Лев Толстой о самодержавии, конституции, революции и погромах

О САМОДЕРЖАВИИ:
Если спросите у русского народа, чего он хочет: самодержавия или конституции, то 90 процентов его вам ответит, что они за самодержавие, то есть за ту форму правления, с которой свыклись. Народ ждёт, что царь, как отнял у помещиков крепостных, так отнимет у них и землю. Если же будет конституция и у власти станут болтуны-адвокаты, живодёры и прогоревшие помещики, то он скажет, что земли ему не получить.(Яснополянские записки. Т. 1. С. 85)
О КОНСТИТУЦИИ:
Так и у нас (как во Франции. — И. С.) конституция не будет содействовать уменьшению насилия, а скорее увеличению его. (Там же. Т. 1. С. 85)
О РЕВОЛЮЦИИ:
Если была бы революция, то выдвинулись бы такие люди, как Марат и Робеспьер, и было бы ещё хуже, чем теперь. (Там же. Т. 1. С. 86)
О ПОГРОМАХ:
Они (чёрная сотня. — И.С.) противодействуют насильственному разрушению существующего порядка. Не верю, что полиция подстрекает народ. Это и о Кишинёве и о Баку говорили. Это грубое выражение воли народа. Народ видит насилие революционной молодёжи и противодействует ей, а ей нужны волнения. (Голос минувшего. III, 26)
И наконец, о расстреле гапоновской рабочей демонстрации на площади Зимнего дворца 9 января 1905 года:
Царская власть — это известное учреждение, как и церковь, куда не пускают собак. К царю можно обращаться по известным, строго определённым формам. Всё равно как во время богослужения нельзя спорить со священником, так и всякое обращение к царю, помимо установленного, недопустимо. Как же он будет принимать рабочих электрического завода? После них придут депутаты приказчиков, потом «Московских ведомостей» и т. д. Царь не может выслушивать представителей петербургских рабочих. (Яснополянские записки. Т. 1. С. 81).
В предыдущем номере «Нашей страны» были приведены мысли Льва Толстого о самодержавии, конституции и погромах. О философии Льва Толстого можно придерживаться самых разнообразных точек зрения. Но сейчас, после конституции и революции, никто в мире не может оспаривать истинно потрясающей точности толстовских пророчеств. В самом деле: была конституция. И у власти стали: «болтуны и адвокаты» (Керенский), живодеры (Терещенко/1/), «прогоревшие помещики» (князь Львов/2/) и, наконец, «такие люди, как Марат и Робеспьер» (Ленин и Троцкий). И народ «земли не получил» — от него отняли и ту, которая у него была.
Об общественной стороне деятельности Льва Толстого можно придерживаться самых разнообразных точек зрения. Есть точка зрения, которая считает Льва Толстого «голосом мировой совести». Были и другие: продался-де человек масонам. Теоретически мыслима и третья: Лев Толстой в своё время занимал на литературно-общественном рынке то же место, какое сейчас занимает Бернард Шоу. Интересно было бы знать: какие мысли записывает Бернард Шоу «не для печати»? Может быть, и он понимает действительность несколько иначе, чем это сформулировано в его печатных выступлениях? Может быть, и у него где-то записаны пророчества о будущем английского пролетариата под славным водительством английской рабочей партии? Очень многие великие люди мира сего действуют почти по евангельскому завету: Богу — Богово, карманное — в карман. Лев Толстой знал, чем кончится наша конституция и наша революция, — сейчас в этом не может быть никакого сомнения. Он знал, что девяносто процентов русского народа стояло за самодержавие — и не только против республики, но даже и против конституции. Лев Толстой знал, почему именно эти девяносто процентов стоят за самодержавие, ибо эти девяносто процентов знали, что «царь, как отнял у помещиков крепостных, так отнимет у них и землю», то есть что «самодержавие» — и в глазах девяноста процентов народа и в глазах самого Толстого — стояло за народ, а не за «помещиков и фабрикантов». Всё это Лев Толстой знал.
Знал это не он один. Это знали, я бы сказал, все разумные люди России. Это, по толстовской статистике, знало всё крестьянство. Это же знал и Лермонтов:
Настанет год, России чёрный год,
Когда царей корона упадёт.
Знал это Тургенев, давший первые литературные портреты прогоревших революционных помещиков. Знал это Достоевский, предсказавший будущую и конституцию и революцию почти с такой же точностью, как и Лев Толстой. Знал это Розанов («революция делается мошенниками»). Знал это и А. Белый:
Люди, вы ль не узнаете Божией десницы?
Сгибнет четверть вас от глада, мора и меча.
Знал это и Герцен: в некоторые светлые минуты своей жизни он проговаривался о будущем царстве социализма. Знали это и Лесков, и Столыпин, и Менделеев, и Павлов. Всё это знали все первые мозги России. Знали всё это и её последние свинопасы. Ничего этого не знал ни один русский профессор философии, истории, литературы, чёрной магии и красной магии. Если у вас есть возможность где-нибудь разыскать труды нашего покойного светоча общественных наук профессора Новгородцева/3/ - найдите, прочитайте и подумайте: это есть сплошной идиотизм. Профессор Новгородцев в 1916 году закончил свой пудовый «труд», где чёрным по белому было доказано, что социализм умирает, — труд был выпущен в свет уже после русской революции. Но и это бы ещё ничего. В 1922 году, уже в эмиграции, этот труд был переиздан, и в предисловии к эмигрантскому изданию наш маститый учёный гордо подтверждает научность своих методов и точность своих предсказаний: социализм умирает. А в 1922 году Европа была социалистической сплошь. Если вы вспомните пророчества и деяния профессора Милюкова, то, оставаясь на почве прозаической реальности и называя вещи своими именами, вы едва ли найдёте для его пророчеств и деяний более подходящий термин, чем тот же идиотизм. Если вы соберёте в некое целое прогнозы эмигрантской профессуры об эволюции советской власти — то вы, вероятно, согласитесь с моим кощунственным выводом: в области «общественных отношений» никто не говорил и не делал больше глупостей, чем профессура общественных наук.
…Так было — так будет.

+ + +

Теперь поставим вопрос в несколько другой плоскости. Свои диагнозы и прогнозы Лев Толстой сделал и в те годы, когда русское самодержавие травили со всех сторон. И когда он сам. Лев Толстой, только что выпустил свое знаменитое «Не могу молчать». Вопрос заключается в следующем: почему вот обо всём этом Лев Толстой всё-таки смог промолчать? Его настоящие мысли о самодержавии, конституции, революции и погромах были зафиксированы только в «Яснополянских записках», в, так сказать, стенгазете Ясной Поляны, — в печати они опубликованы не были. Представьте себе гипотетический случай: в те годы, когда на самодержавие выливали всю грязь, какая только залежалась на профессорских кафедрах, партийных митингах, газетных фельетонах, в сумасшедших домах интеллигентских вечеринок и в публичных домах прогрессивной печати — вот выступает «голос мировой совести» и говорит то, что знает:
что народ стоит за самодержавие и против конституции;
что самодержавие стоит за народ, а не за помещиков;
что никаких погромов самодержавие не устраивало;
что гибель самодержавия приведёт к керенщине «болтунов-адвокатов» и к террору «Маратов и Робеспьеров», — то, как вы думаете, какой резонанс имел бы «голос мировой совести» в тогдашнем, ещё не совсем социализированном мире?
Но когда дело коснулось «самодержавия» — «голос мировой совести» набрал полный рот воды. Голос мировой совести был возмущен неравноправием индусов в Южной Африке — но не издал ни одного звука против неравноправия русского крестьянства в России. Голос мировой совести занимался всякими поисками всяческих «правд», но правды о России он не сказал. А ведь он эту правду знал с такой степенью точности, как, может быть, никто другой. И никто другой не предсказал дальнейшего хода конституционных и революционных событий с такой степенью краткости и яркости, с какой предсказал это Лев Толстой. Но обо всём этом Лев Толстой «мог молчать». И — промолчал.

+ + +

Какая-то часть читателей «Нашей страны» училась в наших довоенных университетах, о которых В. Розанов выражался так непочтительно и даже непечатно. В этих непечатных университетах нам преподавали: Милюковы, Новгородцевы, Устряловы/4/, Туган-Барановские/5/, Ивановы-Разумники — и наполняли наши головы тем вздором, который, как мне кажется, сейчас должен быть бы совершенно очевидным для всякого нормального человека. Кто — в наших университетах — познакомил нас с истинно страшной сводкой предупреждений и предсказаний всех первых мозгов России — от Карамзина до Розанова? От Ломоносова до Менделеева? От Лермонтова до Блока? Ведь дело шло о жизни и смерти: «сгибнет четверть вас от глада, мора и меча». Четверть — по крайней мере четверть — уже «сгибла». Сколько сгибнет ещё? И какие новые профессора появятся ещё на нашем кровавом горизонте — с новыми пророчествами о новом невыразимо прекрасном будущем, о новой великой и бескровной революции, о перевоспитании кое-как оставшихся русских людей по самым научным основам самого-самого нового «изма»?

+ + +

Мы теперь имеем право сказать: Лев Толстой «молчанием предал истину», — истина рыночного спроса не имела. Не очень великий спрос имеет она и сейчас. Даже сейчас, когда за систематическое предательство истины мы уже заплатили такой страшной ценой.
Подзаголовок «Нашей страны» — «Русский монархический орган» — вызвал у наших читателей ряд застенчиво-конфузливых чувств, в особенности у североамериканских читателей: «Ах, как это можно — так прямо и ляпнуть: монархический орган — монархия у нас, в САСШ, вовсе не в моде».
«Наша страна», не есть орган модных выкроек, и никак не собирается, как бы то ни было, оглядываться даже на самую модную окраску сегодняшних мисс: пусть уж себе мисс красятся как им будет угодно. Их, мисс, с двух сторон прикрывают (или только прикрывали) два океана. Нас «прикрывала» монархия. И если в Германии, я, рискуя виселицей, не сошёл с позиций самодержавия и прочего, что с самодержавием связано, — то было бы наивно предполагать, что мнение мисс — даже и мужеского пола, может что-то изменить в направлении «Нашей страны» — она или будет «русским монархическим органом» или её вовсе не будет.
Я очень боюсь, что под влиянием иностранных мод — а также и субсидий — у нас в эмигрантской печати на доселе небывалую высоту поднят дух молчальничества. Все ходят кругом да около, всё оглядываются на всех мисс — и даже мадемуазелей. Помещают аккуратненькие отчёты о панихиде по Государе Императоре Николае Александровиче — и молчат о его Преемнике. Пишут о традициях Императорской Армии и не говорят ни слова о том, так что же значит «Императорская Армия» без Императора? Лейб-гвардия Его Величества — полк имени Лейбы Давидовича Троцкого? Так, что ли?

+ + +

Эта страшная цена, которую мы все заплатили, — даже и мы, выжившие, — это есть, если хотите, Божья кара, если хотите — логические последствия нашей измены основам нашего национального бытия. Панихидами эту измену искупить нельзя. Мы должны дать себе совершенно ясный отчёт хотя бы в том, что: а) все первые умы России и б) все её последние свинопасы приблизительно одинаково оценивали реальность русской государственности. Но — между первыми умами и последними свинопасами затесалась наша цитатная интеллигенция, которая не понимала ничего, которая подрывала всё, которая не научилась ничему и которая ничему научиться не может. Но она, эта цитатная интеллигенция, определяла собою рынок, — и закону рыночного спроса и предложения подчинился даже и Лев Толстой: «молчанием предал истину».
+
Он не дожил до кары за это предательство, кара упала на его детей и внуков — на нас, на наших детей и наших внуков. И сейчас в эмиграции продолжается, собственно, то же:
И много понтийских Пилатов,
И много лукавых Иуд
Христа своего распинают,
Отчизну свою продают.
И снова одни скромно служат панихиды, другие столь же скромно обещают нам новый философский рай. А третьи продолжают по всем кафедрам и газетам мира размазывать старый вздор о самодержавии, угнетавшем народ, и о народе, свергнувшем самодержавие, о великом Феврале прогоревших помещиков и болтунов-адвокатов, о величайшем Октябре Маратов и Робеспьеров. Перечитайте любую Кускову/6/ любого пола, подвизающуюся в любой газете на любом языке: ведь никто из этих Кусковых никогда не посмеет сослаться на Жуковского, Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Достоевского, Менделеева, Толстого — на их высказывания о монархии и на их предсказания о том, что будет после её свержения. Кусковы это сделать не посмеют.
На нас, на немногих пишущих монархистах эмиграции, лежит задача поистине исключительной тяжести: расчистка вековых авгиевых конюшен, до самой крыши набитых «научным» навозом, оставшимся после Милюковых и Новгородцевых. Должны ли и мы, немногие, пишущие монархисты, «молчанием предавать истину» и готовить внукам нашим то, что наши деды приготовили нам?
Сноски
1. Терещенко Михаил Иванович (1886−1956) — русский промышленник, сахарозаводчик, политический деятель. В 1917 — министр финансов, а затем министр иностранных дел во Временном правительстве. Эмигрант.
2. Львов Георгий Евгеньевич (1861−1925) — князь, политический деятель. Председатель Всероссийского земского союза. В марте-июле 1917 — глава Временного правительства. Эмигрант.
3. Новгородцев Павел Иванович (1866−1924) — русский юрист, философ. Профессор Императорского Московского университета в 1904—1911. С 1906 — директор и профессор Московского высшего коммерческого института. Кадет. После 1917 года эмигрировал. Автор книг «Историческая школа юристов, её происхождение и судьба» (1896), «Кант и Гегель в их учении о праве и государстве» (1901), «Кризис современного правосознания» (1911).
4. Устрялов Николай Васильевич (1890−1938) — русский политический деятель, публицист. С 1917 — член кадетской партии. С 1920 — в эмиграции. Профессор в Харбине. Один из идеологов сменовеховства. В 1935 вернулся в СССР и был репрессирован. Автор книг «Революция и война» (1917), «В борьбе за Россию» (1920), «Под знаком революции» (1925), «Политическая доктрина славянофильства (Идея самодержавия в славянофильской постановке)» (1925), «Россия: у окна вагона» (1926), «Этика Шопенгауэра» (1927), «Итальянский фашизм» (1928), «Германский национал-социализм» (1933), «Наше время» (1934).
5. Туган-Барановский Михаил Иванович (1865−1919) — русский экономист, историк, «легальный марксист». В 1895—1899 — приват-доцент по кафедре политэкономии Императорского С.-Петербургского университета. С 1913 — профессор Петербургского политехнического института. Кадет. В конце 1917-январе 1918 — министр финансов Центральной Рады Украины. Автор книг «Промышленные кризисы в современной Англии, их причины и влияние на народную жизнь» (1894), «Русская фабрика в прошлом и настоящем» (т. 1, 1898), «Теоретические основы марксизма» (1905), «Основы политической экономии» (1909), «Социальные основы кооперации» (1916).
6. Кускова Екатерина Дмитриевна (1869−1958) — русский политический деятель, идеолог «экономизма», публицист. Деятель Союза освобождения. В 1922 была выслана советским правительством за антисоветскую деятельность.