Старец Софроний в последнее десятилетие своей жизни щедро делился с людьми обретенным им духовным опытом. Бог дал схиархимандриту Софронию прожить с чувством ежедневно грядущей смерти долгие годы. Поэтому перед лицом конца земной жизни (а старец более десяти лет страдал от раковой болезни) он не боялся открывать те духовные богатства, которые даровал ему Господь. Он много рассказывал и писал о себе. И биографию его внешнюю, отчасти даже и внутреннюю, мы можем составить достаточно полно.
Родился старец 22 октября в 1896 года в Москве. Он был последним ребенком в многодетной семье (его сестры и брат не так давно скончались в Москве). По доброй старозаветной традиции мальчика с рождения опекала няня. Она и научила его молиться и дома, и в храме.
По воспоминаниям о. Софрония, каждый день во время прогулки они заходили в храм, няня молилась, «а я, малыш, сидел у ее ног. И, естественно, в такой обстановке и у меня было расположение молиться. Когда я был совсем мальчиком, промолиться полчаса, сорок пять минут для меня не стоило никакого труда. То есть это была моя естественная потребность. И эта молитва сопровождала меня до 13 или 15 лет».
Очень рано проявилась и особенная художественная одаренность мальчика. Рисовать, по словам о. Софрония, он стал еще до того, как научился ходить и говорить. Долгие годы живопись поглощала его полностью. «Занятие искусством владело мною, как рабом, так что и во сне я продолжал работать все над новыми и новыми картинами», — будет вспоминать старец.
После вынужденной эмиграции из России во Францию в 1920 г. художник Сахаров получил возможность работать в собственной мастерской, его приглашали на самые престижные выставки в Париже, ему прочили блестящее артистическое будущее. Но внезапно для многих знавших его людей, Сергей Семенович (имя старца в миру) бросает занятия искусством, поступает в Богословский институт в Париже, а потом уезжает на Афон. Однако внезапными эти события были только для внешних наблюдателей, на самом деле они были результатом долгой внутренней борьбы.
В беседе с родными, происходившей в Москве в 1976 г. и записанной на магнитофонную пленку, старец рассказывал о той сокровенной муке, которая продолжалась в его душе почти десять лет.
В 15−16 лет он начал читать много различных философских сочинений и особенно увлекся книгами по восточной мистике и буддизму. И, под влиянием этого чтения, ему начинало казаться, что Евангелие менее глубоко, чем другие учения. «Мне подумалось, — вспоминает о. Софроний, — что Евангелие говорит: люби Бога и ближнего. И это — психологизм. Тогда как другие учения говорят об Абсолюте Сверхличном. Но так как я очень любил молиться, то эта молитва и любовь ко Христу помогли мне не отвергать Евангелие. Но появилось нечто новое, что казалось мне более глубоким». А потом к этому сомнению добавилось «пленение помыслом», превратившее жизнь в сплошное мучение. Старец и в конце дней помнил время и место, где пришел к нему помысел о том, что нужно перестать молиться и не ходить в храм, так как есть Абсолют Высший, «более великий, чем-то, о чем говорит Евангелие». Это был «удар», как скажет сам о. Софроний, от которого почти помутился разум. «Я с большим усилием стал прекращать в себе молитву, отучать себя от молитвы. Мне было трудно пройти мимо некоторых храмов и не зайти. Но я решил отойти от моей детской молитвы, от моей детской веры». Погруженность в работу живописца не спасала от мучительных духовных поисков: «Занятия искусством шли под знаком поисков Вечности — связать этот видимый мир, эту красоту с Вечностью… Работа над каждым портретом, пейзажем сопровождались вопросом: как из небытия рождается бытие?.. Как выйти из узких рамок пространства и времени?»
Потом встал вопрос о познании вообще, о формах познания: научном, философском, художественном. Вывод получался один: все они ограничены, детерминированы, не открывают путь в Вечность. «И я вдруг вспомнил опять слова Христа: „Люби Бога всем твоим существом и ближнего как самого себя“. И мне вдруг стало ясно, что познание — это есть общение в бытии. А общение в бытии — прежде всего в акте любви. И тогда я подумал: „Значит, все-таки Христос прав. Если я буду любить Бога, то ясно, что мое познание о Нем может достигнуть наибольшей глубины и силы. Если я буду любить брата моего, как мою собственную жизнь, а не эгоистично отделяться от него, то ясно, что я познаю его больше и глубже во всех его страданиях, во всех его нуждах…“ И оказалось, что „откровение“ — искать Сверхличного Абсолюта, меня вдохновило интеллектуально, но никак не коснулось сердца. А подлинное откровение о Христе изменило сердце мое. Для меня мир открылся в иных измерениях».
Об опыте страшного искушения «умной силой» здесь говорится в эпическом тоне и почти без оценок. Из книг же старца («Видеть Бога как Он есть», Эссекс, 1985, «О молитве», Париж, 1991) мы узнаем, с каким покаянным плачем десятки лет о. Софроний молил Бога простить ему это падение. Это был — «Адамов плач» об утерянном рае детской веры.
Но теперь, вглядываясь в жизненный путь старца, мы обнаруживаем, что все это было попущено ему пережить не случайно, а для того, чтобы на основе личного опыта помогать выбраться другим людям из столь распространенного в XX столетии увлечения Востоком и вообще интеллектуального (а не духовного, не жизненно-подвижнического) поиска Бога.
Но и тогда, когда победило евангелие и Христос, душевные мучения не кончились. Предоставим слово ему самому. «Тогда у меня снова началась молитва. И эта молитва пришла с такой силой, что я уже не мог отдаваться всецело живописи. А живопись, как и всякое другое искусство, может быть великой только тогда, когда она берет всего человека, иначе это дилетантизм. <…> С этого момента началась новая эпоха в моей жизни. Молитва все усиливалась, а живопись требовала всего меня. Прошло полтора или два года ужасного состояния: эти два стремления к искусству и к молитве разрывали меня. Мне было трудно оторваться от живописи <…>, но я убедился, что если я через искусство буду ощущать Вечность, то это ощущение не идет так глубоко, как в молитве. И я решил оставить искусство».
Опыт выбора, борьбы между искусством и подвижническою жизнью очень пригодился старцу в общении с художественно одаренными людьми. Этой теме посвящено немало страниц его книг.
Старец отвечал на вопросы, которые издавна задавала Православной Церкви интеллигенция и на которые она не получала удовлетворительных ответов, потому что среди духовенства было мало людей с личным опытом «светского искусства», или же те, кто имел этот опыт, не хотели о нем вспоминать или не имели дара слова. В судьбе, в личности старца Софрония все это соединилось, чтобы через него люди XX столетия получали разрешение рождаемых новыми открытиями духовных проблем, но разрешение именно творческое, а не фанатически отвлеченное. Старец постоянно напоминал о «тайне бытия», не выразимой словами, и о том, что смысл вещей этого мира мы постигнем только в Вечности, но для этого надо быть «в муках творчества» всю земную жизнь.
В 1925 г. Сергей Семенович Сахаров вступил на святую Афонскую землю. О начале жизни на Афоне он вспоминает в беседе «О прелести», которую мы намереваемся опубликовать.
А в уже цитируемой «Духовной биографии» — беседах с родными он признавался, что в первые пять лет жизни на Афоне «у меня было много недоумений»; «продолжала мучать сама идея творчества, несмотря на то, что я столько лет как оставил творчество, мучал вопрос: как прожить без греха в этом мире» и вопрос о личном безсмертии. Все эти недоумения разрешила встреча с прп. Силуаном. Восемь лет провел о. Софроний у ног величайшего святого XX столетия и воистину стал его учеником.
В книге, посвященной старцу Силуану, о. Софроний пишет: «Общение со старцем привело нас к твердому сознанию, что пред верным христианином, святым подвижником раскрываются пределы возможностей человека. Все проблемы человеческого бытия встанут пред ним и встанут с исключительной силой. Проблемы жизни и смерти, проблемы свободы и творчества, смысла жизни и страданий, веры и знания, закона и благодати, вечности и времени…» Но решаются эти проблемы подвижником не в духе критического анализа, рассудочной философии или «отвлеченного воображения», вообще «не от своего ума», ибо «там, где появилось „свое рассуждение“, там неизбежно исчезает чистота, потому что премудрости и правде Божией противопоставляется мудрость и правда человеческая». Решение всех проблем приходит свыше, как дар благодати: «Он, (старец Силуан — Л. И.) жил Богом и свыше, от Бога получал просвещение, и познание его не было отвлеченным пониманием, а жизнью». И хотя старец Силуан был простым полуграмотным человеком, всю свою жизнь он оставался настоящим вдохновенным творцом, о чем свидетельствуют записи, переданные им о. Софронию и затем, в 1952 году, опубликованные в его книге о старце.
Записи старца Силуана — это свидетельства о творчестве каждого дня жизни, о творческом искании Бога и творческом отношении к людям. Именно это и стало для о. Софрония ответом на вопрос о наивысшем творчестве, смысл которого — «соучастие в творческом мироздании с Творцом». Выражается оно «в простых житейских формах: каждый из нас влияет на других, и если мы влияем в духе Христа, то уже мы входим в творческую энергию Бога безначального… Если я говорю слова, которые порождают любовь, помогают брату преодолеть что-то недоброе, то вся жизнь становится творчеством…» Так происходит и в отношениях с людьми, и в отношении к Богу: «Дни и ночи становятся полны заботы и творческого искания пути к Нему… И дух наш не должен останавливаться в своем движении к Богу». Движение это совершается через молитву. В последней своей книге «О молитве» и в беседах старец Софроний не устает повторять: «Молитва должна быть и есть нескончаемое творчество». Более того, в своем «Завещании» духовным чадам он восклицает: «Хорошо быть артистом по характеру, чтобы всегда наша жизнь была вдохновенной… Так будьте артистами своей жизни. Храните вдохновение, потому что нет ничего в бытии больше, чем Христос и Его учение».
Напутствуя братьев и сестер на вступление в поприще поста в 1992 году, старец повторит ту же мысль: «О, как я хочу, чтобы вы все стали поэтами! Без творческого вдохновения трудно провести единый день, как подобает христианину».
И в беседах старца, и в книгах слова «вдохновение», «творчество», «культура» встречаются очень часто, но имеют противоположный общепринятому в миру смысл. Открывшееся ему когда-то в личном опыте противостояние двух форм бытия: искусства и молитвы — о. Софроний рассматривает как историческое и онтологическое различие путей, которыми идут люди искусства, художники и христианские подвижники.
«Современная цивилизация, индивидуалистическая по роду своему», — пишет он в книге «Видеть Бога, как Он есть», — культивирует в людях индивидуализм во всех его проявлениях. Особенно ярко проявляется сие в области искусства: прославляются гении, создатели того или иного особенного стиля. Иными словами — ценится оригинальность, индивидуальность артиста". А в книге «О молитве» старец продолжает: «Христианин, подвижник в своей по Богу жизни, не должен уподобляться ни поэтам, ни философам, ни ученым. В своем обращении к Богу он устремляется вперед, не обращаясь на самого себя».
Двадцать лет провел старец Софроний на Святой горе Афон. Нес различные послушания: от простых работ по хозяйственному устройству монастыря до духовнического служения братии двух монастырей. 14 лет он жил в общежитии — в Пантелеймоновом монастыре. После кончины прп. Силуана и по его предсмертному благословению семь лет жил на пустыни — отшельником. В эти годы он разбирал переданные ему преподобным «Записки». В 1946 г. по болезни он уехал в Европу, чтобы издать книгу о старце Силуане. И уже не смог вернуться на Афон, хотя привыкать к жизни в Европе было мучительно трудно.
Но и тут мы можем сказать о великой промыслительности этого события. «Не может светильник укрыться под спудом!» (Евангелие?) Старцу суждено было от Господа открыть свой духовный опыт и обрести новый опыт ученикам в общении со страдающими в миру людьми, увидеть и вскрыть те проблемы, которые появились в духовной жизни в XX веке. Одна из самых важных в их ряду — подмена истины ложью.
Эта проблема особенно актуальна сейчас, когда и у нас в России, и на Западе так много проводится научных конференций, пишется книг, статей, читается лекции о православной аскетике, об «умном делании». «Добротолюбие», не один раз переизданное на русском языке, в последнее время стало доступным чтением для многих верующих и неверующих людей; цитаты из Отцов-подвижников встречаются и в филологических, и в философских, и в исторических трудах с частотой, равной когда-то обязательной цитации из «классиков м.-л». И вот, как бы предвосхищая эту ситуацию, о. Софроний уже на страницах своей первой книги о старце Силуане в 1957 г. предостерегает: «Своевольные и своеумные, как бы ни были учены и остроумны, могут убивать себя самыми суровыми подвигами, аскетическими или научно-богословскими, и лишь едва-едва будут питаться крохами, падающими от Престола Милосердия, больше же будут жить, воображая себя обладателями богатств, не будучи таковыми в действительности» (С. 80).
«…Когда преобладает размышление, а не молитва, идущие этим путем часто обманываются, потому что легко достигая интеллектуального усвоения даже апофатических форм богословия, они удовлетворяются испытываемым ими интеллектуальным наслаждением. Не придавая должного значения непреодоленным страстям, они легко воображают себя достигшими того, о чем говорится в творениях „Ареопагита“, тогда как в подавляющем большинстве случаев, постигая логическую структуру его богословской системы, не достигают подлинно искомого» (С. 123).
Книга о. Софрония о старце Силуане достигла главного результата — в 1988 г. как святой преп. Силуан Афонский был прославлен Вселенским Патриархом Димитрием.
После работы над книгой первым жизненным делом архимандрита Софрония было устройство монастыря в Англии, в графстве Эссексе близ Лондона. Основан монастырь старцем был в 1959 г. и со временем превратился в известный духовный центр. Жизнь в монастыре задумывалась, как афонская по духу, но при этом открытая для многочисленных паломников. Вот как писал о монастыре и о самом старце Софронии один из них: «Мы имеем большое благословение в Англии — и это многие осознают — в том, что этот святой учитель поселился на нашей земле, принеся с собой такое богатство духовности».
А для о. Софрония все, что он делал в монастыре, было воплощением молитвы преп. Силуана: «Молю Тя, Господи Иисусе Христе, да познают Тебя все народы земли Духом Твоим Святым». И потому, как говорится в беседе «Об устройстве монастыря»: «нет Христа греческого, русского, английского, арабского, Христос есть все космическое и сверхкосмическое бытие. И Он распинался не только за верующих, но и за всех человеков от Адама и даже до последнего, разумного живого».
* * *
За несколько лет до кончины, старец собирал братию монастыря на «беседы», часто были среди них и паломники из России. Все беседы о. Софрония можно рассматривать как его завещание. «Я передам вам мою жизнь, и вы приступите к дальнейшему творческому процессу более вдохновенные, — так говорил старец о назначении его слова. Великое благоволение Божие в том, что беседы эти были записаны. Еще при жизни старца они попадали в Россию. И слушали мы его голос с особыми интонациями, слушали повествование, прерываемое детски-радостным смехом, как откровение, казалось бы, о известных уже вещах.
После блаженной кончины схиархимандрита Софрония († 11 июля 1993 г.), магнитофонные записи его бесед тиражируются по всей стране. Люди чувствуют необходимость в его опыте. Поэтому настало время напечатать часть этих бесед старца. Что мы и будем делать из номера в номер в нашем журнале.
Мы выбрали из всех бесед те, которые так или иначе связаны с Россией. Связь эта иногда скрытая. Так, например, беседа «Об устройстве монастыря» от самого старца получила характеристику: «Это я для России сказал». Суждения старца о происходящем в нашей стране признавались и признаются духовно умудренными людьми авторитетными. Отец Софроний, находясь вдали от Родины, видел то, что иногда очень трудно заметить при ближайшем рассмотрении. Сами названия бесед (хотя они и условны) указывают на главные проблемы эпохи: «О прелести», «О цельности духовной жизни», «О смирении», «К вопросу о соединении церквей», «О строительстве монастыря».
Нам хочется предупредить тех, кто прочтет беседы: пусть они не смущаются кажущейся нестройностью, нелогичностью их построения. В старческом слове (и это не только к о. Софронию относится) присутствует иная логика, не привычная нам гуманистическая, а логика Святого Духа. То есть все сказанное, как поучение людям, рождается из сокровенной молитвы. Старец в своих беседах неоднократно повторяет: «Я жду слова от Бога» и сетует на скудость человеческих слов, на невозможность вполне передать ими духовную реальность. В «беседах» разбивается, меняется привычное значение слов и понятий. Например, «смирение», «богословие» — это внутреннее состояние, а не отдельный порыв, поступок или внешнее занятие. Старец, как и Св. Отцы, выстраивает иерархическую структуру ценностей: только через смирение возможно богопознание, богословие, возможно «войти в Царство». И при этом мы должны помнить, что в той или иной степени мы всегда пребываем в прелести, то есть «мы не достигаем заповедей, то есть не живем вполне по Божьи».
Еще несколько слов о «жанре» бесед. Беседа — это не проповедь и не книжная страница. Это — живое общение в среде духовно близких друг другу лиц. Это совместное со слушателями размышление. Старец постоянно обращается с вопросом: «Правильно я говорю?», «Как вы думаете?» Иногда и к кому-то из слушателей лично он обращает этот вопрос, и это тоже неслучайно — они для него не только вместе собранная братия монастыря, но и отдельные люди с разным человеческим опытом.
Итак, беседы — это не акт передачи готовых истин, это посвящение слушателей во внутреннюю жизнь; не теоретическое научение общим правилам спасения, (типа: «Смирись — и спасешься», «Слушайся — и спасешься», «Молись, трудись — и спасешься» и так далее) а обнаружение в самом устроении человека радости от следования по пути спасения. К сожалению, бумага не может передать то, что сохраняет магнитофонная пленка: особые интонации старца (как, например он спокойно, без грусти говорит: «Не могу читать. Ослеп»); его радостный смех; вообще какую-то мирно-радостную, веселую атмосферу всего собрания братии.
Но, все-таки, как нам кажется, в беседах старца, даже переложенных на бумагу, есть то, чего нет в его книгах, которые создавались совсем по другим творческим законам. В них мы чувствуем присутствие всего эссексского братства. Старец так и называет себя, обращаясь к слушателям — «брат ваш» — не старец, не духовник, не основатель монастыря, не ученик преп. Силуана, не отец духовный, а именно — брат. И так или иначе этот великий дар — вовлечения внутреннего в этот духовный мир, который был открыт о. Софронию, дастся и нам, читателям. Если мы этого захотим. Если постараемся и — если Бог даст.
