Очень ранней весной, в начале марта 1927 года. Владыка Мануил с Соловков написал мне, чтобы я нашла на Тихвинском кладбище Лавры могилу монаха Патермуфия и могилу схимонаха Алексия.
Немедленно двинулась на розыски. Могилу и кирпичное надгробие с крестом старца Алексия я нашла на первой главной дорожке, но в боковые проникнуть не смогла: все было затоплено весенним таянием снегов. Недели через три пошла на поиски опять. И быстро нашла каменную плиту, почти вросшую в землю, где была высечена надпись: «Здесь покоится прах монаха Патермуфия». Плита была огорожена железной оградой, также вросшей в землю. Могилка Старца оказалась под окошечком маленького домика, как я поняла, сторожки. Дверь в него была открыта. Я заглянула. На полу стояла вода, по которой были настелены доски и на них, стоя на коленях, молился пожилой человек. В углу, перед иконой Божией Матери, похожей на картины итальянских художников, горела лампадка. Я сразу узнала молящегося, когда он обернулся. Это был старый швейцар митрополичьих покоев — Сергей Афанасьевич. Мы не были знакомы, мне его назвали давно наши лаврские богомольцы — он всегда стоял за службами. Всегда один и глубоко сосредоточен. Неутешная скорбь написана была на его благообразном, благоговейном лице. Мне рассказывали, что Сергей Афанасьевич живет один и весь погружен в молитвенную и незабвенную память покойного митрополита Вениамина, у которого он служил, — расстеленного большевиками летом 1922 года.
Мы поздоровались как знакомые и Сергей Афанасьевич сразу ушел, после нескольких слов о «домике», который он считал, как я поняла, — кельей о. Патермуфия. В следующие мои посещения Сергея Афанасьевича я не встречала — он приходил рано, и нашла я его там, придя в тот день сразу после открытия ворот кладбища.
Вместо него в «домике Патермуфия» появилась женщина лет 60-ти. И стали приходить сюда молиться люди и приносить иконы и лампады, которыми вскоре были заполнены все стены. У задней стены было нечто вроде скамьи и ложа — здесь отдыхал когда-то ночной сторож, но все посетители «домика» были уверены, что это ложе старца Патермуфия. Сбоку, в «головах» этой скамьи, я заметила громадную, совершенно черную икону на толстой доске и с трудом разобрала, что это Покров Пресвятой Богородицы, в уголке которой изображена Она, как Посетительница больного. Это изображение называлось — «Целительница».
Женщину, присматривающую за «домиком» и за лампадами звали Марья Ивановна, и она там находилась от открытия до закрытия Тихвинского кладбища ежедневно.
А лампад стало очень много. Люди клали копейки на масло. В окошке, на широком подоконнике стоял «канун» — то есть металлическое распятие, перед которым возжигали и свечи, принося их с собой, но всегда горела лампадка.
В «домике» царила атмосфера тишины, радости и дружелюбия. Душа там отдыхала. Я выпросила у Марии Ивановны маленькую, тоже старинную, но «фряжского письма» иконку «Целительницы» и имела ее как благословение о. Патермуфия. Я немного умела рисовать и, по просьбе Марии Ивановны стала рисовать на фанерных досках маленькие иконки небесного покровителя о. Патермуфия — египетского подвижника преп. Патермуфия по 25, 35 и 50 копеек. Деньги тогда были дорогие и этот мой труд был каким-то подспорьем в нашей убогой, почти нищенской жизни. Иконки раскупали охотно, а я все более связывалась духовно с почившим нашим подвижником. Господь привел мне прочесть о его жизни. Это был Христа ради юродивый, не имевший нигде обиталища. Долгое время он провел сидя на дороге между Санкт-Петербургом и Новгородом, на месте названом Отня, во всякую погоду, без крова и почти без пищи! И только под старость он пришел в Александро-Невскую Лавру. Принял монашество и скончался в обители. Прошло четыре года моего нахождения в орбите «домика». Мария Ивановна, я и многие постоянные посетители заметили, что каменная плита-надгробие стала подниматься из земли; особенно это было заметно в ногах гроба старца. Люди стали получать по молитве своей помощь от о. Патермуфия. В «домике» уже горело 40 (!) лампад и число богомольцев все увеличивалось. Уже не бывало весной «половодья» на пути к благодатному «домику»: в конце зимы весь снег по пути к могилке старца тщательно убирали, расчищался снег и вокруг «домика». Благодать Божия согревала сердца и утешала скорбные души верующего народа.
* * *
Так было до страшной ночи на 18 февраля 1932 года. В эту ночь по всему граду Петрову носились «черные вороны» и машины «скорой помощи», забирая всех иночествующих, всех настоятелей и служителей открытых храмов — всех кто был монахом. Забрали и всех «тайных» инокинь, трудившихся в хоре или в печении просфор для городских церквей. Также «очищены» были и все пригороды так называемого «Ленинграда», и беззаконно закрыты все храмы (приходские, зарегистрированные) при еще существовавших подворьях. Утро было для нас верующих без солнца и без света. Сколько погибло духовных библиотек, сколько дивных икон, сколько не могущих быть восстановленных святынь и реликвий! Все пожрал огонь бань и центрального отопления.
Ограблен был и «домик» о. Патермуфия. Иконы увезены, как вредный хлам, а Марию Ивановну «забрали». На нее был, конечно, донос. Арестован был и Сергей Афанасьевич, чтобы испит чашу своего владыки. Я — уцелела. Мой «нищенский туалет» с чужих плеч и жизнь в вонючем подвале сберегали меня от зависти, а значить, и от доносов. В лагеря я попала много позже, через 12 лет.
