Мысли академика О.Н.Трубачева о русском языке

Книга О.Н. Трубачева «В поисках единства» в прошлом году вышла уже третьим изданием и все равно ее уже невозможно купить. Тиражи его научных работ вообще удивительно, как нарочно, малы.

Первое же ее издание увидело свет в 1992 г. В основу ее положены выступления автора на Кирилло-Мефодиевских праздниках в Новгороде и Смоленске, Киеве и Минске.

В обращении к читателю академик Трубачев выделяет ведущую идею своей книги, как бы стержень, на который последовательно нанизываются его размышления: «… я буду говорить о единстве важном для всех нас — единстве угрожаемом и перевираемом и подчас задрапированном в ученую пелену, плохо проницаемую для глаза (Трубачев О. Н. В поисках единства. М., 1992. С. 3; далее страницы указываются в тексте статьи по настоящему изданию).

Сегодня в пору обострения политических страстей, в смутное время развала Государства Российского звучит, все равно звучит честный голос ученого, напоминающий нам, растерявшимся и ожесточенным, о вещах, «неподвластных звону злата», о духовном залоге всероссийского возрождения, об организующем и единящем начале, которое Трубачев назвал — Русский языковой союз.

Хочется особенно подчеркнуть важность — именно для нас, носителей русского языка — этой проблемы, которую обозначил Олег Николаевич. Важность, которую, однако, хорошо и давно прочувствовали расчленители нашего великого единого народа русского.

И вот что, в частности, писал ученый: «Нам, огрубевшим от нашей материально неблагополучной жизни, самое время напомнить, что крушение материального Союза ССР не означает полного и бесповоротного его крушения, ибо последнее, смею надеяться, все же не затронуло лучшую, в полном смысле нетленную часть нашего союза… - русский языковой союз — …ни одна подлинно великая страна не кончается там, где кончается ее территория. Значительно дальше простирается влияние культуры великой страны, и это влияние идет практические всегда через ее язык. Знание языка великой культуры пускает корни в сопредельных инонациональных регионах, языки которых при этом связывает с наиболее авторитетным языком макрорегиона целая система своеобразных отношений, которые укладываются в понятие языкового союза, уже относительно давно принятое в мировой лингвистической науке» (5−6).

Централизованная власть в Российской империи много способствовала единству и безвариантности русского литературного языка, что делало его удобным и надежным средством сообщения. «Не надо также забывать, — подчеркивал Трубачев, — и ту простую мысль (пока нас от нее совсем не отучили), что русский язык был не только языком официальной администрации, но и — прежде всего — языком великой культуры» (6). И это, конечно, «сообщало ему высокую притягательную силу, чего, естественно, не было бы в помине, если бы язык просто «насаждали», за ним же — ничего не стояло"(6).

Закон о русском языке так и не был принят в ельцинской России, состояние дел сегодня, кажется, не лучше.

««Сильное русское влияние» на многочисленные литературные языки России — Евразии, их формирование преимущественно на «переводах с русского», роль русского литературного языка как «мощного очага литературно-языковой традиции». «Существует сейчас и будет существовать впредь зона литературно-языковой традиции русского языка, подобная таковой же зоне греческого, латинского и т. д. языков», — таково, как замечает Трубачев, было видение проблемы Н. С. Трубецким» (9).

И как тут не вспомнить нашего пророка Пушкина, утверждавшего:

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий
Тунгус, и друг степей калмык.

По сути, в этих стихах поэтически точно выражены те самые мысли ученого, которые мы и излагаем.

«Языковой союз — это масса тождественных по значению и употреблению слов, терминов культурной жизни, оборотов речи, не говоря о прямых заимствованиях. «Дающим» по преимуществу является при этом наиболее авторитетный язык региона» (10).

Думается, что взаимоотношения русского и других национальных языков в едином историко-географическом пространстве, именуемом Россия, можно сравнить с отношениями учителя и ученика, складывающимися на высоком духовном уровне, где нет подчинения, нет уравнивания, но есть именно щедрое «давание», объективно обусловленное Истиной. Влияние великой русской культуры на все национальные культуры народов России — факт очевидный. Но осуществлялось оно прежде всего через язык. То есть русский язык был и остается фактором объединительным для исторической России и тем более для великорусов, малорусов и белорусов, триединого и нераздельного Народа Русского.

Культурные жители Белой и Малой Руси, Карпатской и Лемковской, Червоной и Угорской, Галицкой и Волынской говорят на литературном русском языке — языке нашего великого русского племени, выработанном в течение многовековой истории.

Процитируем здесь пространную выдержку из очерка В. Ваврика «Терезин и Талергоф» (Ваврик В.Р. Терезин и Талергоф. К 50-летней годовщине трагедии Галицко-Русского народа. М.: Московское общество друзей Карпатской Руси, 2001):

«На город Львов, как центр культурной жизни Галицкой Руси, обратили особое внимание все административные, полицейские и военные власти. В столице Прикарпатского края находились центральные органы просветительских и культурных галицко-русских обществ и организаций. После объявления мобилизации австрийской армии, одним махом пера были закрыты все галицко-русские институты, организации, бурсы, приюты, редакции газет, учреждения. Все имущество подверглось грабежу и разгрому. К каким бы выкрутасам теперь не прибегали галицкие украинцы-сепаратисты, что они де не повинны в пролитии крови своих братьев, то их поступки, почины, дела и все их газеты, во главе с «Дiлом» и «Свободою», обнаруживают иудину измену. На основании подлейших доносов, в несколько дней были переполнены все львовские тюрьмы русинами. В темном углу «Бригидок» шла экзекуция за экзекуцией. Были повешены: Иван и Семен Хиль, рабочие из Пониковицы Бродовского уезда, Семен Шпорлюк из Фольварков Великих возле Брод, Антон Супликевич — крестьянин из Скоморох-Сокальского уезда, Валентин Кашуба, Александр Батовский и Василий Пержук из Лепинева Бродовского уезда, Антон Мановский из Дубровицы Яворовского уезда, Иван Шушинский крестьянин из Хвойны Жолковского уезда, Петр Козицкий и Андрей Пужак из Мокротина Жолковского уезда. Последнего казнили за то, что он под виселицей крикнул: «Да здравствует Великая и нераздельная Русь», доброволец-палач истязал его на эшафоте четверть часа.

Украинские хитрецы и фальсификаторы истории пускают теперь в народ всякие блахманы, будто в Талергофе мучились «украинцы». Пусть украинцы, но украинцы типа Зубрицкого, Наумовича, Гоголя, которые Прикарпатскую Русь, Волынь, Подолье и Украину считали частями Русской Земли. Горсточка «самостийных» украинцев, которые в военном замешательстве, по ошибке или по доносам своих личных противников, попали в Талергоф, очень скоро, благодаря украинской комиссии в Граце во главе с д-ром Иваном Ганкевичем, получили свободу. В бредни украинских подлогов никто не поверит, ибо как могли в Талергофе томиться укаринцы за украинскую «идею», когда Австрия и Германия создали самостийную Украину?»

И еще одно важное свидетельство Василия Романовича Ваврика: «Однако какой нищей была бы душа, когда она отказалась бы по чужому приказу от имени, за которое пролито столько крови? Это означало бы, что такой народ скоро и легко пристал бы к господствующему народу и к каждому, кто его лишь достал бы под свою руку. Это означало бы процесс его дегенерации. К счастью на удочку пошла только часть галицко-русского народа. Более критические умы скоро убедились в том, что украинская пропаганда на Галицкой Руси — Это чужая петля на ее шею. Они не поверили в обман, будто уже древний греческий историк знал Украину, будто Украина древнее Руси, будто Украина и Русь одно и тоже. Они заглянули в летопись Нестора и ничего в ней не вычитали про Украину, зато узнали «откуда пошла есть земля Русская». Они внимательно прочли «Слово о полку Игореве» и не нашли в этом удивительном памятнике XII ст. Ни одного слова про Украину, но нашли Русь от Карпат, от Галича до Дона и Волги, от Черного моря до Немана. Они должны были признать темной клеветой, будто князь Владимир Святославович княжил на Украине, а не на Руси, будто князь Ярослав Владимирович собрал законы в украинскую, а не «Русскую правду». Перебирая памятник за памятником, они пришли к заключению, что аскет Иоанн Вишневский, писатель XVII ст., обращал свои высокоидейные послания к Руси и защищал славяно-русский язык, который ярые украинцы совсем отюрасывают, что Зубрицкий, «русская троица» Вагилевич, Шашкевич и Головацкий, Дедицкий, Гушалевич, Шараневич, Наумович, Залозецкий, Хиляк, Мышковский, Мончаловский, Полянский, Яворский, Свистун, Вергун, Марков, Глушкевич, Бендасюк и много других галицких историков и писателей завещали своим потомкам Русь, как наибольшее сокровище.

Защитники Руси нашли самую сильную опору в массах галицкого народа. Крестьянину трудно было сразу перекреститься с русина на украинца. Ему тяжело было потоптать то, что было для него святым и дорогим. Еще тяжелее было ему понять, почему украинские профессора как-то туманно, хитро и блудно меняют Русь на Украину и путают одно имя с другим. Всем своим существом народ осознал, что творится неправда, фальшь, измена, тем более, что предводители украинской затеи явно и открыто перешли на сторону немецкого и мадьярского террора в злые дни войны. Для народных масс непонятна была проповедь звериной ненависти к «москалям», т. е. великорусам.

Верной интуицией, непосредственным восприятием угадывали и чувствовали родство с ними, как и с белорусами, считая их самыми близкими племенами своей малорусской народности. Чем сильнее был напор на Русь, тем упорнее становилась ее защита на Карпатах. За Русь на виселицы, на расстрелы, на издевательства и муки в Терезине, Талергофе, Вене и других вязницах и концлагерях Австро-Венгрии шли тысячи за тысячами, и страдали, и умирали за русскую веру своих предков, за русскую Церковь, за русскую икону, за русское слово, за русскую песню, за русскую душу, за русское сердце, за русскую волю, за русскую землю, за русскую честь и совесть.

Вот за какие святости падали головы в руки палача!» (В. Р. Ваврик Кровавый террор. Русское воскресение, интернет-сайт)

+ + +

И сегодня волнуется Одесса (а заодно и НАТО). А облисполкомы вроде бы Запорожья, Донецка, Харькова и Херсона, Луганска, Николаева, Кривого Рога и Днепропетровска, Севастополя, Ялты… вроде бы вынесли решения о предоставлении русскому языку статуса регионального языка.

Вот до чего мы дожили. На нашей земле кто-то решает за нас, на каком языке мы должны говорить, нас заставляют отказаться от нашего национального достояния — нашего великого и могучего русского языка. Только в годы нацистской оккупации на юге России было нечто подобное.

В разговоре о единстве русского языка и культуры особое место занимают размышления академика Трубачева о Великом Новгороде.

Известно, что некоторые исследователи ведут «счет русскому языку только с XIV.» (14). Но знаменитые новгородские берестяные грамоты, написанные на русском языке, относятся к XI в. Значит, русский язык на самом деле древнее и «непрерывнее»!

Однако существует старая гипотеза о западнославянском происхождении северно-великорусов Новгорода, основанная на том, что в новгородских говорах имеются черты сходства с языками западных славян, которые отчетливо зафиксированы в упомянутых грамотах.

Как же решает эту проблему — в сущности, речь-то идет о единстве русского языка, единстве и возрасте русской культуры — Трубачев?

Свой методологический подход ученый определяет следующим образом: «Исследуя культуру и в ней язык, необходимо уметь подняться до типологических обобщений и при этом разглядеть единство в сложности, единство более высокого порядка, которое не может быть мертвым единством монолита, но только единством живого целого, состоящего из множества частей…» (16).

Задаваясь вопросом, что есть новгородский говор, считать ли его носителей пришельцами из западнославянских земель, Трубачев сразу предупреждает, что видеть в данном случае только «усвоение чужеродного элемента, значить недооценивать единство собственного сложного целого, каким является ареал русского языка» (17). Ученый предлагает достаточно прозрачное решение вопроса об этноязыковых корнях Новгородского Севера.

Динамику языкового развития в определенном ареале, наверное, можно сравнить с движением кругов, расходящихся по водному зеркалу от брошенного камня. Инновации, усваиваемые в центре ареала, постепенно вытесняют архаизмы, которые оседают на окраине, и в этом смысле новгородский говор представляется явлением замечательным. Новгородская земля как раз и была одной из периферий Древней Руси. (И как понятен в этом смысле великий исторический акт великого царя русского Иоанна Васильевича Грозного, акт замирения Новгорода).

Интересен аргумент Трубачева, отделяющий новгородцев от западнославянских лехитов. Он считал, что общие архаизмы в языке одних и других с научной точки зрения не могли служить доказательством происхождения новгородцев от лехитов, но только «в случае совместных языковых переживаний» таковыми могли бы быть «общие новообразования». Но именно их и не имеется.

«Расселение по Восточноевропейской (Русской) равнине шло с юга на север и никак иначе, тем же путем поднималось и культурное развитие. Древняя обособленность новгородского диалекта не мешает нам видеть в нем исконный (а не приращенный!) член русского языкового организма, а те, кто из этой особенности спешат сделать вывод о гетерогенности компонентов восточнославянского (русского) языкового единства (см. Хабургаев Г. А. Становление русского языка. М., 1980), просто не дают себе труда понять сложный, изначально диалектный характер этого единства и не утруждают себя также соблюдением правил науки — лингвистической географии» (18−19).

Ученый категорически отвергает мнение ремесленников от науки о том, что русский народ и русский язык — это некая гертерогенная смесь. Он возражает «против подстановки понятий., защищая русское этническое и языковое единство» (20).

Продвигаясь на север, древнерусские племена естественно соприкасались с племенами балтийскими и финно-угорскими, но при этом они продолжали жить «особе», кроме того, профессиональные выводы русских антропологов свидетельствуют о том, что русское племя хорошо сохраняет свои изначальные признаки (фотографии в краеведческих музеях). Поэтому говорить о некоем восточноевропейском «многонациональном котле», в котором якобы «варились» наши предки по меньшей мере несерьезно.

Поднимая актуальную проблему русского этнического и языкового единства, ученый задается справедливым вопросом: был ли церковнославянский язык единственным литературным языком наших предков. Мог ли быть на Руси, до принятия христианства, собственный литературный язык. Однозначного ответа тут нет (мой взгляд более категоричен — да). Однако именно в связи с этой проблемой Трубачев напоминает о своей цели — поиске единства. «Для нас важно именно единство, а не система, ибо система есть скелет, а нам требуется дыхание жизни, которое возможно лишь в единстве всех частей и функций» (21).

Проблема начала русского литературного языка разрешается достаточно схематично, как правило; академик Трубачев же настаивает на более широких типологических подходах, «не скованных (пусть это не покажется странным!) гипнозом письменной формы языка. Такие подходы есть, их представляет изучение праславянского языка и его диалектов, вообще дописьменного и бесписьменного языка. Наивно представлять себе, что дописьменный язык существует только в виде местных народных диалектов. Нужды дела, коммуникации всегда вели к междиалектному общению, при котором — в интересах лучшего взаимопонимания — всегда существует тенденция избавляться от слишком местных диалектизмов. Это уже путь к наддиалектным формам общения и хранения информации, он неизбежен» (22).

Процитируем еще раз Трубачева: «А устная народная поэзия! Ведь это уже literatura sine litteris. Добавим, что только это и делало язык языком, а народ — народом, то есть сознаваемым этническим единством. Это есть общий путь для всех, единая, так сказать, формула развития, с помощью которой можно вывести существование также исконно русского литературного языка… Наддиалект, развиваемый каждым нормальным… языком, — это потенциальный предтеча литературного языка в распространенном понимании. Такой надрегиональный диалект существовал, надо полагать, и в рамках всего праславянского многодиалектного языкового пространства, именно он уже в эпоху праязыка славян питал сознание славянского этнического единства, которое нашло выражение в едином наддиалектном самоназвании всех славян — *slovene, этимологически — что-то вроде «ясно говорящие, понятные друг другу»» (23).

В поисках истоков русского литературного языка Трубачев оценивает языковую ситуацию в Древней Руси как соответствующую понятию двуязычия, а не диглоссии, «потому что налицо множественные влияния народного языка на книжно-церковнославянский и обратно., то есть сношения двух языков. Именно наличие взаимовлияний и даже распространенность гибридных форм обоих языков убедительно свидетельствуют против диглоссии с ее постулатом культурного неравноправия высокого и низкого языков» (25). При этом живой народный язык развивался динамично в отличие от статичного церковного, т. е. складывалась ситуация определенного языкового противостояния.

Рассматривая арсенал славянской христианской лексики, ученый делает вывод о том, что «знакомство с христианством дошло до Руси с Запада, но крещение пришло на Русь с Юга» (43). Христианство пошло тем же путем древнерусской культуры и цивилизации — от Киева к Новгороду. То есть еще раз подчеркивается мысль о том, что Киев — это сердцевина земли Русской.

Центральная идея книги — идея единства русской культуры заставляет ученого вновь поднимать проблемы Киева, в частности, казалось бы, уже давно решенную проблему этимологии имени «матери городов русских».

Киев и по сей день не дает покоя разноплеменным исследователям русской культуры, до сих пор делаются попытки доказать неславянское происхождение имени (а значит, и города) нашей древней русской столицы. Трубачев напоминает, что под славянскими этимологиями Киева имеется в виду «объяснение древнерусского Кыiевъ как производного от древнерусского же имени Кыи, Кий, известного также у остальных славян… Киев — в сущности даже не этимологический случай, в нем нет никакой затемненности, это прозрачный пример регулярного славянского словообразования и морфологии, ясно сознававшийся и добрую тысячу лет назад и сохранивший свою ясность и по сей день, — поясняет ученый. И делает вывод — …если в целом в славянской этимологии и ономастике неясностей, как и везде, хватает, то имя Киева представляет блистательное исключение: здесь все ясно до уровня школьной хрестоматии» (52−53).

По всему славянскому миру разбросаны десятки других Киевов. «Одной географической сводки размещения Киевов на карте славянства… оказывается достаточно, чтобы понять, что ареал Киевов — это одновременно и весь славянский ареал» (56).

«Без Киева — центра и источника дальнейшего движения — нельзя понять самих древнерусских колонизационных движений, нельзя понять сложного восточнославянского единства. <…> …именно приднестровский Киев двинулся в путь и пришел в незапамятные времена в Псковскую и Новгородскую земли, в Верхнее Поволжье, чтобы раствориться там добрым десятком малых — безвестных и «неперспективных» Киевов» (65).

И завершая свой краткий обзор актуальных сегодня мыслей академика Трубачева о русском языке, о его единстве, напомню еще раз его важнейший для нас с вами тезис: «Русский языковой союз — великое и достаточно уникальное культурное наследие, его надлежало бы хранить, а не замалчивать, тем более, что в нем — одна из гарантий сохранения единства страны и ее культуры также в будущем» (12, выд. Н. М.). Хотелось бы, чтобы эта мысль великого русского филолога XX столетия, академика О. Н. Трубачева, стала бы нашим заветом.

И еще очень важно подчеркнуть, что русский языковой союз не направлен против других языков региона.

В отличие от союза политического этот союз — союз духовный никто не строил, но только Дух Святый. По Промыслу Божию он сложился на необъятных пространствах Отечества нашего. Нам должно свято хранить его и помнить о нем как о великой заповеди Творца. Сим победиши, человече!

Наталья Викторовна Масленникова,
МГУ им. М.В.Ломоносова, доклад на XIX Кирилло-Мефодиевских чтениях 24 мая 2007 г.