 |
| Правая.Ru | Александр Бычков | 21.03.2007 |
Апостол Иоанн Богослов говорит: «не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они» (1 Ин. 4:1), напоминая нам тем самым, что не все идеи, которые циркулируют в нашей, христианской, среде являются, собственно говоря, христианскими, ибо «не все наши» кто находятся с нами (1 Ин. 2:19). И действительно, свойственно нам, людям, пришедшим ко Христу уже взрослыми, привносить свои мирские представления о христианском учении, как бы портить Божественное вино водою (Ис. 1:22), так что оно теряет в крепости, утрачивая свою целительную силу.
То же самое можно сказать о христианском учении о государстве. Большинство наших представлений об устройстве христианского государства носят абсолютно не христианский, как это не парадоксально, характер. Например, это касается представления о том, что христианское государство непременно должно быть самодержавной (по-латыни «абсолютной») монархией. Сакральная абсолютная монархия — это общая политическая традиция языческого Ближнего Востока со времён Ура Халдейского. Идею царя — «одушевлённого закона» — ставленника Небес мы находим, например, у персов. Так, персидский царь Артаксеркс, оправдывая свой беззаконный брак на собственной дочери, говорил, что «он поставлен Богом быть законом для персов и судьёй в том, что касается добра и зла» (Плутарх. Артаксеркс XXIII). Александр считал себя посланником Небес, что не помешало ему объявить себя божеством (воплощением Диониса), за что его неоднократно хотели убить его же возмущённые соратники. Примеры можно множить до бесконечности.
Когда начинаешь копаться в истории идей, имеющих длительную традицию в языческом, древнем мире, невольно спрашиваешь себя: что же нового привнесло учение Христа в политику, в устроение государственной жизни? А ведь новое, конечно же привнесено было: не зря Господь говорит — «Заповедь новую даю вам» (Ин. 13:34). В чём же эта новизна, в чём состоит христианская политика?
Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо отталкиваться от того, что без сомнения является христианским — догматов, которые как маячки во тьме очерчивают безопасное пространство Веры, показывая границы за которые нашему поражённому греховной болезнью уму лучше не переступать для его же блага. Они сводятся к двум главным положениям: (1) Христианство дало нам истинное познание о Боге — о том, что Бог не только един, но то что Он един в Трёх Лицах, которые пребывают в совершенной любви друг к другу; (2) Христианство дало нам истинное участие в жизни Бога через Таинства — прежде всего Крещение и Евхаристию -, благодаря которым на нас нисходит благодать Св. Духа, подобно чистой воде очищающая нас и тем подготовляющая нас к Новой жизни, которая реально начинается уже здесь, на земле. Эти Таинства были бы невозможны без Воплощения Одного из Лиц Троицы в плоть человека и очищения этой плоти Своей Святостью: видимый результат этого очищения явлен нам в самом Евангелии в образе отваленного Христом камня от гроба-пещеры, символического образа нашей человеческой природы, пребывавшей в состоянии «живой смерти» (блаж. Августин) — полу-жизни, полу-смерти, отлучённой от животворящего тепла Божественной любви и света Его истины.
Ничего этого не знал древний и ветхий мир. Познание о Боге там не выходило за границы унитаризма, в той или иной форме известного даже язычникам (пифагорейцам, платоникам, стоикам): Бог воспринимался как абстрактное Единое, «бесчеловечный Бог» (В. Соловьёв). Участие в жизни Бога ограничивались у языческих философов догадками о правилах добродетели (разных у разных философских школ-«сект»), которые в любом случае сводились к набору внешних правил, а у языческого простонародья — жертвоприношениям (иногда человеческим), часто сопровождавшимися дикими оргиями: пьянством, блудом, непристойными зрелищами (гладиаторские бои, сатиры). Положение иудеев было значительно лучше, поскольку они повиновались истинному Богу, но ни подлинного познания о Нём, ни истинного участия в Его жизни они, кроме немногих избранников-пророков, также не имели, как не имеют понятия о родителях младенцы.
Но догматы — это не отвлечённые умозрительные положения: это скорее переменные математической формулы, произвольное изменение в которой может нарушить уравнение и привести к ошибочным результатам. Поэтому вся история Церкви подобно длинной лесной дороге испещрена многой сетью тропинок, уводящих в сторону и теряющихся среди дремучей чащи и болот. Люди, привнося свои личные мнения в учение Церкви (что собственно и значит слово «ересь»), смешивали вино с водой, от которой оно теряло свою силу, уходила благодать и эти люди становились добычей диавола, утонув в той трясине, куда он их заводил. Так, например, ариане разбавляли Христианскую Веру домыслами платонической философии, а гностики смешивали Божественное Вино с мутной водой языческого политеизма и так далее. И где они сейчас? Корень их усох, ибо без Божественной благодати никакое человеческое дело надолго сохранится не может (Деян.5:38), как растение без влаги.
То же самое происходит и с политическими учениями. Кто-то скажет, что в Евангелии нет никакого политического учения, что Христос не интересовался политикой. Обычно такое воззрение присуще протестантам, буквально толкующим Писание. Однако такая точка зрения не только не православна, но и весьма странна: как мог не учить о политике Тот, Кто «Царь царствующих, Господь господствующих» (Откр. 19:16)? Другое дело, что Христианское представление о политике, конечно же иное, чем у мира, но ведь в этом и новизна «Новой песни» Евангелия! (Откр.5:9)). Об этом, ином понимании сущности политики говорит и Господь ученикам: «вы знаете, что князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими; но между вами да не будет так: а кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом; так как Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (Мф. 20:25−28). Господь не отрицает здесь отношений власти, Он им придаёт другой, новый, Евангельский смысл: не господство ради своего собственного тщеславия или обогащения, которое мы и по сей день ежедневно созерцаем повсюду, а Служение Общему Благу ради Любви. А разве не об этом, к слову, мечтали (но и помыслить не могли, что эта мечта сбудется) лучшие люди античного мира? Вот что пишет Аристотель: «родитель властвует над детьми в силу своей любви к ним и вследствие того, что он старше их, а такой вид власти и есть именно царская власть» (Политика 1259b15−17). Или Цицерон: «имя царя напоминает мне как бы имя отца, заботящегося о согражданах, как о своих детях» (О государстве I xxxv 54).
А поскольку Слово воплотилось не только для того, чтобы очистить плоть только одного человека — Иисуса, но для всех нас, то христианское учение о политике как деятельности, направленной на служение общему благу (именно так политику понимали классические политические мыслители), — это учение о Церкви. И верно, если Церковь имеет ключи от Царства Небесного (Мф. 16:18−19), то она уже сама по себе является островком, преддверием грядущего Царствия Небесного, Монархической Империи Отца и Сына и Св. Духа.
Однако, как Догматы Веры постоянно испытывали на себе посягательства со стороны мира сего, пытавшегося разбавить их мирской водой своих мнений (= ересей), основанных на языческих культах, мирской философии, ветхозаветной религии, так и такие же посягательства испытывали на себе принципы христианской политики: служение перерождалось в господство, любовь — в ненависть к инакомыслящим и их истребление. Как в истории Церкви существовали ереси догматические, так появились и ереси церковно-политические. При всех различиях, принцип их был одинаков, да и взаимосвязаны они были между собой.
Так, например, ересь арианства стремилась подчинить Сына — второе лицо Троицы — Отцу по принципу мирского господства, осмысливая его как Орудие воли Отца, разбавляя Откровение о св. Троице водой платонического учения о Логосе (А. Шмеман). Эта пагубная ересь не только поразила святое догматическое учение Церкви, но и политическое учение. Полуарианин Евсевий Кесарийский этот же принцип распространил на политику. Монархический абсолютизм в религии переносился на политику: «да будет провозглашён у нас один василевс, — Друг Всецаря Бога, потому что он один свободен, или лучше сказать, один поистине господин» (Похвальное слово Константину V). Спрашивается, а где Церковь, где Христиане, тысячи из которых кровью засвидетельствовали свою причастность к Богу и Его Царству, свою свободу от мира? Разве Христос не освободил всех (Ин. 8:36), разве не все ли друзья Божии, кто исполняет заповеди (Ин. 15:14)? Можно подумать Спаситель приходил на землю ради одного императора да членов его семьи! О Церкви Евсевий вообще почти не говорит: для него существует только две силы «римское царство» и «учение Спасителя» (XVI) — Спаситель и Константин, первый спас человечество от демонов, второй — от тиранов и идолов. Слово подражает Отцу, а василевс — Слову — чёткая унитарная цепь, напоминающая типичную восточную иерархию — лестницу господств и подчинений: монарх возвышается до полубога, а Слово-Спаситель, наоборот, умаляется до орудия Отца: «один Бог…один Царь, одно Его Слово и один царский закон» (III). Подражание Богу монарха Евсевий воспринимает так глубоко, что василевс как ставленник Бога фактически заменяет собой всю Церковь Божию, по крайней мере, всё её священство. И в самом деле, зачем священство, если «друг Его приводит к единородному и спасительному Слову подвластных себе жителей земли, и через то делает их готовыми для того же самого царства» (II)! Он же — и «истолкователь Бога — Слова, призывает к познанию Всеблагого весь человеческий род…возвещая жителям земли законы благочестия и истины» (там же). Разница между «другом Божиим» и простыми смертными так велика, что управлении ими «немного лучшее чем начальствование над козами, овцами либо коровами» (V). Конечным результатом такого, без сомнения ошибочного, мнения было знаменитые слова, адресованные священству, императора Констанция: «моя воля — вот для вас канон» и Льва Исавра — «я царь и вместе с тем и иерей». Император подменил собою Церковь, как до этого платоническое Единое — св. Троицу.
Второй вопиющий пример церковно-политической ереси — тот же унитаризм, но в церковной сфере: папоцезаризм — перенесение на епископа полномочий императора. Наиболее ярко эта еретическая идея проявилась в знаменитом Donatio Constantini. Вот как видел римский папа свою власть: «мы вместе со всеми нашими правителями, сенатом, вельможами и народом римским, чтобы, подобно тому как св. Петр был наместником Сына Божия на земле, так и первосвященники, наследники князя апостолов, удерживали власть начальственную — и даже полнее, чем как это свойственно земному императорскому достоинству. Именно мы определяем благоговейно почитать, как наше земное императорское могущество, так точно и святейшую Римскую церковь, и, дабы полнее возвысить кафедру над нашим собственным земным троном, приписываем ей власть, достоинство и царскую честь» (Лебедев 2004, стр. 280). Далее в этой фальшивой грамоте перечисляются дары царя папе Сильвестру — царский дворец, инсигнии — знаки царской власти — диадему со своей головы, багряницу, скипетр — «все принадлежности царского величия» (с. 281). Затем император якобы приравнял церковный клир (епископов, священников) по достоинству к сенаторам и патрикиям, дал им в услужение штат слуг, дабы «таким образом, небесная власть, подобно земной власти да украсилась во славу Божию» (там же). Но самое главное — затем он жалует Сильвестру светскую власть над пол-царством, делая его фактически со-императором себе: «Дабы первосвященническая власть не оскудевала, но процветала более самой власти императорской, мы определили передать отцу нашему Сильвестру… город Рим, провинции Италии и всех западных стран, и все места и города в них — в полное распоряжение и власть» (там же). Как отмечал один авторитетный медиевист: «очевидно, всё указывает на то, что авторский план состоял в том, чтобы сделать папу центром понятия империи и одеть его в величие, которым был окружён земной imperator» (Folz 1962, p. 11). Что и произошло уже исторически в XI—XIII вв.: в XI веке Григорий VII объявляет, что только папа может носит императорские инсигнии — пурпурную ризу и корону (тиару), а в 1209 году помазание императора было лишено характера Таинства (убраны слова, что он помазывается Богом), императоры назначаются и низлагаются папами (например, на Лионском соборе 1245 г.), т. е. превращаются в должностных лиц (вассалов) папы. Конечный результат этого процесса лучше всего выразил папа Бонифаций VIII в 1298 году: «Сидя на престоле, одев на голову диадему Константина, держав в правой руке меч, он кричал: «…Разве не мой долг охранять права Империи? Это я кесарь, я — император!» (там же, р. 208).
Правда, если унитаризм византийский был связан с арианской ересью, другими словами с искажением (разбавлением эллинской философией) понимания о Христианском Боге и потом уже — Христианской Империи и Церкви, то унитаризм римский был связан с ересью обратного толка: когда в Церковную Иерархию привносился чуждый ей принцип унитарного господства, взятый из практики позднее-римской империй: апостол Пётр воспринимался как «князь (или скорее принцепс, монарх — princeps) апостолов (Лебедев, стр. 67), посему и его наследники — римские епископы — «князи (principes) всей земли» (там же, стр. 86). Эллинскому искажению (соборность подменялась субординацией) подвергалось учение о Церкви, а через неё — учение о Империи (служение во имя любви — любовью к господству).
Не отвлекаясь более на другие искажения, скажем одно: Православное учение о политике должно быть неразрывно связано с истинным учением о Боге и Церкви (которая есть организованная истинная жизнь в Боге). А посему оно должно учитывать, что православное государство не может не уподобляться в своём государственном устройстве Церкви как Империи Христа. А потому Христианская Империя как и Божественная Империя в целом не может не управляться Тремя высшими верховными государствообразующими началами, соотноситься с Церковью как человеческая природа во Христе с Божественной и по своему характеру стремится соответствовать евангельской заповеди Христа о правлении — заповеди служения во имя любви Богу и ближним вплоть до полного самоотречения. Коснёмся вкратце по очереди всех этих пунктов по порядку.
Истинное знание о Боге есть Откровение о св. Троице. Господь нам прямо заповедал «будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф. 5:48). Мы должны подражать Богу и подражать Ему во всём в совершенстве. Вселенная управляется Богом, она Его царство и по праву творения (как картина принадлежит художнику), и по праву превосходства (как отец или мать властвует над детьми). Но Бог Троичен, потому уподобляясь Богу, и Христианская Империя должна управляться тремя ведущими началами: едиными в любви и согласии, равными между собой.
Эти начала всем известны и были открыты ещё до христианской эпохи античными политическими философами — Аристотелем, Полибием и Цицероном: монархия, аристократия (лучшие люди) и народ. Пусть нас да не смутит, что они были язычники. Как справедливо говорит протоиерей А. Шмеман: «весь замысел христианства в том и состоит, чтобы все «формы» в этом мире не заменить новыми, а наполнить новым и истинным содержанием» (Шмеман 1985, стр. 137). Так, Рождество когда-то было праздником бога-солнца Митры, Богоявление — освящением вод Нила. Также тайна св. Троицы прикровенно от начала разве не была явлена нам в семье: единство мужа, жены и дитяти — разве не есть прообраз св. Троицы? Согласно учению Цицерона оптиматы («наилучшие») воплощают в себе возвышенные добродетели и мудрость, присущие далеко не всем, народ — свободу, а монарх выделяется из среди оптиматов естественным образом, поскольку обладает добродетелями и мудростью больше их всех вместе взятых (О государстве I xxxv 55).
Однако у этих мыслителей эти начала имели неправильный порядок, ибо они имели своим источником всё-таки народ, так как вся античная полисная культура завязана на плебсе — толпе, так как полис — в сущности своей есть большая община -, и философы volens nolens вынуждены были исходить из этого факта. Как писал Аристотель: «над чем, собственно, должна иметь верховную власть масса свободнорождённых… все те, кто и богатством не обладает и не отличается ни одной выдающейся добродетелью? Допускать таких к занятию высших должностей небезопасно: не обладая чувством справедливости и рассудительностью, они могут поступать то несправедливо, то ошибочно. С другой стороны, опасно и устранять их от участия во власти: когда в государстве много людей лишено политических прав, когда в нём много бедняков, такое государство неизбежно бывает переполнено враждебно настроенными людьми. Остаётся одно: предоставить им участвовать в совещательной и судебной власти» (Политика 1281b23−30).
Мы, православные, конечно, не должны боятся народа, памятуя, что государство — это не только народ, но нечто более высшее. Мы должны исходить из наших истинных принципов, данных нам Богом. Хотя при этом надо понимать, что все аналогии со св. Троицей — только аналогии: Троическое совершенство нами полностью непознаваемо и неосуществимо, но к Нему мы должны стремится. Поэтому как Начало св. Троицы — Отец — от Него рождается Сын и исходит Св. Дух, так и началом христианской империи должен быть отец народа — монарх — от его плоти рождается народ и его лучшая часть — знать. Ибо государство, как свидетельствует Писание, вырастает из семьи, а первым монархом был Адам, которому Бог пожаловал дар власти над всей землёй (Быт. 1:26) и господство над женой (Быт.:3:16) (а в её лице над всеми «сынами жены»). Так считали и язычники (например, Политика 1252а26−35): соединение первого мужчины и женщины имело основой отношения власти, а именно власти мужчины над женщиной, а потом и над детьми. Из семьи вырастало селение, из нескольких селений — город-государство (1252b). Как первые отцы библейских семейств назывались патриархами («отцами»), так и отцы патриархальных семейств становились потом царями (1252b19−23). Посему народный суверенитет демократий прошлого и настоящего есть абсолютная ложь. Не народ — источник государства, а семья, не совокупность граждан, а Отец семейства. О семейном характере власти в первых государствах свидетельствует и научная археология (патриархальные «домохозяйственные» (= деспотические) монархии Древнего Востока — Шумера, Вавилона, Египта), и практика: когда случается беда государственного масштаба, народ, как испуганные дети, прибегает к помощи именно Одного человека, тем самым обнаруживая генетически записанную память о тех первых отцах первых семейств, которые когда-то пасли свои стада на необозримых незаселённых прериях первобытной юной земли. Итак, первая вершина имперского Треугольника — Монарх, прообраз Отца Небесного. Его власть должна быть наследственна, ибо вечен Сам Отец Небесный, династия — власть одного рода — компенсирует смертность одного человека. То, что человек — родовое существо знаем из первородного греха, когда грех двух людей как наследственная болезнь перешёл на их потомство (Быт. 3:15), доказывая тем огромную роль кровно-родственной связи. Образ Отца в Церкви имеет Патриарх, справедливо называемый в византийской конституции «Эпанагоге» «живым и одушевлённым образом Христа» (III i) в системе координат евангельской Церкви и образ Бога Отца в св. Троице.
Вторая вершина Треугольника — Слово, Сын. Он практически осуществляет то, что почерпнул от Отца по дару («как Отец имеет жизнь в Самом Себе, так и Сыну дал иметь жизнь в Самом Себе» (Ин. 5:26)), Он являет нам то, что сокровенно в Отце («Бога не видел никто никогда; Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил» (Ин. 1:18)). Второй вершиной в Церкви являются преемники апостолов — архиереи, каждый из которых в своей епархии при совершении Евхаристии является образом Господа (св. Игнатий Богоносец), но во всей Церкви они составляют образ апостолов, подчинённых прообразу Христа — Патриарху, несущих миру Его слово, данной им Христом, являя Христа миру. В Империи второй вершиной являются оптиматы — «знать» (т.к. их все знают, по причине их великих добродетелей и заслуг). Они получают свою власть от Монарха, как Сын имеет власть от Отца по дару, как архиереи посвящаются в сан Святейшим Патриархом. Они практически осуществляют то, что решил совместно с ними монарх, составляя иерархию государственной службы и высшие государственный органы власти.
Третья вершина — Св. Дух, о котором мы почти ничего не знаем, кроме Его живительной силы, производящей духовную жизнь даже в плотских людях («рожденное от Духа есть дух» (Ин. 3:6)) и свободы: «Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит» (Ин. 3:8). В Церкви это все мы — миряне, как в евангельской Церкви были диаконы, жены-мироносицы, свободные от всяких служений, но добровольно служащих (в отличие от апостолов — «посланных»). В Империи это свободный народ (составляющий живую основу любого государства, без включения коего в государственную жизнь государства мумифицируются) и его представители в парламенте. Представительство — институт, которого не знали в античности, но который также является христианским: так, клирос представляет в богослужении пение мирян, иерей представляет в богослужении Христа, Сам Христос — предстатель за нас перед Отцом Небесным («всякого, кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным» (Мф. 10:32)).
Формула отношений Империи и Церкви хорошо известна и о ней потому подробно писать не буду. Тип их взаимоотношений — симфония, взаимная помощь: Империи Церкви — в делах распространения и защиты Христианства, Церкви Империи — в придании нравственного содержания существования Империи, постановке целей её развития, смягчении нравов имперского управленческого механизма. Этот симфонический тип взаимоотношений земного и небесного наиболее полно воплощён во Христе, в Котором Божественная и человеческая природы сочетались не слитно и нераздельно: без Божественной природы очищение человечества не было бы возможно, без человеческой — не было бы того, что следовало бы очищать. Так и без Церкви Империя — это живой труп, каковым было человечество до Воплощения. Без Церкви царства земные — те самые звери, что изображены в книге пророка Даниила, без души, без цели, живущие насилием и кровью убиенных жертв. Без Церкви Империя не имеет смысла своего существования, как человечество до Христа: 50−60 лет беззаконий и вечность в преисподней — вот печальный удел до христианского человечества. Но и без Империи Церковь в падшем мире тоже быть не может — не зря ветхозаветная церковь вынуждена была породить из себя государство: кто-то же должен заниматься бытовыми управленческими делами! «Ты же усмотри [себе] из всего народа людей способных, боящихся Бога, людей правдивых, ненавидящих корысть, и поставь [их] над ним тысяченачальниками, стоначальниками, пятидесятиначальниками и десятиначальниками [и письмоводителями]; пусть они судят народ во всякое время и о всяком важном деле доносят тебе, а все малые дела судят сами: и будет тебе легче, и они понесут с тобою бремя» (Исх. 18:19−22) — вот знаменитый совет Иофора Законодателю Моисею — Вождю народа и Пророку, первой главе ветхозаветной церкви и основателю же израильского теократического государства.
Цель Христианской Империи указана в той самой заповеди, которую Христос дал апостолам, а через них — всем нам, христианам. Служение на общее благо — это общий принцип античной политической философии. Но служение во имя любви в действительности возможно лишь во Христе, ибо любовь — это дар Божий, её невозможно «придумать» (как «придуманы» все политико-философские принципы Древних). Для Древних любовь была неосуществлённым идеалом, не зря они власть, основанную на любви (монархию), считали неосуществимой. И верно, они полагали, что любовь возможна только к единокровным, когда же семья превращается в общину, там уже нет место любви, нет места монархии (Аристотель). Для нас же любовь — реальность, ибо для нас она является заповедью Божией — но не просто формальным предписанием, а сущностью христианской жизни: «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем» (1 Ин. 4:16). А потому любовь является прямым следствием действия в христианине Божественного Присутствия — благодати, доступной всем христианам. Кто её не имеет — тот и не христианин: «Дети Божии и дети диавола узнаются так: всякий, не делающий правды, не есть от Бога, равно и не любящий брата своего» (1 Ин. 3:10). Потому-то для нас власть основанная на любви — не утопия, но наличие такой власти для нас гораздо реальней, нежели власти, основанной на страхе — страхе перед правителем или страхе перед наказанием или страхе перед тем, против чего существуют правители и законы и наказания. «В любви (же) нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх» (1 Ин.4:18). Потому для нас — христиан — вне любви существование государства также не мыслимо, как и для древних существование семьи без неё, к этой цели — жертвенному служению во имя любви — и направлена христианская политика, ибо как политика в целом есть организованная общественная жизнь, нацеленная на общее благо, так и христианская политика — это организованная общественная жизнь, нацеленная на общее благо во имя любви. К этому нам необходимо стремится, ибо к этому нас и призвал Господь: «будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф. 5:48).
В данном небольшом очерке конечно невозможно раскрыть и небольшую долю того, что можно было бы назвать христианским учением о политике. Моя задача состояла только в том, чтобы показать, что не весь старый «арсенал» идей, существовавших в исторических православных и не православных христианских государствах, являются действительно православными. Многие идеи обманчиво вводят нас в заблуждение своим внешне православным видом, уподобляясь волкам в овечьих шкурах. Вторая моя задача состояла в том, что православное учение о государстве должно выводится из православных принципов, а не заимствованных у философов или науки, как сказано у Исайи: «не должен ли народ обращаться к своему Богу? спрашивают ли мертвых о живых? Обращайтесь к закону и откровению. Если они не говорят, как это слово, то нет в них света» (Ис. 8:19−20). Точное же изложение православного учения о политике — предмет многих исследований и результат воли Божией, а не предмет маленькой статьи, написанной маленьким человеком. На сем и завершаю. Конец.
