 |
| Фонд стратегической культуры | Юрий Рубцов | 12.03.2007 |
Событие зловещее. Правда, сегодня с такой характеристикой согласны не все. Оценки февраля — марта 37-го, как и февраля — марта 17-го, претерпели в постсоветское время одинаково серьезные перемены. Кое-кто повторяет за Резуном-Суворовым, что репрессии имели положительное значение — были кадровым «очищением». Невероятно, но солидарен с перебежчиком и Герой Советского Союза писатель В. Карпов, утверждающий в книге «Генералиссимус», что посредством массовых репрессий Сталин накануне схватки с гитлеровской Германией ликвидировал «пятую колонну» — социальные группы и организации, недовольные советской властью и готовые пойти на союз с антикоммунистическими силами за рубежом.
Разделяющих такую позицию немало. Сегодняшние авторы, воспроизводящие сталинский взгляд на необходимость «мер ликвидации троцкистских и иных двурушников в партийных организациях» (именно так назывался доклад генсека на февральско-мартовском пленуме), даже не представляют, насколько далеки от действительности их представления о наличии во второй половине 1930-х годов реальной оппозиции проводившемуся в СССР курсу. Наличие в стране сил, которые могли бы изнутри поддержать внешнего агрессора в случае нападения на СССР, не подтверждается историческими фактами (если не считать таковыми фальсифицированные процессы над «врагами народа»).
Другое дело, что большевики, утвердившись у власти путем вооруженного насилия, страшно боялись, что некие силы переймут их опыт. Сталинская элита выдавала собственные интересы за интересы народа и любую критику в свой адрес объясняла действиями «врагов народа». За недостатком реальных заговоров и переворотов фабриковались искусственные. Это был важный рычаг сталинской политики; на подрывные действия заговорщиков, вредителей, агентов иностранных разведок списывались собственные провалы.
Разгул террора пришелся на 37-й год. Почему? Предшествующие кампании (так называемая «коллективизация», политические процессы — по «Шахтинскому делу», по делу «антисоветского троцкистско-зиновьевского центра» и проч.) были в глазах сталинского руководства успешны и укрепляли желание воспользоваться ситуацией, чтобы искоренить в массах саму мысль о возможности политической оппозиции в СССР.
К чему это привело, хорошо видно на примере «очищения» кадров армии и флота, которое широко развернулось сразу после пленума (аресты по делу маршала М.Н. Тухачевского и других высших военачальников начались как раз весной 37-го). Общее число лиц высшего командно-начальствующего состава РККА и РККФ (от комбрига до Маршала Советского Союза), репрессированных в 1936—1940 гг., составило 932 человек, в том числе 729 расстрелянных. Это было катастрофой еще большего масштаба, чем потери в годы Великой Отечественной войны, когда число погибших, умерших и репрессированных военачальников было вдвое меньше. Командные кадры практически полностью и по 3−5 раз сменились как в центральном аппарате, так и в военных округах, армиях, корпусах, дивизиях, бригадах. Дошло до того, что дивизиями командовали капитаны.
Если все это называется подготовкой страны и армии к отражению гитлеровской агрессии, то что, в таком случае, назвать подрывной антигосударственной деятельностью? Защищая себя, сталинская элита могла пустить под откос всю страну, и первые месяцы Великой Отечественной войны это показали.
Что же связывает февраль 37-го с его разгулом палачества и февраль 1917 года с его бескрайней свободой? Как ни парадоксально, многое. Самая свободная страна мира через восемь месяцев своими руками наложила на себя вериги пролетарской диктатуры, тут же обернувшейся диктатурой одной партии, а затем и одного человека.
Этого наверняка бы не произошло, не предшествуй революции несколько лет мировой войны, — войны такого масштаба и ожесточения, что характеристикой времени стало озверение людей. По Солженицыну — духовное одичание народа. Получив в руки оружие, миллионы сделали убийство и грабеж своей профессией.
Одно из самых сильных впечатлений от «Дневников» И.А. Бунина: крестьяне, бесчинствуя в имении, выкалывают хозяйским жеребцам глаза. Не кто-нибудь — крестьяне! Те, для кого конь от века главный помощник. Такое зверство не объяснишь тем, что жеребцы из ненавистной помещичьей конюшни.
Революционная стихия лишь на короткое время вынесла либералов к вершине власти, когда 2 марта 1917 г. было сформировано Временное правительство. В экстремальной политической ситуации либералы выказали полное бессилие, оказавшись не в состоянии провести хоть какую-то позитивную программу. В условиях, когда социальные язвы обострились донельзя, а насилие превращалось в единственное эффективное средство решения вопроса о власти, их либеральная модель переустройства России была заведомо обречена. Естественно, что на смену либералам пришли те, кто готовы были идти по пути насилия дальше и увереннее других.
Разгоняя в середине 30-х годов репрессивную волну, генсек Сталин и его сподвижники умело использовали общественные настроения. Если массовое духовное одичание людей прорвалось уже в 1917-м, то гражданская война его только усилило. «Обоюдное озверение достигло уже крайних пределов», «обе стороны соперничают в жестокости», — писал в августе 1920 г. В.Г. Короленко о противоборстве белых и красных. Человеческая жизнь в России стала копеечной. В бойню затянуло не только регулярные войска, но и большую часть населения бывшей империи. Все это аукнулось в 30-е годы.
В угаре братоубийственной гражданской войны, в обстановке чрезвычайщины сформировались мировоззрение и тип личности партийных кадров, осуществлявших расказачивание и раскрестьянивание, ликвидацию кулачества как класса и погрузку русских ученых на знаменитый «философский пароход», закладку ГУЛАГа и «московские процессы». С гражданской войны эти кадры вынесли установку на насилие как универсальное средство достижения политических целей, презрение к нравственным нормам. Будь по-другому, не прошла бы Россия за какие-то двадцать лет путь от возмущения восстановлением смертной казни на фронте до произвольных расстрелов десятков и сотен тысяч людей — не на фронте, а в мирное время!
Важно отметить, что режиссеры февральско-мартовского пленума широко использовали язык демократии. Пленум стал первым актом политической жизни страны после принятия в декабре 1936 года новой Конституции СССР, провозгласившей — впервые с 1917 года — равные права на выборах в органы власти для всех граждан, в том числе для представителей ранее господствовавших классов. Голосование на выборах стало тайным — еще одно свидетельство демократии. В том же году состоялись первые выборы по новым правилам в Верховный Совет СССР.
Истинную ценность «суверенной» сталинской демократии показали события, последовавшие за февральско-мартовским пленумом. Неважно как голосуют, учил Иосиф Виссарионович, важно — кто считает голоса. Люди были уже готовы к этому: сегодня единодушно голосовали за кандидата блока коммунистов и беспартийных, завтра требовали его казни как иностранного шпиона.
Десятки лет минули, но былое озверение еще гнездится в сознании тех, кто бросаются реабилитировать сталинский режим: в 30-е годы, говорят они, уничтожено де не 20 и не 45 миллионов, а «всего» 1 млн. 300 тысяч человек, из которых расстреляно всего ничего — около 900 тысяч. Так борьба за «историческую правду» оборачивается торжеством цинизма.
И еще один урок. Бездумное манипулирование демократическими лозунгами, как и сон разума, плодит монстров у власти. Это подтвердили два российских февраля. Разочарование в народовластии ведет к радикализации общественных настроений, переходящей в озверение. Всякое чрезмерное напряжение народных сил испытывает их на разрыв. Когда люди видят, что власть с ними не считается, они платят тем же.
А с людьми у нас не считаются. На XI Всемирном Русском Народном Соборе были приведены цифры: доходы самых богатых и самых бедных жителей России, по официальным данным, разнятся в 12−15, по неофициальным — в 25 раз. В других странах вдвое меньший разрыв в доходах приводил к революционным взрывам. У нас взрыв пока не произошел, но лодку упорно раскачивают — коррупцией, возведенной в норму осуществления власти, откровенным презрением чиновника к Конституции, предписывающей государству функции социального патронажа.
Приближение парламентских и президентских выборов лишь усиливает опасность неснятого общественного напряжения. Если мы хотим избежать катаклизма, нужен крутой поворот государственного руля. Лимит на озверение мы исчерпали еще в прошлом веке.
