 |
| Правая.Ru | Александр Бычков | 01.03.2007 |
«Есть у Меня и другие овцы, которые не сего двора, и тех надлежит Мне привести: и они услышат голос Мой, и будет одно стадо и один Пастырь»
(Ин. 10:16)
В сущности потому Империя и есть, в своём чистом виде, мечта об одной любящей Семье, во главе которой Бог — Отец мира и все люди — Его дети, а по отношению друг к другу — братья и сёстры, просто ими руководит Его наместник, как среди детей всегда есть старший, ответственный за младших. Для нас, христиан, на земле — это императоры и патриархи, а на небесах — один Сын Человеческий — Христос Иисус — единственный неоспоримый Император и Первосвященник, «добрый Пастырь» «единого Стада» уверовавших в Него и пошедшего за Ним
Слово «Империя» по справедливости является вторым по частоте употребления в православном («византийском») политическом словаре после «монархии». И это совершенно неудивительно. Как отметил известный медиевист Роберт Фольц, «увлечение человеческого ума» идеей «Империи» в Средние века «не может быть объяснено просто сентиментальной связью, которая позволяла людям сохранить идеализированное прошлое или питать надежду на лучшее будущее: оно также отвечало одной из самых фундаментальных черт интеллектуальной ментальности Средних веков — стремления к единству, потребность в Ordinatio ad Unum («единстве порядка»). И если эти мысли применимы к Западу, то уж тем более они применимы к Православному Востоку, который, в отличие от Запада, так и не изменил своей «имперской ментальности».
Однако при констатации такого факта перед нами встаёт закономерный вопрос: что понимать под Империей? Потребность в этом тем более велика, что уже давно научному сообществу режут слух такие словесные уроды, как «либеральная империя», «советская империя», «сетевая империя», отождествление Империи с империализмом и пр., что вынуждает нас, как напрямую занимавшимся этим вопросом, попытаться пролить свет на этот тёмный вопрос.
Прежде всего следует отметить, что понятие «Империя», в отличие от ранее разбиравшегося понятия «Монархии», не является историческим, но реально действующим в политической науке и политической философии понятием. И потому мы не можем игнорировать в своём рассмотрении попыток научных изысканий в этой области. По существу они не выходят в своём осмыслении Империи за рамки двух парадигм, заложенных в самой этимологии латинского слова imperium.
Исторически, в Древнем Риме, imperium понимался двояко. В-первом смысле, imperium — это некий тип распорядительной власти, прежде всего военного характера. Им обладали сначала цари, потом консулы. Она включала в себя набор и руководство войском, право судить и наказывать до смерти, председательствовать в сенате и народных собраниях. В период чрезвычайной ситуации, imperium неограниченно сосредотачивался в одних руках (диктатура). Во-втором смысле, imperium — это пространство распространения такой власти. Внутри пределов города оно было ограничено коллегиальностью (2 носителя империя), годичным сроком, интерцессией плебейских трибунов (представителей народа) и самим народом Рима. Но вне пределов города — в завоёванных провинциях — imperium (militae) совпадал по объёму с диктаторской властью. Таким образом, исторически Империя — это, с одной стороны, некий характер политической власти, а, с другой стороны, это некое пространство, подчинённое этой власти.
Все научные подходы к рассмотрению Империи укладываются в эту бинарную схему. Одни учёные делают акцент на рассмотрении Империи как некоего характера власти. Например, сторонники системного подхода (Ш. Эйзенштадт, Каспэ С. И.) видят Империю как одну из разновидностей политических систем, притом историческую (т.е. уже вышедшую из употребления), находящуюся посередине между современными политическими системами (демократической, авторитарной) и городом-государством. Для них Империя — один из исторических способов упорядочить общественные отношения на определённой территории. Специфика же её состоит в том, что эта политическая система сочетает в себе элементы традиции и современности: сакральный традиционный характер власти от прошлого и централизацию и унификацию управления, конкуренцию элит и элементов участия в политике народной массы от современности. Такое негативное (от противного) понимание Империи как нечто арифметически среднего, конечно же, полностью не устраивает нас, так как становится непонятным, в чём же принципиальная особенность Империи. Это всё равно что человека описывать только с точки зрения его тела как некий вид обезьяны, полностью лишая его тем самым всего человеческого. В такую же ошибку впадают и те учёные (Л. Шопар Ле-Бра, Г. С. Кнабе и др.), которые отождествляют Империю с типом государства, обладающим рядом особенных признаков. Эти признаки такие учёные выделяют на основании некой «выборки» исторических случаев «реальных» империй, как и сторонники системного подхода. А поскольку «выборка» империй у всех разная (одни включают, например, Древний Египет, другие не включают Византию, когда от неё остался один Константинополь и пр.), то и набор «признаков» также существенно разнится. Но даже если среди этих многих признаков выделить так называемые «критические» (что сделал С. Каспэ) (то есть присущие всем определениям), то и они не выдерживают критики. (1) значительные территориальные размеры и экспансия, (2) различие этно-культурного состава присущи и государствам неимперского типа. Хотя реальные империи действительно соответствуют этим признакам, но под них подпадают и другие государства (например, Бразилия). Где мы сейчас найдём «вполне» демократическое государство с одной нацией-культурой? Немало федераций имеет крупные размеры и проводят экспансию (т.е. дословно «расширение» власти) в мире, однако империями вряд ли могут считаться.
Не буду далее утруждать читателя ссылками. В общем, в этом подходе к империи как к некому типу организации власти, ограниченной определённым пространством (что подразумевается и в парадигме «политической системы», и в парадигме «государства») есть одна большая проблема. Империя не является, строго говоря, государством (как хорошо отметил наш отечественный социолог А. Филиппов). Да, она имеет некую институциональную физиологию государства, имеет свою политическую систему, как человек — тело, но как человек не исчерпывается биологической своей природой, так ею не исчерпывается и Империя. Разве можно монгольскую Орду или империю Александра Македонского назвать государствами или системами? Они даже собственного постоянного центра власти не имели, уж не говоря о постоянной территории или централизации и унификации управления.
Вторая научная парадигма в изучении Империи уделяет внимание прежде всего её пространственным характеристикам. Здесь было правильно подмечено А. Филипповым и А. Негри и М. Хардтом, что отличие от государства или колониального империализма европейских наций-государств модерна у Империи одно — принципиальная безграничность, которая в корне противоречит главному признаку государства, политической системы, колониальной системы империализма — принципу территориальности. Империя же, с точки зрения этого подхода, это потенциальная безграничность и в пространстве (вся земля), и во времени (вечность власти — «конец истории»), и в глубине проникновения в социальную ткань общества (формирование «нового человека», эллина из варвара). Этим, повторяю, она принципиально отличается от государства, во всех его формах. Недостаток же этого подхода почти самоочевиден. Он не касается практически характера власти, функционирующего в этом «очень большом» (А. Филиппов) пространстве, а следовательно, непонятно, (1) зачем существует Империя, т. е. элиминируется смысл её существования, который, между прочим, у реальных исторических империй всегда был чётко обозначен и даже сакрализован и не исчерпывался «вечным миром» (А. Негри и М. Хардт), мир всегда был инструментальной, а не целевой ценностью империи; (2) смешиваются явления принципиально разных порядков — А. Негри и М. Хардт не видят противоречия между «сетевым суверенитетом» республики образца Соединённых Штатов и имперским принципом, выдвигая концепт «сетевой империи», а А. Филиппов оставляет возможность «имперскому пространству» существовать в одиночестве, как ментальной характеристике без её реального политического воплощения (вроде СНГ или призрака бывшей Империи в Европе раннего модерна XV—XVII вв.). То, что мы с этим в корне не согласны следует из нашего следующего тезиса: концепт Империи не мыслим вне концепта Монархии как метафизического принципа, выражающегося в монархии трансцендентной — Монотеизма — и монархии политической, ибо и сама Империя есть метафизический концепт. Это в корне нас выводит за рамки научного дискурса, в котором мы прибывали до сих пор, и вынуждает обратиться к альтернативному изучению Империи с точки зрения метафизического подхода, господствовавшего в политической философии более 2000 лет.
Предпосылками для появления в политической философии концепта Империи служили два ключевых события. (1) открытие эллинами универсальных философских понятий, через призму которых можно было анализировать весь мир (такие как «Единое», «человек», «справедливость», «монархия»), чего узко этноцентричная плюральная языческая культура не имела в принципе. (2) открытие эллинами при Александре потенциала «очень большого» государства, Восточной Деспотии персидского образца, которое под одной властью заключало в себе множество различных по культуре и языку народов, чего эллины, как известно, не имели. Взаимное оплодотворение этих двух начал — универсальной эллинской философии и централизованной восточной деспотии — породило парадигму метафизической Империи. Об этом ещё во II в. по Р. Х. писал Плутарх в Речи «О судьбе и доблести Александра». Александр, «видя в себе поставленного богами всеобщего устроителя и примирителя, применял силу оружия к тем, на кого не удавалось воздействовать словом, и сводил воедино различные племена, смешивая, как бы некоем сосуде дружбы, жизненные уклады, обычаи, брачные отношения и заставляя всех считать родиной вселенную, крепостью — лагерь, единоплеменными — добрых, иноплеменными злых…» (I vi), он соединил Европу и Азию «не брёвнами, плотами… а связывающими племена узами честной любви, законных браков и общностью потомства» (I vii). Плутарх потому и считал Александра Философом, хотя тот и не написал ни одного философского трактата, именно за то, что он «философствовал деяниями» (I x) — воплотил универсальный философских проект практически, к чему без успеха стремились Платон и Аристотель (I v), но не в одном полисе, а во всём известном тогда человечестве (I x).
У Плутарха хорошо просматриваются две интересные черты, без сомнения, Имперского сознания. (1) то, что санкцию на свои деяния царь-философ получил свыше; (2) то, что человечество едино именно узами любви, а разделено только тенетами порока; (3) что состояние разделённости, следствием которого являются войны и беспорядки, ненормально. Об этом яснее говорится в другом месте: «всё на земле подчинено Единому Разуму и единой гражданственности, все люди составляют единый народ…И если бы Бог, пославший в наш мир душу Александра, не отозвал её вскоре, то единый закон управлял бы всеми людьми и они взирали бы на единую справедливость как на общий свет» (I viii). Здесь — сущность имперской идеи, преломлённой в римско-греческом универсальном политическом сознании (Плутарх был грек, учился философии в Афинах, жил в Риме, был другом императоров Траяна и Адриана, римским консулом и прокуратором Эллады). Можно было бы приводить примеры выражения этой идеи и у ранних стоиков, и у Полибия и Цицерона и Плиния и Сенеки и многих других, но за недостатком места я всех их, с позволения читателя, пропущу. Достаточно, что Плутарх в самом общем виде выразил эти идеи. Если Бог един (даже если это Царь многих богов вроде Зевса-Юпитера), то всё человечество представляет собой одну Семью, соединённую узами родства, проявляющегося в единстве разума и добродетели у всех людей. Но к несчастью единство этой Семьи нарушено человеческими пороками и невежеством, потому только сильный человек, Царь и Философ, вроде Александра (или Траяна у Плиния) может, при помощи Свыше, соединить их посредством уз политического единства — единой государственной власти, Монархии личной (Плутарх, Плиний и др.), или Монархии Римского Народа, «народа правителей по природе… рождённого быть Господином» (Аристид Элий, также — Вергилий).
Однако римская языческая идея Империи давала лишь временное, земное единство человечества на земле, разделяя мир человеческий и Божественный, что свойственно вообще языческому сознанию. Так, не случайно, Плиний пишет, что Сам Отец мира, «избавленный от этих забот, на свободе Он заботится только о небесном, после того как поставил тебя (Траяна) исполнять Свои обязанности по отношению к человеческому роду» (Панегирик, LXXX). А потому имперская идея Рима — идея незавершённая. Человеческая Империя, подражая Божественной, остаётся в трагической отделённости от последней. В этом трагедия эллинской философии вообще — в недосягаемости мира идей, в этом метафизическом голодании лучших людей дохристианского мира.
Христианская Империя устраняет это различие. Вот что пишет Евсевий Кесарийский, идейный основатель византийской политической парадигмы: «две, как бы из одного источника произошедшие, великие силы мгновенно все умиротворили и привели в содружество. Эти силы были: римское царство, явившееся с тех пор монархическим, и учение Христово, и обе они расцвели вместе, в одно и тоже время. Сила Спасителя нашего сокрушила многоначалие и многобожие демонов и всем людям, эллинам и варварам, даже до последних земли (Деян. 1:8), проповедала единое Царство Божье, а римская империя, уничтожив сперва причины многоначалия, спешила все племена привести к единению и согласию… Много различных народов уже вошло в ее пределы, но она намерена, насколько возможно, коснуться пределов самой Ойкумены, тем более, что спасительное учение, божественной силой, уравнивает и успокаивает пред ней все… в одно и тоже время и обличен обман демонов, и погашена вечная вражда и борьба народов или еще, в одно и тоже время и проповедан всем единый Бог, единое о Нем ведение, и утверждено над людьми одно царство. Весь человеческий род настроился к миру и дружелюбию, все стали признавать друг в друге братьев и уразумели собственную природу. Рожденные, то есть, как бы от одного Отца, — единого Бога, и от одной матери, — истинного благочестия, все начали миролюбиво ответствовать и принимать друг друга: так что с того времени целая Ойкумена ничем не отличается от одного богомыслящего семейства, или родственного круга…» (XVI).
Налицо тот же Монотеизм, та же родственная и духовная (добродетель) связь между людьми, детьми Одного Отца, та же Монархия Римского императора, принципиально новое лишь одно — граждане Империи становятся не только членами земного братства, но и Богомыслящей Семьи всей Ойкумены, всей тварной Вселенной, всего благословенного Царства Отца и Сына и Святого Духа, имя которому — Вселенская Христианская Церковь. Обобщая вышесказанное, приходим к формула Империи, отлитой в результате синтеза античной и Христианской имперской парадигм, у Евсевия:
1. SOLUM. Империя — это тип власти, но власти монархической. Монархический принцип власти имеет источником Монотеизм. Если мир имеет одно Начало, он управляется Одним и Единственным Монархом. Если Его власть единична во Вселенной, она должна быть таковой и на земле, среди людей, так как человек есть его «образ» и «подобие». Единственность власти на небесах проявляется в единственности монархической власти на земле.
2. UNIVERSUM. Единственность власти дополняется её потенциально вселенским масштабом. Этот принцип вытекает из уподобления человеку Творцу мира и из родовой общности человечества, имеющего общего Прародителя, что проявляется и в общности разума, склонности к добродетели, наличию языка, общей физиологического устройства и т. д.
3. AETERNUM. Если эта власть неограниченна в пространстве, то она должна быть таковой и во времени, ибо Вечен её Податель («пред очами Твоими тысяча лет, как день вчерашний» (Пс. 89:5)), к вечности призвано и Человечество, ибо «Бог не есть Бог мертвых, но живых» (Мф. 22:32). Отсюда знаменитый образ «конца истории», Aeterna Roma.
4. SACRUM. Если эта власть исходит от Творца, то естественно она священна по определению. Недаром Апостол пишет: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению… ибо начальник есть Божий слуга» (Рим. 13:1,2,4). Отсюда уже при Константине выработался принцип, что император носит в себе «образ Божий, как и епископ Христа» (Dei imaginem, sicut et episcopus Christi), а Константин себя назвал «епископом внешних дел», а Маркиан в 450 году был помазан на царство по епископскому чину, т. е. реально став епископом, соединив окончательно Империю и Церковь в один Организм. Этот принцип имел место и у язычников, иногда считавших царя сотворённым Богом по какой-то особой мерке (Псевдо-Экфант Пифагореец), а иногда даже считавших его божеством (Фирмикий и др.). Не случайно также, что в Риме с Августа принцепс совмещал в себе и должность первосвященника, это имело место и в других сакральных монархиях (Египет, Персия). Хотя конечно же в своей сакрализации монарха язычники впадали в крайности.
Итак, Imperium = (sunt) Solum + Aeternum + Universum + Sacrum. То есть это (а) потенциально вневременное (б) сакральное политическое единство всего человеческого рода, объединённого (в) во имя общего блага под властью одного правителя.
(а) Совершенно очевидно, что Империя не может не видеть себя не универсальной и не вечной, но также очевидно, что эти характеристики носят потенциальный характер. Однако то политическое единство, которые не мыслит себя в таких категориях, не является Империей. Так, Китай никогда не был Империей, но просто большой Восточной Деспотией. (б) Очевидно, что такое единство может быть только политическим, потому что потенциально человеческий род и так един, более того, давно уже большая часть человечества себя таковым осознала. Теперь весь вопрос в воплощении этого единства в политическом русле. (в) Очевидно, что такое единство внешне не может не иметь институциональных форм государства, основанного на законе, однако вне внутреннего душевного стремления друг к другу (по крайней мере потенциально) (любовь к людям, стремление трудится на их благо) Империи быть не может. Поэтому Гитлеровский III Рейх никогда не был Империей, а Наполеоновская держава ею была.
Кому-то может показаться, что такое определение Империи не дискурсивно. Оно сужает его до сакральной Империи Христианской или Романо-эллинистической политической традиции. Однако это не так, поскольку любое зрелое религиозное сознание, даже языческое, способно прийти к монотеизму. Вот что писал монгольский хан Гаюк в 1246 году французскому королю Людовику VII: «Именем Бога Вседержителя повелеваю тебе, королю Людовику, быть мне послушным… Когда воля Небес исполнится и весь мир признает меня своим властителем, тогда воцарится на земле блаженное спокойствие и счастливые народы увидят, что мы для них сделаем!» (Карамзин. IV i). Если даже дикие варвары монголы смогли прийти к таким мыслям, то думается все сомнения здесь просто немыслимы. Тем более, что даже они оказались способными мыслить в терминах «общего блага», немыслимого без присутствия по крайней мере желания любви. В сущности потому Империя и есть, в своём чистом виде, мечта (так кстати её и называет Роберт Фольц) об одной любящей Семье, во главе которой Бог — Отец мира и все люди — Его дети, а по отношению друг к другу — братья и сёстры, просто ими руководит Его наместник, как среди детей всегда есть старший, ответственный за младших. Для нас, христиан, на земле — это императоры и патриархи, а на небесах — один Сын Человеческий — Христос Иисус — единственный неоспоримый Император и Первосвященник, «добрый Пастырь» «единого Стада» уверовавших в Него и пошедшего за Ним. Все же остальные идеи так или иначе выводятся из этой мечты, которые есть не только у Христиан, знающих об этом согласно Откровению, но и у язычников, иноверцев, у которых это ощущение сохранилось с допотопных времён, ибо, как отмечено в эпиграфе, собственно, наш общий Прародитель и был призван Богом быть Императором всей земли от начала, и память об этом ещё не стерлась даже и у язычников.
