перед ним раскрываются очень разнообразные, очень яркие пути, иллюстрированные многочисленными примерами русских святых, будь то святитель, преподобный, благоверный князь или даже юродивый. Наверное, это не может быть признано случайным. Наверное, такое красноречивое умолчание о христианском идеале семьи как идеале христианской жизни имеет какие-то причины. Здесь можно вспомнить одно поразительное исключение, подтверждающее то печальное правило, о котором я говорю. Это история Муромских святых Петра и Февронии. Впрочем, я бы этой темы непосредственно не касался.
Так что же открывается нам после такой ретроспективы? А открывается то обстоятельство, что, прежде всего, не смотря на то, что Русская Православная Церковь с конца XX века, действительно, пыталась воцерковить все стороны жизни нашего общества, в плане воцерковления семьи, семейной жизни возникали определенного рода проблемы. Проблемы, связанные с тем, что семья развивалась в нашем обществе в значительной степени параллельно с развитием Церкви и, в значительной степени, строилась по принципам безусловно традиционным, безусловно патриархальным, но восходящим еще к языческому прошлому. То обстоятельство, о котором уже говорилось сегодня, то есть распространение практики венчанных браков лишь в XV, а правильнее сказать, в XVI веке среди основной массы русских православных христиан — среди простонародья, также свидетельствует не только и не столько о признании Церковью значимости гражданского брака, сколько свидетельствовало о том, что у значительной части русских православных христиан, крещеных и причащавшихся, возникало ощущение того, что семью свою можно строить по принципам, которые никак не связаны с церковным вероучением, которые из поколения в поколения испокон веков передавалось детям от их родителей.
То, что представление о семье, которое сформировалось в XVI веке в московской Руси, было далеко от тех высоких принципов, о которых только что слышали сегодня (и принцип библейский, и принцип литургический). Все это иллюстрирует всем нам хорошо знакомый, хотя бы по названию, произведение „Домострой“. „Домострой“, если посмотреть на это произведение с точки зрения построения семьи, хотя у некоторых современных православных христиан почему-то „Домострой“ вызывает к себе этом отношении особенно живой интерес, если посмотреть с точки зрения, какая семья предполагается этим произведением, то, безусловно, приходится признать, что семья отнюдь не строилась по тем принципам, которые формулировались даже сегодня в двух предыдущих докладах. Автор „Домостроя“ в вопросах, касающихся отношений между супругами, построения семьи исходил из каких-то совершенно иных, не Церковью данных принципов. Единственно, где присутствует церковная тема в „Домострое“ в плане семейном, это, конечно, практика постовая, праздничная, посещение богослужения. Но, собственно, только этим влияние Церкви на построение семейных отношений ограничивается. По существу, в „Домострое“ перед нами представлена полу языческая если не почти языческая семья, с точки зрения взаимоотношений мужа и жены. Семья, впрочем, нам всем очень хорошо представленная, потому что такого рода семьи существовали и существуют во всем мире, а особенно там, где сохраняется архаичное патриархальное общество.
Я бы не хотел сейчас входить в рассмотрение того единственного исключения нашей литературной традиции, которое противостоит такому нарочитому умолчанию, и противопоставляет ему возвышенный идеал христианской семьи, именно как семьи, в которой супруги восполняют друг друга, то есть повесть о Петре и Февронии. С одной стороны, это именно исключение, подтверждающее общее правило, но с другой стороны, есть еще одна очень интересная проблема — это наиболее оспариваемые исторически святые. До сих пор историки спорят, существовали ли в реальности Петр и Феврония. Это еще одно выразительное подтверждение того, что стоило появиться в русской агиографической традиции единственной истории о возвышенной любви супругов — и сразу возник вопрос: „А были ли они на самом деле в действительности эти люди?“
Таким образом, когда мы осмысляем историю нашего христианского брака из письменных источников и прежде всего через призму агиографической традиции, пытаемся найти для себя какие-то ориентиры, какие-то примеры, какие-то прецеденты, мы сталкиваемся с очень печальной картиной. Более того, возникает ощущение, что на протяжении многих веков христианства семья в России оставалась семьей, по сути дела, полу языческой. Семья, которая лишь отчасти приобщалась к высоким ценностям, о которых говорит Церковь. Конечно, на фоне проблем современной семьи патриархальная или традиционная русская семья кажется чуть ли не идиллией, но это не снимает вопрос о недостаточной воцерковленности брачной морали в России, о слабости семьи, семьи собственно христианской. Конечно, в синодальный период, как вы знаете, канонизации святых проводились у нас крайне редко и святых, с точки зрения хотя бы пропорциональной в отношении к основному все более умножавшемуся количеству православных христиан, было немного, и здесь мы, кроме блаженной Ксении, не встречаем примеров мирянской святости. А пример Ксении блаженной, как я уже говорил, скорее ставит вопросы, чем дает ответ на вопрос, как же строить христианскую семью. Мы не встречаем ответа и в житиях других немногочисленных святых синодального периода.
Но для нас очевидно и другое. То, что, в особенности в XIX века, мы можем получить какое-то отражение того, что представляла собой русская православная семья в русской же художественной литературе. Тем более, что представление о том, что русская литература, в отличие от всех европейских литератур, почему-то была более христианской, заставляет нас обратиться к ней, как к наставнице в деле созидания христианской семьи. Когда мы рассматриваем проблему русской православной семьи сквозь призму русской художественной литературы XIX века, мы опять-таки сталкиваемся с большим количеством проблем. Не говоря о том, что у нас есть глубоко религиозные и поистине гениальные писатели, которые меньше всего могли бы быть нашими наставниками в созидании семейной жизни, Н.В. Гоголь (вспомните его женские персонажи) или же Л.Н. Толстой (это, пожалуй, наиболее красноречивый описатель семьи в русской литературе). Безусловно, та семья, которая предстает перед нами со страниц произведений Л.Н. Толстого, никак не может быть признана христианской. Более того, сам Толстой приходит к весьма неутешительному выводу в отношении семьи и брака вообще, и своей жизнью достаточно выразительно подчеркивает свою чуждость христианскому взгляду на брак. Я не буду останавливаться на творчестве всех, даже крупных, русских писателей на эту тему. Я лишь попытаюсь сделать некоторые выводы. Каких бы мы писателей ни брали, как правило, писателей очень разных и именно выдающихся, сталкиваешься с очень своеобразным взглядом на семью. К семье в нашей литературе отношение оказывается весьма скептическим. Хотя именно русская литература XIX века впервые пытается решить ту проблему, которую когда-то так и не решила наша агиография, проблему, кажущуюся почти христианской.
Действительно, именно русская художественная литература впервые всерьез задумалась о женщине. Благодаря русской художественной литературе женщина, наконец, вышла из той культурной исторической тени, в которой она прибывала на протяжении веков. О женщине заговорили всерьез, о женщине заговорили возвышенно, в женщине увидели предмет, достойный даже поклонения, а не то, что уважения. Какая женщина предстает перед нами в той самой художественной литературе, которая так вдохновенно и так серьезно говорит о ней? Уж никак не созидательница семьи. Более того, художественная литература методично вбивает в сознание читателя представление о том, что семья является могилой любви, что именно на любви строятся подлинные отношения мужчины и женщины. Русская литература сыграла немалую роль в культивировании представлений о том, что подлинная любовь возможна только вне брака, а брак является лучшим средством исчезновения любви в отношении мужчины и женщины. Кого бы мы ни взяли (Чехова или Бунина, Лермонтова или даже Пушкина), эта тема так или иначе присутствует в русской литературе. Подлинная любовь к женщине возможна только вне брака, а в браке она почему-то оказывается невозможной. Вот почему, может быть, и возникает наше желание все-таки на что-то опереться, стремление начать фантазировать по поводу русской литературы, прозревать в русской литературе женщин-христианок, хотя таковых в ней практически не находится, а если и находится, как Лиза Калитина, то она убегает в монастырь.
Я сейчас оставлю в стороне вопрос о пушкинской Татьяне, которую только Достоевский мог воспринимать, как идеал женщины-христианки притом, что она вытворяла до брака, при том, как происходило ее развитие, воспитание. Я просто хочу обратить внимание на один существенный момент, который не может быть признан случайным. Попытавшись всерьез и вдохновенно говорить о женщине, русская художественная литература опять-таки не предложила нам того, о чем веками нам говорила Церковь, о том, что полнота реализации женщиной-христианкой своего призвания возможна в браке. И за этим стояла безусловная констатация того очевидного факта, что русская действительность, а действительность XIX — начало XX века, в которой мы встречаемся с образованными и, кажется, православными русскими семьями давала очень мало подлинных примеров воцерковленных образованных русских семей. Действительно, женщина в России начинает реализовывать свои возможности и как общественный деятель, и как возлюбленная почему-то вне брака, а как жена она себя практически не реализует. Хотя на самом деле перед нами могли бы предстать очень разнообразные, очень живые, достойные христианские семьи, но мы о них почему-то узнаем не из литературы, а из истории. Как, например, о семье Алексея Степановича Хомякова или семье Ивана Васильевича Киреевского.
Не случайно авторы сборника „Вехи“ поставив очень серьезно и очень критически этот вопрос о кризисе русской семьи в начале XX века отметили, что за исключением семей славянофилов русская интеллигенция не может похвастаться в своей истории подлинно христианскими крепкими семьями. Опять перед нами как какое-то исключение, но к счастью в отличие от Петра и Февронии, все-таки исторически достоверное. Иван Кириевский и Наталья Орбенина они все-таки были в реальности, которые противостоят большинству русских семей, образованных, уже отторгавших себя от церковной жизни русских семей, но кажущимися нам гораздо более крепкими и одухотворенными, чем семьи наших современников. Опять нечто неутешительное.
Далее мы вступаем в XX век, который явился временем, в котором русской семье, любой семье (и христианской, и архаично-патриархальной) был нанесен удар колоссальной силы, благодаря экспериментам социальным и культурным XX века.
Всем вам хорошо известно, что именно наша страна удостоилась великого „счастья“ пережить власть, которая впервые в мировой истории провозгласила идею ликвидации семьи как таковой. Действительно, ни в одной христианской стране на протяжении длительного периода времени у власти не оказывались люди, считавшие, что семья должна исчезнуть и этому процессу нужно помочь. Но именно с таких позиций выступали захватившие в 1917 году власть в России большевики на протяжении многих первых лет своего пребывания у власти. Подобно политике военного коммунизма, пытавшиеся реализовать в нашей жизни основополагающие принципы коммунистической идеологии. И брачная политика совнаркома была направлена на то, чтобы создать условия для максимально быстрой ликвидации семьи, одного из трех буржуазного общества институтов, подлежащих уничтожению. Напомню, манифест коммунистической партии „религия, частная собственность и семья должны быть уничтожены в первую очередь“. И уже на предпринятом в 1917 году в декабре месяце декрет „О ликвидации в России религиозного брака как брака, имеющего юридические полномочия“ стал колоссальным ударом, который был нанесен по семье в нашей стране.
Здесь уже говорилось о том, что в России невозможен никакой иной, как юридически признаваемый государством брак, кроме как брак религиозно освященный, к какой бы религии не принадлежал подданный российской империи. Декреты большевистского правительства „О ликвидации религиозного брака в обществе“ и установление гражданского брака было направлено не только на то, чтобы лишить религиозные браки какого-то ни было правового статуса. Они были направлены на то, чтобы максимально ослабить даже институт гражданского брака, ибо процедура заключения и расторжения гражданского брака, предложенного большевистским декретом в декабре 1917 года, была до предела упрощена. Вы все знаете, что для того, чтобы заключить религиозный брак, нужно учитывать основания и определенного рода ограничения, а тем более, чтобы его расторгнуть. Хотя у православных в отличие от Римско-Католической Церкви, нечто подобное расторжению брака все-таки существует, хотя богословы до сих пор спорят, что это такое — расторжение церковного брака или благословение второго церковного брака при условии, что предыдущий брак распался по определенным причинам. Гражданский брак, введенный большевиками, по существу представлял собой граждански фиксируемую процедуру случайного, внебрачного сожительства, временного сожительства. То есть, браки можно было заключать и расторгать очень легко бессчетное количество раз.
То, что произошло тогда в России уже в годы гражданской войны, а нужно сказать, что периоды войн не укрепляют, как правило, браки, а наоборот, способствуют ослаблению брачных уз. Это и привело к обрушению брачной морали в нашей стране. Огромное количество семей распалось. Кстати, французская революция XVIII века подтвердила ту истину, что даже в католической стране эксперимент по отмене церковного брака, эксперимент по допущению разводов привел к огромному количеству разводов. Но во Франции очень быстро был восстановлен институт церковного брака, уже при Наполеоне. У нас же ситуация изначально была обостренней. Уже в годы гражданской войны, в начале 20-х годов, когда оставшиеся у власти большевики последовательно осуществляли политику по дискредитации идеи брака, по навязыванию мысли о том, что традиционной семье очень скоро придется уйти в прошлое. Благодаря этой политике не только огромное количество семей стало распадаться, но стало возникать не меньшее число браков однодневок, результатом которых становилось появление огромное количество детей. Значительная часть беспризорников 20-х годов — это дети не только тех, кто погиб в результате боевых действий в гражданской войны, голода, эпидемии, но это еще и дети, появлявшиеся в семьях, которые распадались очень быстро. И это было в условиях войны, которая, повторяю, и в силу потери мужского населения, и в силу экстремальных обстоятельств, которые приводит к возникновению вне брачных связей мужчин, оказывающихся мобилизованными в действующую армию. Это привело к колоссальному удару по семье.
С конца 20-х годов официальная политика советского государства (уже речь идет о тоталитарном государстве) все стороны общественной жизни, а в том числе и жизнь семейную начинают жестко контролироваться государством. Другого опыта оно еще не знало. Не смотря на большие перемены в политике в области брака, когда начинается с конца 20-х — начала 30-х годов постепенно утверждаться учение о каком-то новом социалистическом браке, ситуация продолжает оставаться довольно грустной, и не только потому, что вкусившее плоды возможности вот этого легкого заключения и расторжения брака, вкусившее возможность получить общественную, государственную санкцию на блуд, население уже начинает тяготиться брачными узами. Перманентно, свойственное уже социалистическому периоду нашей истории бедность, социальная незащищенность, ведет к тому, что семья в нашем обществе продолжает процесс своей деградации. И здесь очень большое значение, конечно, имеет опыт коллективизации. Коллективизация предполагала ликвидацию последнего социального слоя, в котором еще сохранялись те (может быть, не очень прочные, но еще существовавшие) традиции патриархальной русской семьи. То, что произошло в коллективизацию, вы все прекрасно себе представляете. Когда значительная часть остававшихся крепких русских семей были поставлены в условия, в которых они были обречены либо на распадение, либо на вымирание.
И эта практика получила свое дальнейшее развитие в очень жестком вторжении государства во внутрисемейную жизнь общества продолжались все 30-е и 40-е годы. Я имею в виду не только те обстоятельства, что огромное количество семей распадалось в результате репрессивной политики большевиков. Во многие, чудом сохранявшиеся традиционные русские семьи, принадлежавшие к тем социальным слоям, которые подлежали ликвидации, постоянно привносилась мысль о необходимости детей противостоять своим родителям. Это практика отречений детей из семей лишенцев во имя того, чтобы у них появлялась возможность делать себе карьеру в условиях советского общества, привело к тому, что всегда существовавший (не только в России) конфликт отцов и детей приобретал гипертрофированные формы. Я уже не говорю о том, что последовавший вслед за коллективизацией глад и мор в начале 30-х годов унес не меньше семи-восьми миллионов жизней нашего, прежде всего крестьянского, населения. Вообще, потеря населения в мирные 30-е годы составил девять миллионов человек. Это по официальным данным, те, которые приняли насильственную смерть или умерли в результате голода.
Все это приводило к еще одной проблеме, которую не знала в такой остроте еще ни одна страна мира. У нас начинается катастрофическая потеря мужского населения. Начинается та демографическая диспропорция, которую мы до сих пор преодолеть не можем. Этому, в значительной степени, способствует и последовавшая за тем вторая мировая война, когда мы потеряли огромное количество мужского населения. И здесь проблема связана не только с тем, что когда женщин больше, чем мужчин возникает ситуация, при которой очень трудно создавать большое количество полноценных семей.
Перед нами уже после войны ставится проблема, последствия которой мы в полной мере до сих пор не осознали. Я бы сформулировал эту проблему следующим образом. Хотя мы говорим о проблеме социальной, демографической, социально-психологической, но она на самом деле будет проблемой духовной. В условиях, когда уже после войны, когда мы потеряли огромное количество не просто мужского, а наиболее дееспособного, ответственного населения, вступили в период мирного существования, когда мы могли строить семьи, когда наше общество получает такую возможность, наше общество окажется уже глубоко секуляризовано. Семьи, которые начинают созидаться после войны, начинают созидаться преимущественно без всяких ориентиров на какие бы то ни было на церковные ценности. Победа большевиков явилась той культурной революцией, которая отбросила нашу страну на многие века назад по многим параметрам, и экономика здесь ни при чем. Мы вернулись к ситуации, когда христианского брака основная масса нашего населения уже в 40-е и 50-е годы даже не предполагала для себя, его просто не было в их сознании. Они изначально были ориентированы на нехристианский брак.
Но наряду с этим существовали и другие проблемы. У нас возникло общество, в котором женщин гораздо больше, чем мужчин. Более того, в нашем обществе случилось так, что среди большинства мужчин, которые были физически уничтожены за предыдущие десятилетия, находился именно тот контингент, который представлял собой людей мыслящих, ответствующих, активных. Женщин было не только количественно больше, но они качественно оказались лучше мужчин. Можно сказать, что сейчас у нашей литературы появилась возможность воспеть гимн женщине. Но ничего подобного, естественно, не происходило, а все на самом деле оказывалось гораздо тяжелее. Нашим женщинам приходилось принимать на себя огромного рода обязанности общественные, профессиональные, социальные, а в том числе и семейные, которые они по определению выполнять не могут, которые должны исполнять мужчины. Так появляется еще одно зловещее явление, которое до сих пор в нашей среде имеет место, это матери-одиночки. Ни в одной стране мира не существует, с одной стороны, такого количества детей, прибывающих в детских домах, а с другой стороны, такого количества матерей-одиночек. Даже современное западное общество при всех эмансипационных идеях до осуществления этого самого странного явления, когда женщины в таком количестве, как у нас, заводят себе детей, каким-то странным образом, изначально будучи ориентированы на отсутствие у них мужа.
Здесь хочется отметить очень важную особенность. Эта диспропорция количественная и качественная мужчин и женщин в нашей стране привела к тому, что наше общество невольно начало феминизироваться. И хотя на протяжении предыдущих эпох у нас очень мало говорилось о женщине, в реальной нашей жизни женщина стала играть очень значительную роль. И несчастье нашего общества заключается в том, что уступающие количественно и качественно женщинам мужчины, а вернее мальчики с раннего детства попадают в руки женщины. Они не получают полноценного воспитания. Ясли и детские сады, школы и детские поликлиники — все это места, где мальчиками занимаются женщины. А это женское воспитание в особенности для мальчиков, живущих в семьях без отцов, является в значительной степени ненормальным. При такой ситуации в обществе воспитываются мужчины, изначально не имеющие, не получающие опыт созидания семьи, ни, собственно говоря, самих себя как мужчин. Перед ними нет примера ни в школах, ни в детских садах, ни в своих собственных семьях полноценных мужчин, подражая которым они могли бы в дальнейшем играть соответствующую роль в обществе.
Получается семья, в которой изначально воспитывается будущий иждивенец, человек, который воспринимает свою будущую жену одновременно и как мать (как Родину-Мать, только что не каменную), которая будет нести основное бремя их жизни, который воспринимает ее как хозяйку, зарабатывающую средства к существованию. Получается какая-то пародирующая одного из лучших героев в нашей русской литературе — Илью Обломова картина мужчины. Такой мужчина безответственный, смотрящий на женщину потребительски, не предполагающий даже мысли о том, что женщину надо завоевывать, что женщине надо служить. А это тот идеал мужчины, на котором воспитывались мужчины на Западе. У нас ничего подобного существовать не может. Подход современного мужчины к женщине формулируется очень просто: женщин у него будет, как обезьян в джунглях. При таком отношении к женщинам очень многих мужчин говорить о том, что эти люди способны к созиданию возвышенной христианской семьи не приходится.
В этих условиях, безусловно, общего кризиса семейной жизни в нашей стране, конечно, возникает желание у людей, приходящих в церковную жизнь, строить ее по каким-то иным, непохожим на родительские, принципам жизни, которые, казалось бы, и должна предложить им Церковь, и которые в Церкви, действительно, были сформулированы. Церковь предлагает эти принципы, но уже из предыдущих докладов вы почувствовали, на сколько, казалось бы вполне определенно и осмысленно сложившиеся представления о семье обрастают в нашей современной церковной жизни разного рода мифами. Весьма произвольные толкования тех же самых элементов чина венчания, о которых только что говорилось.
По существу, в современной Церкви, выросшей в секуляризованном обществе, в неполноценных семьях молодых христиан, предлагаются такие представления о христианской семье, которые, в лучшем случае, могут вызвать чувство недоверия, а то даже и отторжения от этой самой семьи. Если мы обратимся к современному представлению о семье, которое культивируется в Церкви и которое пытается санкционировать себя как русская историческая традиция семьи, то мы видим, что нам предлагается патриархальная, напоминающая не христианскую, а мусульманскую многодетная семья, где женщина поставлена в положение неодушевленного предмета по производству детей, приготовлению пищи и обустройства быта, и только лишь.
Поэтому, когда мы сейчас слышали о том, насколько Церковь действительно возвышенно изначально понимала и место мужчины, и место женщины в браке, возникает вопрос, какое это имело отношение к той традиционной патриархальной русской, а в частности, крестьянской, семье, в которой нас сейчас призывают видеть идеал именно семьи христианской. На самом деле никакого, ибо в том-то и заключается проблема, что патриархальная, русская крестьянская семья меньше всего была христианской. И в ее истории мы очень мало можем увидеть верных ориентиров для создания христианской семьи в современных условиях. Более того, опыт XX века показал, что наша семья не только в силу тех обрушившихся на нее внешних испытаний, легко оказалась разрушенной, а оказалась так легко разрушенной еще и в силу того, что прочной семьи в нашей стране не существовало. То есть существовали отдельные исключения. В стране, в которой не было развитого гражданского сознания общества, очень трудно рассчитывать на существование развитой семьи как социального института. Более того, опыт XX века показал нам не только отсутствие развитости гражданского сознания в массе нашего общества, он показал нам отсутствие развитости церковного сознания, ибо с такой легкостью, как у нас, нигде гонения на Церковь не происходило при равнодушии или соучастии значительной части самого народа. Это опять-таки свидетельство глубокого неблагополучия в церковном плане.
Поэтому мы оказываемся перед очень серьезной проблемой. Созидание церковного брака в современной России предполагает решение двух проблем. Проблемы глубокой расцерковленности и секуляризованности нашего общества и преодоление проблемы глубокой гражданской неразвитости нашего общества. Эти проблемы, которые постепенно решались в российской империи. Я должен вам сказать, что ситуация в семейной жизни в России начала XX века при всей ее неблагополучие было все же лучше, чем в предшествующие века. Все эти проблемы в дальнейшем в XX веке не только не решались, но наоборот усугублялись. И сейчас самым главным представляется следующее.
Свой доклад я посвятил теме того, что в истории России значила семья, насколько христианский брак влиял на историю русской семьи. Мы должны констатировать еще одно обстоятельство. Историческая традиция в данном случае дает нам более отрицательные, чем положительные примеры. Если мы хотим сформировать христианскую семью, христианский брак в нашей стране, мы должны ориентироваться, с одной стороны, конечно же, на глубинные богословские канонические традиции Православной Церкви, а с другой стороны, отдавать себе отчет в том, что многие из тех проблем, которые сейчас приходится решать при созидании современной семьи, предполагают освобождение от тех стереотипов, которые оставила нам предыдущая русская история и которые не имеют никакого отношения к подлинной христианской семье.
И одним из таких стереотипов является стереотип о том, что, якобы, подлинная христианская семья имеет главной целью своего существования максимально большое производство детей. С этой точки зрения, мы должны признать, что такого рода семья в России существовала, но как христианская семья она не состоялась. Значит, какие-то другие должны быть выработаны критерии понимания того, что такое подлинно христианская семья, что составляет смысл ее жизни. А эти критерии весьма определенно, на мой взгляд, были сформулированы на предыдущих докладах, и руководствуясь именно ими, мы и должны пытаться строить свои конкретные семьи, которые есть у многих из нас, и именно с этой точки зрения, мы должны стремиться к тому, чтобы освобождаясь от исторических полу языческих стереотипов патриархальной семьи, строить современную православную семью в современной России».
