Мужество побеждённых

К 70-летию Валентина Распутина

У Александра Твардовского, в его поэме шестидесятых годов «За далью — даль», есть глава, содержащая единственное в своём роде художественное описание. Единственное не потому, что никто ни до него, ни при нём, ни после за такие сюжеты не брался. А потому, что большой поэт и тут, изображая совершенно новую для него картину «покорения природы», оказался на высоте возможностей своего таланта. С воодушевлением современника и очевидца он повествует о штурме, казалось бы, неукротимой Ангары. Описан день перекрытия русла реки, возведения перемычки, которая послужит фундаментом для будущей плотины — одной из крупнейших в мире.

Конечно, в этом отрывке теперь можно различить избыток патетики и риторики. Но разве поэта не оправдывают сами по себе время и место действия. Не он же придумал эту патетику. Ею как воздухом дышали тысячи людей — непосредственных участников деяния, может быть, единственного и главного в их жизни. Шофера самосвалов, инженеры, строители дорог, бетонщики, крановщики, — каждый из них в эти часы чувствовал себя героем, существом поистине историческим, живой частицей народа, прокладывающего путь в «светлое завтра».

Но как же совместить сегодня эти страницы из поэмы Твардовского со свидетельством ещё одного современника — автора повести «Прощание с Матёрой»? Вроде бы, и у того, и у другого — всё та же Ангара. И всё тот же, казалось бы, народ. И время событий почти совпадает. В повести Валентина Распутина — по календарю — всё чуть даже раньше началось и происходит. И поэма, и повесть пишутся в пределах одной литературной эпохи. Даже в границах краткого временного отрезка. А какая ошеломительная несовместимость авторских свидетельств! Что приключилось? Чья правда подкачала?

Проще всего было бы устроить заочный суд над поэмой. Списать, по очевидной её принадлежности к «соцреализму», в глухой архивный подвал. Как будто и не бывало — ни события, ни его пафосного отражения. Но тогда и повесть распутинская половину, если не всю свою силу, разом потеряет. Если покорения Ангары как бы и не было, то из-за чего, право, сыр-бор? Не померещилось ли прозаику это всемирно-потопное исчезновение Матёры? Не увлёкся ли он чрезмерной символизацией крошечного — в масштабах страны и мира — событьица?

Не в тех точно словах, но, по сути, с таким именно содержанием заготовленной выволочки встретила публикацию повести критика из идеологических уст государства. Ведь получалось так, что этот не в меру чувствительный сибиряк своим плачем по какому-то малонаселённому островку покушается подтопить… всю новейшую советскую историю. Он что же — против научно-технической революции, против прогресса? Поперёк поступательного хода социально-исторического развития? Да не пошатнулся ли он умом?

Можно только удивиться, каким чудом Распутин тогда уцелел. Что гадать: отмолил его кто или замолвил за него словечко в тех самых коридорах, откуда началась было проработка? Какими добрыми не изображай 70-е годы, а и тогда немало народу отбывало сроки за идеологию. Не делалось скидок и для литературно одарённых.

Да при желании двумя-тремя передовицами в центральных газетах и в журнале «Коммунист» можно было накатить такую волну обсуждений и гневных осуждений на рабочих собраниях, в коллективах институтов, среди тружеников села, в кругу отзывчивой творческой интеллигенции.

Но что-то удерживало. Ведь уже вслух говорилось по стране, да и по всему миру об экологии. Уже сотни тысяч обитателей больших городов вкусили «обратной стороны прогресса», когда реки из-за этих самых плотин и в крепкие морозы отказывались замерзать. Уже в прессу косяком пошли жалобы: берега в водохранилищах подмываются вместе с лесами, резко сократились площади заливных лугов… И так далее, так далее.

У настоящей литературы смыслоёмкость особого рода. Мала повесть о Матёре, но в ней уже тогда, по первому знакомству, прочитывался не только великий — от имени всей потрясённой природы — укор самоуверенным её покорителям и победителям. Не меньшей силы укоризна исходила тут и от лица всей крестьянской Руси. Не столько уходящей, сколько грубо изживаемой со свету. Почти вслух презираемой теми, кто величал себя носителями цивилизации, образцовой городской культуры, передовой во всём — от асфальта и метрополитена до шампуров, шампуней и комфортных нужников.

Из столетия в столетие крестьянское большинство России отвечало за её сохранность, благоденствие, по сути, содержало страну, соблюдало её ценою трудов до кровавого пота. И вот благодарность за всё! Уходите без шума, вы тут больше не понадобитесь. Не нужны ни те столетия, ни родовая память, что ненавязчиво притулилась к кладбищенским оградкам и крестам.

Это сегодня молодые политические дельцы громко вещают о своём «просвещённом» консерватизме, о верности национальным традициям. А тогдашние идеологи на слово «традиция» глядели как на классового врага, и даже в увлечении фольклором искали опасную скверну («Гитлер тоже начинал с фольклора»).

Много-много народной боли сжалось в тесных пределах распутинской притчи. Со страниц «Прощания с Матёрой» та боль свободно перетекает и в другие его повести и рассказы, написанные раньше или позже, в большую книгу очерков-поэм «Сибирь, Сибирь…», пополняемую автором и по сей день. Но такой уж сложилась его литературная судьба, что о ком бы и о чём ни писал, всё устремлено жилами-смыслами к Матёре, и, умещаясь в её словесной плоти, как от сердца расходится во вне, — насыщая жажду правды уже не в одном поколении благодарных читателей.

Да, их теперь у нас, пожалуй, вовсе не большинство, — тех, кто продолжает читать настоящее, а не поддельное. В большинстве оказались те, кто и вообще не читает, а таращится: от темна до темна с полуоткрытыми ртами и выпученными глазами пребывают эти добровольные рабы СМИ (средств массовой идиотизации).

Это они у нас победители. Что им «Прощание с Матёрой»? Или что им та же «За далью — даль»? Для них нет и уже не будет ни Андрея Платонова, ни Ивана Шмелёва, ни Михаила Пришвина. А зачем? У них зато Петросян и Жванецкий, Хазанов и Аллегрова, Галкин и Миткова… Победители тянутся к победителям. Успешные — к успешным.

Трагедия насильственного выдворения крестьян с Матёры им так же безразлична, как ликование строителей ГЭС на Ангаре. И вчерашние колхозники, и вчерашние пролетарии, по понятиям победителей, оказались без надобности. Работяги своё отработали. Короче… Время лохов закончилось. Короче… Так жить больше нельзя. Короче… Надо оттягиваться по полной. Короче…Ведь мы этого достойны…

Да, надо иметь мужество, чтобы признать: они, действительно, победили. Иное дело, как долго продлится их самоупоённый бесстыжий кутёж. По всем природным и надприродным законам мрачное дно распада, как ни прикрывай его мишурой и блёстками, всё равно проступит, рано или поздно. Лишь бы не оказалось поздно для всей страны. И для остального мира тоже.

15 марта нынешнего 2007 года, на память чудотворной иконы «Державная», прекрасному русскому писателю Валентину Григорьевичу Распутину, человеку совести и чести, исполнилось 70 лет. Как мало кто ещё из его современников он сумел проникновенно сказать об одном из самых драгоценных свойств русского человека. О навыке мужественно переносить своё поражение. И при этом не отчаиваться, но претерпевать всё до конца — в надежде на спасение.

http://www.voskres.ru/articles/loshchits.htm