Внутри нашей элиты идет схватка, как в Америке

Для многих в конце 80-х, в начала 90-х годов был свойственен некий набор иллюзий относительно того, как будет развиваться Россия, какие будут отношения с Западом, как она быстро придет к демократии, какая будет внешняя политика и т. д. Эти иллюзии совершенно необязательно означали людей незрелых, людей неграмотных, людей обманутых или наоборот, агентов влияния империализма. Это был период, когда мы переходили от Холодной войны к какому-то новому состоянию. Я в конце 80-х годов работал в Международном отделе ЦК, я писал речи и аналитические записки для Горбачева, Яковлева, Медведева и для Политбюро по внешней политике. Эта непроясненность будущего трактовалась тогда в лучшую сторону. Но, наверное, это нормально, когда при изменениях люди надеются на лучшее, но не всегда изменения ведут к лучшему. Вот в чем проблема.

Точнее говоря, изменения наподобие тех, которые произошли у нас в начале 90-х годов, настолько глубоки, что они никогда не ведут однозначно к лучшему или к худшему. То есть, это диалектически очень сложная взаимосвязь. И мне тоже были свойственны некие иллюзии относительно нашего отношения с Западом. Например, совершенно не просматривалось, что вместо Холодной войны фактически возникнет новая геополитическая смягченная конфронтация, не просматривалось расширение НАТО на восток, в 1989 году об этом вообще никто не думал. Не просматривалось соперничество на постсоветском пространстве, ибо Советский Союз существовал и никто даже представить себе не мог, что когда-то Украина, Молдавия, Грузия, Узбекистан станут ареной борьбы за влияние между, скажем, Россией и Соединенными Штатами. А просматривалось негативное состояние прежнее, а оно действительно было негативным, потому что Холодная война истощала очень сильно наши ресурсы, и в значительной степени велась за счет уровня жизни Советского Союза.

США сумели создать уникальную систему, которая блистательно описана в недавней книге французского социолога Эммануэля Тода под названием «Американский упадок» или «Упадок Америки». Она в 2004 году вышла во Франции. Тод очень убедительно описал государство, которое является самым могущественным на земле, в том числе потому, что оно является самым паразитическим на земле. Соединенные Штаты создали систему взаимосвязи, которые позволяют им использовать гораздо больше ресурсов, чем они способны оплатить. 500 миллиардов долларов ежегодного торгового дефицита Соединенных Штатов, который нарастает, это то, насколько больше ресурсов Соединенные Штаты используют, чем готовы оплатить. На эти 500 миллиардов долларов весь мир, по сути, посылает в США товаров. Расплачивается за это Америка долларами, то есть она расплачивается символами. Если завтра все владельцы долларов предъявят претензии к американской казне, казна не сможет расплатиться. Нечем. То есть, это доллар еще и необеспеченный. Создав мировую систему, где доллар является главной резервной валютой, только в последнее время начался переход на евро, и я думаю, в ближайшее время начнет возникать какая-то смешанная юань-йеновая зона. Причем не понятно кто там возобладает. Я думаю, что юань. Но пока долларовая система существует, мировая финансовая структура не может позволить отказаться от доллара, потому что это будет такая финансовая революция, которая приведет к краху современной финансовой системы. Поэтому все прекрасно понимают, что доллар — это условная единица. Но, поскольку все уже повязаны долларом, и пользоваться им удобно, и в нем хранятся золотовалютные резервы разных стран и т. д., Соединенные штаты по-прежнему имеют возможность паразитировать. Если представить себе, что сейчас американский ВВП равен 13 триллионам долларов, примерно, то 500 миллиардов, это где-то 4−5%. Но это все равно довольно много. При таком объеме это большая цифра, которая позволяет США иметь один из самых высоких ВВП в мире на душу населения. Вот за счет той эксплуатации внешних ресурсов и оплаты этих ресурсов условными единицами.

Такой системы Советский союз не создал. Советский союз поддерживал свою геополитическую империю за счет расходования своих внутренних ресурсов. Это вообще было характерно и для имперской России, она тоже всегда поддерживала свою позицию за счет внутренних, а не внешних ресурсов. Я считаю, то одна из особенностей Советского союза — неспособность задействовать внешние ресурсы для своей собственной страны и для повышения уровня жизни своего собственного народа. То есть мы проиграли Соединенным Штатам. Они создали свою паразитическую систему, а, скажем, Венгрия, паразитировала на нас. Это ерунда, что мы эксплуатировали Венгрию. Уровень жизни там был раза в 3 выше, чем в Советском Союзе в среднем. Достаточно те, кто из вас помнят эти времена, и кто был в Венгрии, Германии или Чехословакии, если ты туда приезжал, ты понимал, что это в полной мере Европа. Это в полной мере Европа, Югославия была вообще Запад фактически, ну, а приезд во Францию или в Англию вообще кончался культурным шоком для многих людей.

Этот проигрыш в Холодной войне, который был ясен на самом деле заранее, потому что действительно, Запад сумел создать гораздо более привлекательную систему и экономической и общественной жизни. Он вызвал потребность переформатирования всей нашей жизни. Однако переформатирование могло пойти по-разному. Бывают управляемые процессы, бывают плохо управляемые, бывают неуправляемые процессы. Россия как-то исторически уходит в сторону либо плохо управляемых, либо неуправляемых процессов. Вот китайская трансформация — управляемая трансформация. Причем, обратите внимание, к Китаю у американцев уже никаких претензий. На нас они обрушиваются за что угодно, а Китай по всем внешним признакам — тоталитарное государство, там существует одна партия, которая правит всей страной, никакого плюрализма, есть своя газета «Правда», есть свои «Известия», отдел пропаганды — в общем все, что у нас было. Никакой политической оппозиции. Да, разрешен бизнес, и даже крупный бизнес. Это правда. Но в политической сфере тотальный контроль, очень жесткое отслеживание всякое идеологической ереси, люди читают между строк, как у нас примерно в 60-е годы. И при этом никаких претензий к китайцам нет. Никто их не осуждает за отсутствие демократии. Расстреляли студенческую демонстрацию в 89 году. По этому поводу был большой шум. Но шум прекратился.

И сейчас когда у американцев спрашивают, почему они не пристают к китайцам, почему у тех нет демократии, почему вы к нам пристаете, хотя у нас ее в 100 раз больше, они говорят, что все-таки китайцы другие, поэтому их нельзя мерить с европейцами. А вторая причина, о которой они не говорят, потому что процесс управляемый, и процесс дает хорошие результаты. А что они могут сказать китайцам? У вас нет политической демократии? А китайцы ответят, что да, у нас темпы роста экономического 10% в год. И что американцы скажут им в ответ со своими 3%? Или европейцы со своими 1,5% роста? Да, конечно, скажут китайцы, у нас 1 миллиард 200 миллионов человек, и вы что, хотите, чтобы мы дали свою воду завтра? И как это будет? Все это бедное население, которое живет на 15 долларов в месяц, оно все двинет в Шанхай, который сейчас экономическое чудо? Но при росте населения экономического чуда не будет. Все очень быстро решается.

Поэтому естественно, никакой свободы они дать не могут, пока не подтянут чуть-чуть страну, пока не создадут не один-два богатых городов, а 150 богатых городов. Тогда они потянут свою деревню. Проблему разрыва между городом и деревней, с которым боролся еще Карл Маркс теоретически, а потом практически пытались бороться большевики, китайцы пытаются решить за счет ведения рыночной экономики, механизмов конкуренции и т. д. Но политическую систему они держат очень жестко.

Мы же пошли совсем по другому пути. Я даже считаю, что мы никуда не пошли. Михаил Сергеевич Горбачев, которого я достаточно хорошо знаю, это человек, который был полон благих намерений, он понимал, что так, как было раньше, жить нельзя. А как жить надо, он не понимал. Во-вторых, он всегда боялся принимать неприятные решения. А неприятным решением было бы ему самому возгласить процесс перестройки, а не отдавать этот процесс Борису Ельцину. Потому что Борис Ельцин — человек разрушительного типа. Он всегда себя чувствовал хорошо в военной ситуации, на танке или где-то еще. А управление повседневное его никогда не интересовало, он им мало занимался. Вот если бы Горбачев попытался расколоть КПСС и с собой бы увел всю государственную демократию, я думаю, что половина, или больше, кто шел за Ельциным, ушли бы за Горбачевым. Потому что эти люди шли туда не столько за демократией, сколько за постами. Вот посты они получили, а потом у нас началось то, что почему-то назвали демократией. Вот если бы Горбачев мог предложить им эти посты, я думаю, что вся история России пошла бы по-другому. Но он боялся этого. И в итоге он оказался сначала заложником путчистов, а потом уже вся история была другая.

Вот эта краткая предыстория нужна для того, чтобы понять, что все, кто прожил эти годы, мы вместе со страной прошли сложный период выяснения, определения, осмысливания того, откуда мы идем и куда мы идем. И вот сейчас то видение российского места в мире, которое я вам хочу предложить, на мой взгляд, основано не на моих субъективных предпочтениях, и не на том, что мне кто-то нравится или не нравится, а на некоторых совершенно объективных вещах, которые диктуют России определенный тип, модель поведения. Например, был период иллюзий, что после Холодной войны возникнет новое политическое мышление, мы объединимся с Западом, НАТО распустится или останется в виде какой-то политической организации. Поскольку Варшавского договора уже нет, снизится гонка вооружений, у США появится то, что они называли Мирным дивидендом, если учесть, что они 450 миллиардов долларов они каждый год тратят на военные цели, то, по крайней мере, половина от этой пойдет на развитие экономики, социальной сферы и т. д. Эти иллюзии, которые были в то время, они прошли проверку сразу после распада СССР, примерно с 1991 по 1994 год. И что же мы увидели? Мы увидели, что Соединенные Штаты Америки рассматривали этот период вовсе не как период полного изменения своего взгляда на мир и перехода к новой системе международных отношений. США восприняли распад СССР как свою победу в Холодной войне. Это единственный вывод, который ими был сделан. Это очень важно понять.

В Соединенных Штатах война в Ираке началась тогда. Самые горячие сторонники войны в Ираке в 1991 году заявили, что мир наш, мы теперь будем строить новый мировой порядок. У них даже возникла идея воздвигнуть памятник в честь победы в Холодной войне. Эту идею выдвигали как раз сторонники неограниченного американского мирового господства. И тогда зародились идеи, что Америка может все одна, что никакие ООН им не нужны, что европейские союзники — это нахлебники. И первым, кто официально выдвинул идеи нового мирового порядка, это был отец нынешнего президента, Джордж Буш-старший. Но поскольку он был слегка умнее своего сына и слегка менее идеологичен, то он не стал конкретизировать эту идею. Он сказал, что это будет мир демократии, процветания и т. д. Но самое главное было то, что этот новый мир американцы собирались строить не по согласованию с другими мировыми игроками, а в основном по своему собственному представлению.

Второе, что мы увидели в первой половине 90-х годов — это испытания демократической доктрины, которая была выдвинута не Ельциным, а его окружением, и была принята Ельциным. Ему нужно было обоснование того, что он делал. Он уходил от конфронтации с США, а куда он шел, надо было людям объяснить, сказать. Потому что Борис Николаевич, что бы о нем не говорили, он не Шопенгауэр, но как политик он был сильный. И он прекрасно понимал, что каждый шаг нужно обосновать, как-то продать его населению страны. Или не населению, то хотя бы элите. И тогда его демократическим окружением была выдвинута идея стратегического союза с США. Надо сказать, что американцы сначала дали сигналы, что вроде они эту идею позитивно воспринимают. Я в июне 1992 года ездил с Ельциным в США, это была его первая поездка в США в качестве президента России. До этого он с Бушем встречался, но все больше в непонятных качествах. И вот он поехал, и было его выступление перед объединенной сессией обеих палат Конгресса США. Это высшая честь, которую американцы могут оказать зарубежному лидеру. Немного было людей, которые такой чести удостаивались. Последний был Ющенко. И Ельцина тогда очень хорошо приветствовали, он был в прекрасной форме, он великолепно выступил. Его речь 14 раз прерывалась овациями, я такого никогда не видел. Это был его абсолютный триумф. И тогда показалось, что может быть и получится такой стратегический союз.

Но стратегический союз не получился и получиться не мог. Он не мог получиться по двум причинам. Во-первых, США не рассматривали Россию как полноценного союзника. Ельцин был на самом деле глубоко советским человеком. И у него была такая иллюзия времен разрядки, начала 70-х годов, когда мы впервые начали сближение с США. И тогда была у Киссинджера такая идея, что должен быть биполярный мир. Ни американцы не могут одолеть СССР, ни СССР американцев. Ядерная война невозможна, поскольку она приведет к взаимному уничтожению, а значит надо сделать так, что США отвечают за свою зону ответственности, а русские отвечают за свою зону ответственности. Там, где зоны ответственности смыкаются, скажем, на Ближнем Востоке, мы поддерживали левых арабов — Ирак, Сирию, Египет, а американцы поддерживали Израиль и правых арабов. То есть, потом появилась идея некоего советско-американского дуумвирата. И у Ельцина это в голове осталось, что мол, мы сейчас вдвоем и порулим. Но проблема в том, что у американцев была совершенно другая точка зрения на все это. Они считали, что Россия проиграла Холодную войну, она потеряла Варшавский договор, она была вынуждена вывести войска из Германии, из восточно-европейских государств, из Прибалтики, то есть потеряла практически все свои геополитические позиции в Европе. Она утратила систему военных баз, от Кубы до Вьетнама. В Африке России нет, она оттуда ушла, в Латинской Америке нет. В Азии тоже нет — там нарастает Китай. Почему же такая страна должна быть равным союзником, равным партнером для США?

Это достаточно логичная позиция. Американцы всегда говорят об идеалах, но всегда думают об интересах. Идеал — это такая формула в американской риторике, которая прикрывает интерес. И поэтому, глядя на интересы, они подумали: а зачем нам равная Россия? Нам она нужна как младший партнер, который будет помогать нам тогда, когда это нужно, не особенно мешать, всегда нас поддерживать в ООН. И вот уже к 1993 году стало ясно, что что-то идет не туда. Американцы совершенно не торопились включить Россию в свою собственную систему координат. У Козырева тогда возникла безумная идея. Он сказал, что мы всегда продавали оружие антизападным режимам, Ливии, Сирии, Анголе, Эфиопии, а надо, чтобы американцы и европейцы нас пустили на собственные рынки. И тогда все плохие останутся без оружия, а хороших, прозападных мы будем вместе вооружать. Честно говоря, я Андрея Козырева знал давно, но как ему такая мысль могла в голову прийти? Я был удивлен. Потому что никто никого никогда на свои рынки не пускает. И рынок оружия — то же самое.

У России даже была попытка прорваться на южнокорейский рынок. Американцы устроили южнокорейцам жуткий скандал по этому поводу. Причем южнокорейцы — молодцы, они сказали, что северокорейцы имеют вооружение, поставляемое русскими, и им нужно такое же, чтобы его изучить. Для этого мы, южнокорейцы, хотим закупить, допустим, 40 танков, 10 самолетов и т. д. Им сказали, вот по одному и закупите. И естественно, все это сорвалось.

Ни в каких сферах, где мы рассчитывали, что Америка с нами поделится, она делиться с нами не собиралась. Более того, нас начали постепенно поджимать по тем вопросам, где, на мой взгляд, американцы могли себя вести и поспокойнее. Была известная история с продажей Индии криогенных двигателей, которые выводят спутник на точную геостационарную орбиту. Американцы заявили, что это противоречит режиму нераспространения ракетных технологий. Разгорелась очень большая дискуссия. Американское военное сообщество и научное сообщество раскололось на две части. Одни писали Клинтону, что противоречит, а другие писали, что не противоречит, потому что криогенные двигатели нельзя использовать для совершенствования ракетоносителей, способных нести военные боеголовки в условиях земного притяжения. То есть это просто другая технология. Давление было очень большое. И для меня это было тогда испытание, насколько удастся нам здесь получить понимание американцев. А нам нужен был этот контракт, он давал нам миллиард долларов. Денег не было, казна была пустая. И американцы стали блокировать это очень жестко, и Козырев был, увы, их агентом по блокированию этой сделки, как и во многих других вопросах он придерживался проамериканской позиции.

Как-то в «New York Times» попал подслушанный разговор между Уорреном Кристофером, тогда госсекретарем США, и Андреем Козыревым, министром иностранных дел РФ. И Козырев говорил, что вокруг этой истории в Москве кипят страсти, многие это воспринимают как проблему суверенитета России — не столько как ракетных технологий, как проблему того, что мы можем делать самостоятельно, не оглядываясь на вас. Поэтому Козырев говорил, что ему очень трудно эту сделку сорвать. На что его Кристофер похлопал по плечу и сказал: «Андрей, надо еще постараться». И когда один министр иностранных дел дает другому министру иностранных дел якобы великой державы такое указание, то становится понятно какие там отношения. После этого Козырева стали называть министром иностранных дел США в Москве.

И таких примеров было достаточно много. До какого-то времени Ельцина это устраивало, в частности, потому что он чувствовал большую неуверенность внутри страны. А американцы были его союзниками. Общеизвестный факт, что когда Ельцин расстреливал Белый дом, американцы в американском посольстве пили шампанское за победу Бориса Николаевича. Они его действительно поддерживали, в этом смысле его расчет был достаточно правильный. Но все-таки было постоянное желание нас оттеснить, не поделиться, не слишком поддержать и в финансовом плане. Никакого специального плана помощи России не было. Многие надеялись, что будет новый План Маршалла. Ходили идеи, что будет План Бейкера, который при Буше-старшем был госсекретарем. Клинтон пообещал 43 миллиарда долларов. Из них в Россию поступило около 13, из них примерно 10 получили американские фирмы, которые занимались здесь консультацией, походами в рестораны, встречами с красивыми девушками и т. д. Вот в таких условиях возник вопрос: а что мы имеем от этой ориентации на стратегический союз, который американцы рассматривают совершенно односторонне? Ведь в каждом союзе обязательно есть две составляющие — всадник и лошадь. И надо пытаться всегда быть всадником и ни в коем случае не быть лошадью. Нам была отведена роль даже не лошади, а такого ослика, который должен был носить хворост для американцев. И тем не менее, эта идея продержалась где-то до 1994-го года.

Но в 1994 году произошли события, которые нанесли по ней фатальный удар. В 1994 году США фактически приняли на вооружение идею расширения НАТО как идею уже стратегического характера. Они не обозначили, кого они хотят принимать, не обозначили когда это будет. Но эта идея вначале высказывалась в рамках научной дискуссии, первая статья в американской печати была опубликована на этот счет в 1993 году. В 1994 году она фактически превратилась в официальную идею. И Ельцин в августе 1994 года оказался в Варшаве, а Лех Валенса его в каком-то смысле перехитрил. Дело в том, что на Западе главным аргументом против расширения НАТО (там тоже были люди, которые выступали против расширения НАТО), было утверждение, что Россия не согласится. Россия слишком важная страна, чтобы из-за приема Польши ссориться с Москвой. И Валенса прекрасно понял, что нужно, по крайней мере, создать иллюзию, что Москва может быть не будет слишком возражать. И когда они были вдвоем с Ельциным, перед пресс-конференцией, вначале они очень долго спаивали русскую делегацию, и все ей предлагали согласиться с идеей вступления Польши в НАТО. Но делегация держалась. Тогда Валенса встретился с самим Борисом Николаевичем и они, естественно, выпили. Валенса ему говорит: Борис Николаевич, Польша самостоятельное государство, независимое? Ельцин ему: ну да. Валенса: а можем теперь мы выбирать союзы? Ельцин ему: да, конечно, можете. И Валенса говорит, что тогда пойдем и скажем это сейчас на пресс-конференции, там люди собрались, у Вас хорошо это прозвучит, Вас полюбят в Польше.

В общем-то Ельцин даже после этой обработки, никакого криминала и не совершил. Он сказал, что Польша независимая страна, которая может выбирать те союзы, которые ей нравятся. И ничего другого он сказать не мог. Но Польша тут уже начала очень крупную кампанию на Западе и в Штатах — смотрите, мол, русские согласны. Ельцину даже не надо было говорить, что он за расширение НАТО. Ему надо было просто сказать, что Польша независимая страна, со всеми вытекающими последствиями. Но когда он признал право Польши на вступление в союзы, значит Москва не так уж и не согласна. Ельцин потом приехал в Москву, тут его многие советники, кроме Козырева, схватились за голову, стали писать письма в западные столицы, что неправильно поняли. А там это приняли достаточно практически. И начался постепенно процесс подготовки к расширению НАТО. И это похоронило козыревскую идею стратегического союза с США.

Кстати, это похоронило еще одну концепцию. Дело в том, что у Козырева и у многих наших демократов была концепция, что мы должны были пойти по японо-германскому пути. Какая здесь логика? Вот была Германия, воевала с американцами. Ее завоевали американцы, дали ей новую конституцию, помогли создать политическую систему, вкачали в нее деньги. Япония то же самое. Две бомбы на нее атомные сбросили, потом дали ей конституцию, создали политическую систему. И посмотрите, какая страна. Значит и мы должны также быть с Соединенными Штатами как Германия и Япония.

Почему для России невозможен этот путь? Первая причина состояла в том, что Россия не проиграла горячей войны. Она проиграла Холодную войну, это совсем другое. Она проиграла в политической конфронтации, в попытках навязать миру свою систему, а американцы продолжают навязывают миру свою либерально-демократическую модель. В этой схватке Россия проиграла, но она не подписывала капитуляцию. Если вы читали Акт капитуляции, который Германия подписала после II мировой войны, то там очень четко прописано, что делайте с нами все, что хотите. Что это в частности означает? Это означает либо радикальную смену всей правящей элиты, либо отказ правящей элиты, даже если она частично остается при власти, от всей системы предыдущих взглядов. В России это было невозможно. Не проиграв горячую войну, не подписав капитуляцию, Россия не подписалась на такую степень самоотречения. И в национальном сознании не было такого восприятия. Даже смена власти здесь произошла внутри. Рухнула одна система, появилась другая система в результате внутренних процессов. Поэтому, с какой стати Россия должна была соглашаться на все, что ей скажет или предложит Америка? Дело в том, что Германия и Япония никогда ни по своему объему, ни по своей территории, ни по запасам природных ресурсов, ни по численности населения после Второй мировой войны, не могли представлять серьезную угрозу для США. То есть, их можно было перевоспитать, выдернув у них военные зубы, лишив их возможности создать мощную армию и атомное оружие. Американцы стали их воспитывать и превращать в свои собственные базы.

Здесь совершенно другая ситуация. Россия — огромное государство, с огромным ядерным потенциалом, вторым после Америки, и еще долго будет. Как его отнимешь, как разоружишь? Еще мы говорим, что у нас Китай на востоке, мало ли что будет. Разоружить невозможно, гигантская территория, центральное государство Евразии, имеет свои интересы и на Украине, и в Средней Азии, и в Южной Азии по всему периметру границ. То есть, соперник в этом регионе. Не поверженная, ослабленная, отказавшаяся от своего прошлого Германия или Япония, а ослабленный, сократившийся по численности населения, но все-таки соперник в Евразии. И такое государство американцы не могли опять начать взращивать за счет какого-то плана Маршала, плана Бейкера и т. д. Вкачивать деньги в страну, которая может встать и сказать, что мы сейчас с вами опять поборемся за ресурсы, за влияние и кто тут главный хотя бы в Евразии? Кто же это будет делать? Поэтому Россию надо было ослаблять и контролировать.

Причем, обратите внимание, я сознательно делаю упор на объективные параметры наших отношений. Я не говорю, каким был Клинтон, каким был Буш, все это вторично. Американский национальный интерес диктовал Соединенным Штатам потребность в контролируемой слабой, я бы сказал, второстепенной России. Это — объективный национальный американский интерес. Для того, чтобы интерес был другой, Америка должна отказаться от своей идеи США как мирового гегемона. Вот если она откажется, тогда может быть ей нужна будет другая Россия. Но пока мы этого не видим, даже Ирак пока не повлиял на эту ситуацию.

Я недавно говорил с Джорджем Соросом, и он сказал, что это еще надо пять Ираков, чтобы американцы начали переосмысливать себя. Потому что Америка настолько набрала силы и мощи, как набрало мощи и американское самосознание. Вариант военных бомбардировок Ирана ради лишения Ирана возможности иметь ядерного оружия, обсуждается до сих пор. И в этих условиях, конечно, Америке нужна Россия подчиненная, а не самостоятельная и сильная, которая может создать ей проблемы, как потенциальному гегемону. Если задача — новое мировое господство под руководством Соединенных Штатов, туда сильная Россия никак не вписывается.

Это стал ясно в 1994−95 годах и привело к первым обострениям наших отношений с американцами. Ельцин выступал в декабре 1994 года на саммите ОБСЕ в Будапеште, и выступил с очень жесткой речью, в которой говорил, что если НАТО будет расширяться, то под вопрос будет поставлено вся новая система координат, и Россия может вернуться к политике противостояния с Соединенными Штатами. Это был блеф, конечно. Не было у Ельцина сил вернуться к политике противостояния с США, но Клинтон очень обеспокоился тогда. Он очень обеспокоился, потому что фокус американский с расширением НАТО состоял в том, что надо было расширить НАТО так, чтобы Россия не хлопнула дверью. Надо сказать, что американской дипломатии это удалось, из-за Ельцина прежде всего. А нужно было, чтобы Россия не хлопнула дверью, потому что у американцев в Европе масса трусливых союзников, которые хотят жить тихо и спокойно, с русскими тоже не особенно ссориться, и с американцами дружить. И эти трусливые союзники все время ездили в Вашингтон и говорили, а как же там, в Москве, вдруг там против? Им отвечают, что нет, мы с Ельциным договоримся. И это американской дипломатии удалось сделать, в значительной степени благодаря тому типу правления и тем руководителям, которые тогда у нас находились у власти. Но в силу объективных причин, потому что Россия после распада Советского союза, переустройства всего пространства, оказалась в состоянии объективно общей слабости. И состояние экономики и социальной сферы, и политическая нестабильность, постоянная угроза импичмента для Ельцина — все это подрывало возможности самостоятельного ведения политики.

Так вот, первая формула была отринута. Была отринута, как это ни странно, самим Ельциным, и он понял, что с Козыревым идти на выборы нельзя. У Ельцина в феврале 1996 года рейтинг был от 2% до 6%. Потом его накачивали, посчитали голоса, чтобы он победил. Но он понимал — чтобы что-то набрать, нужно избавиться от двух людей — от Козырева и Чубайса. 5 января 1996 года Козырев был отправлен в отставку, и 6 января вместо него был поставлен Примаков, сторонник государственнической линии. Чубайс был отправлен в отставку в феврале, чтобы с ним не идти на выборы. Другой причины не было. Ельцину нужна была хорошая команда. Но отставка Козырева была не просто ельцинским предвыборным шагом, это был отказ от определенной политики и от некой иллюзии, которая руководила российским руководством в эти первые 4−5 лет.

Вторая модель. Приходит Примаков. Но что такое Примаков? Примаков это человек, который вырос, в отличие от сравнительно молодого Козырева в условиях Холодной войны. Он был умный, закаленный, просвещенный рыцарь Холодной войны. Как и все эти госсекретари американские — все они занимались Холодной войной, это было главное занятие их политической жизни. Но Примаков достаточно умный человек, чтобы понимать, что Холодная война закончилась, поэтому нужно искать какую-то новую формулу отношений с американцами. И что попытался сделать Примаков? Он попытался немного поиграть в Советский Союз. То есть мы начинаем играть роль активного противовеса Америке там, где мы можем это сделать. Например, ведь США уже тогда фактически очень близко подошли к войне против Саддама Хусейна, еще при Клинтоне. Еще в 1998 году вполне могла начаться война. Мы всячески это блокировали американские инициативы в Совете безопасности ООН, в двухсторонних отношениях. Была какая-то альтернативная политика сдерживания американской агрессивности. Но до конца Примаков играть эту роль не мог, потому что одновременно он выдвинул такую формулу — Россия будет заниматься упорным отстаиванием своих национальных интересов, при продолжении курса интеграции мировой экономики. Тут есть противоречие, оно тоже объективное, тут никуда не денешься. Когда ты интегрируешься в мировую экономику, например, ведешь переговоры о вступлении в ВТО, то ты уже не в полной мере можешь противодействовать американцам, потому что американцы всегда будут увязывать одно с другим.

И вы сейчас видите, какие у нас сложные отношения с Америкой, да и с Европой непростые. Путин начинает разворачиваться, он видит, что нет никакого ответа за все, что было сделано, за эту готовность помогать и за лояльность. Ведь по Ираку Путин не вставлял Бушу палки в колеса. Он ему позвонил и сказал, что Джордж, я не могу это поддержать, ты делаешь большую ошибку. И оказался прав. И Буш потом говорил о Путине очень хорошо. Кстати, Путин к Бушу тоже очень хорошо относится. Он считает его человеком слова. И Буш старается Путину лично жизнь не портить. Он мог ему ее испортить с Саммитом Большой восьмерки. Он мог не приехать, он мог опоздать, он мог демонстративно уехать после 3 часов, после первого вечера, он мог поднять вопрос о демократии и правах человека, он мог сделать кучу вещей, чтобы испортить Путину обедню. Но нет, он вел себя настолько идеально, что был почти незаметен. И дал Путину возможность в полной мере ощутить свой внешнеполитический триумф. Поэтому я думаю, что с этим связан их личный контакт, они друг другу доверяют.

Но за ними обоими стоят государства и системы интересов. И здесь уже душа не работает. Не может душа перекрыть сумму интересов огромной державы. Путин начинает разворачиваться в другую сторону, поскольку он видит, что раз все эти движения по отношению к Америке безответны, то Россия начинает дистанцироваться от Соединенных Штатов. Это не значит, что она начинает посылать войска против шиитского воина, который ведет кровопролитные бои с американскими оккупантами. Но Путин не поддерживает Америку по Ираку, он создает тройку с Шираком и Шредером, политический альянс трех государств против войны в Ираке. Он начинает со своей стороны пытаться вытеснять американцев с постсоветского пространства, поддерживает Каримова, которого американцы хотят снести в Узбекистане. Путин его демонстративно поддерживает, Каримов опять становится нашим другом. Потом Путин впервые с 1991 года занимает другую позицию по ближневосточному урегулированию. Американцы говорят, что ХАМАС должна быть подвергнута изоляции, а Путин демонстративно принимает делегацию ХАМАС в Москве и говорит о том, что без ХАМАС мы все равно эту проблему не решим. Да, при этом подчеркивается, что ХАМАС должны признать Израиль и отказаться от методов ведения терроризма, но это не значит, что их надо подвергать изоляции, потому что тогда они точно никогда ни от чего не откажутся. Это уже не американская логика.

По Ирану пусть мы не даем добро на санкции против Ирана и, естественно, санкции идти по военному пути. И к чему нас это все приводит? А приводит вот к чему. Дело в том, что в российской политической философии, в дебатах о том где Восток, а где Запад, очень долго господствовала какая-то странная и абсолютно неправильная схема, которую с одной стороны поддерживали коммунисты, а с другой стороны демократы. Схема была следующая: с кем вы, товарищи интеллигенты? Ты за большевиков, али за коммунистов, как в фильме «Чапаев». Мы с Западом или мы с Востоком? Эту схему поддерживали и различные деятели ельцинской эпохи, например, Павел Грачев, он говорил, что раз НАТО движется на восток, то и мы пойдем на восток. Но никто не спросил, а ждут ли нас там? Нужен ли Китаю военный союз с Россией? Совершенно не нужен. Нужен ли нам союз с Китаем? Думаю, что нет, потому что сразу зона Холодной войны переместится из Европы в Азию. Демократы все время говорили, что мы должны идти в Европу. Но нас туда не очень то и пускают. Мы сложные, с кучей проблем. И конечно, чтобы сказать, что у нас в политической системе демократия, надо быть очень сложным человеком.

Сурков придумал термин «суверенная демократия», но все-таки оговорился слегка. Не получается пока демократия. Поэтому с Европой тоже есть объективные ограничения. И на востоке нас никто не ждет. А куда там идти? У нас и так 2/3 территории на востоке. Значит надо уходить от этой дурацкой дихотомии — «Запад или Восток, с кем мы?». Дело в том, что Россия исторически всегда развивалась как совершенно особое образование. Европейское по культурно-цивилизационному типу, хотя тоже особое, потому что православное государство. И Православие мы всегда воспринимали как наследие Византии. Никакого отношения к римско-католической церкви с центром в Ватикане мы никогда не имели. И когда раскол произошел между западным и восточным христианством, мы оказались такими особенными европейцами. Хотя во Владивостоке люди живут с европейской ментальностью, с европейской культурной ориентацией, не говоря уже о расовом плане. Поэтому в этом смысле мы — европейское государство.

Но означает ли это, что мы должны куда-то идти и чего-то добиваться, если не получается, если у Европы своя система интересов, свой Европейский Союз, в который мы войти не можем? Европа 7 лет готовилась к приему карликов-прибалтов, Кипра, Словении, Словакии, Эстонии, Латвии. А что Россия? С Европой это уже будет Евразийский союз. И потом — совершенно гигантская структура, там задавят. Там же сейчас лидеры есть — французы, немцы, в меньшей степени — итальянцы, англичане. И тут приходит Россия. Вес смещается в совершенно другую сторону. Поэтому в европейский союз мы войти не можем и в НАТО мы тоже войти не можем. Во-первых, в НАТО есть такая статья, 5 статья Вашингтонского договора, по которому в 1949 году был создан НАТО, что нападение на одного из членов НАТО является нападением на всех членов НАТО. И вот НАТО принимает в свой состав Россию, у которой 4,5 тысяч километров общей границы с Китаем. И у НАТО появляется головная боль, которой сейчас пока нет — а вдруг Китай что-то сделает? И защищать Россию от Китая НАТО никогда не пойдет, потому что это организация, которая занимается европейской безопасностью, то есть ограниченным кругом вопросов в общем-то благополучном регионе. Они и в Афганистане сейчас ничего не могут сделать. Сейчас американцы говорят французам, итальянцам и немцам, чтобы посылали свои войска на юг Афганистана, там талибы опять поднимают голову. А французы, итальянцы и немцы говорят: с какой стати? Мы хотим, чтобы все было в Кабуле, там уже есть ночные клубы, там все нормально.

И что такое Россия в НАТО? Они туда пускают вторую атомную державу мира, и НАТО раскалывается. Кто-то с нами, кто-то с ними. Появляется два центра. Сейчас один центр — Вашингтон. Франция и Англия там играют второстепенную роль. Американцы не допустят нашего вступления в НАТО, потому что это раскурочит всю организацию. Поэтому в этих условиях, когда наши интересы с американцами серьезно разнятся, наши интересы с европейцами где-то совпадают, где-то разнятся, в объединенные организации Запада нам входа нет в силу опять же объективных обстоятельств. Даже если завтра будет президентом США Хиллари Клинтон, все останется тем же самым. Будет у нас президентом Медведев, Иванов, или Якунин не важно, сумма интересов останется та же. В этих условиях у России нет выбора, ей не надо никуда идти, слава богу, наши предки все это уже осуществили. Ходили на восток, ходили на запад. Где мы есть, там мы и должны быть. 17,5 миллионов километров территории вполне достаточно, чтобы быть на своем собственном месте. И когда спрашивают: а где же будет Россия? Я отвечаю: вот здесь она и будет. А как же это будет называться? Европейское сообщество, или азиатское? Да никакое. Это будет Российская Федерация, как самостоятельный центр силы. Это единственная форма существования России. Как только Россия попытается присоединиться к кому-то, сразу начнется покушение на наши ресурсы, за контроль над ними. Посмотрите, чего сейчас добивается Евросоюз? Энергетическая хартия. То есть доступ к нашим газовым месторождениям, свободный транзит азиатского газа через нашу территорию в Европу. Мы не будем иметь никакого контроля, и участие в нашей системе газопроводов, которую строили наши отцы и деды. А зачем нам пускать туда европейцев? Что, они нам дают доступ до своих месторождений? У них их как таковых нет. До своих нефтяных месторождений? Их у них тоже нет. До своих газопроводов? А они не играют стратегической роли.

Это очень интересно. Вот если бы где-нибудь в Северном море нашли 20% мировых запасов нефти и газа, тогда еще можно было бы думать о размене и о единой энергетической системе. Но европейцам нам предложить нечего. А они хотят добиться контроля. И понятно почему. Чтобы контролировать эти нефтегазовые потоки, чтобы лишить Россию суверенитета, чтобы самим иметь возможность решать очень важные вопросы. За счет наших источников и наших газопроводов, через которые из каспийского источника ведут в Европу и на Запад. Вот это главная претензия Европы.

Допустим, мы вступаем в Евросоюз. Что они нам такого дают? Членство? На самом деле они все прекрасно понимают. На самом деле единственная форма существования России как самостоятельного центра силы требует одного — правильной организации самого российского пространства, и политического и национального, что очень важно, и экономического, и социального. Вот если мы сумеем организовать это пространство, тогда будет что-то. Что сумела Европа? В ХХ веке Европа была театром двух мировых войн, самых кровопролитных в мировой истории. И когда европейцы на нас так смотрят, типа, мы европейцы, а вы варвары, то я им отвечаю: а вы посмотрите, что вы там у себя делали в течение двух войн? Там же сплошные трупы. Европа пережила две страшные войны и занялась организацией собственного пространства. Что такое Евросоюз? Это определенная форма организации европейского пространства, исключающая войну. И в этом смысле это очень большое достижение.

Сейчас мы переживаем этап организации нашего собственного пространства, которое раньше было организовано в Российскую империю. Она распалась, и Советский Союз, он заново организовал это пространство, но, кстати, в большой степени именно на основе Российской империи, Даже границы, за исключением Польши и Финляндии, были почти что прежние. Россия сократилась, по сравнению с Советским Союзом и Империей, и появилась угроза распада самой Российской Федерации. Чечня — проявление этой угрозы распада. У нас 23 национальные республики. Одной из причин, по которой нельзя было отпускать Чечню, было то, что следующими бы стали ингуши. А потом кабардинцы, дагестанцы и так далее. А что такое распад федерации, можно посмотреть на примере Югославии. Вот была Югославская федерация, распалась не мирным путем. 1,5 миллиона беженцев, 400 тысяч трупов. Это кому-то нужно на территории Российской федерации? Я считаю, что никому не нужно. Поэтому ее лучше сохранить. Но поскольку у нас все эти проблемы, сложности, противоречия, то у нас сейчас главная задача — организация этого пространства, подъем экономики. Если будет подъем экономики, то и в национальных окраинах ситуация будет несколько другая.

Решение этих вопросов лежит в политической организации. Потому что при Горбачеве и потом при Ельцине произошла колоссальная дезорганизация государственной машины. Она же не работала практически. Вот все смеются, что Путин создал вертикаль власти. Смеяться можно, но он пытается управляемость какую-то создать. Да, иногда кажется, они перебарщивают. Иногда мне кажется, что скоро перейдут к выборам в Совет Федерации. Потому что людям надо дать возможность хоть кого-то выбирать. Я думаю, что если этот процесс даст хороший результат, тогда мы сможем претендовать на абсолютно естественную для нас роль — самостоятельного центра, самостоятельного фактора мировой политики.

Политическая и социальная элита у нас разная. Значительная часть нашей элиты сформировалась в ельцинскую эпоху. И она по своему определению не просто прозападная, она агрессивно прозападная. У нас еще не сформировалась самостоятельная и развитая национальная элита. У нас внутри элит идет схватка, как в Америке. Если человек будет выступать, чтобы Америка к кому-то присоседилась, от чего-то отказалась, этот человек в политической жизни не проживет и дня. Потому что все клянутся исключительно национальными интересами Соединенных Штатов. У нас в силу полураспада, который мы пережили в 90-е годы, одно время было можно отстаивать точку зрения, в которой мы должны всем пожертвовать ради интересов Соединенных Штатов, чтобы им понравиться. Ведь чем был ужасен в 90-е годы ельцинский этап? Были же и позитивные вещи. Мы стали свободно ездить за рубеж, а в советское время было нельзя. Появилась относительная свобода прессы, относительная свобода слова, свобода политического выбора. То есть были хорошие вещи. Но почему эпоха воспринимается негативно? Потому что у власти был олигархический капитал, который был готов все что угодно сделать во имя своих узких интересов, совершенно не считаясь с интересами страны и населения. Когда Гайдар говорит, что мы спасли страну, он забывает сказать то, что после того, как они ее спасли, мы стали терять миллион человек в год населения. Есть абсолютно объективный критерий результата гайдаровских реформ. Миллион человек в год, которых умирает больше, чем рождается. Все. Никаких других оценок не нужно. Если ты так спас страну, то очень жалко, что ты не присоединился к этому миллиону.

Сейчас у нас 750 тысяч человек умирает в год. Немного сократилась эта цифра. Но все равно идет умирание нации. Конечно, это результат не только гайдаровской деятельности, это и результат кризиса Советского Союза, результат очень невнятной и катастрофической перестройки. Россия была тяжело больна, а реформаторы усугубили эту болезнь. И дефолт 1998 года, о котором они никогда не говорят, это не случайность, это закономерный результат их политики. Но на этой политике выросла огромная часть элиты, которая ориентировалась на МВФ, и она сейчас по-прежнему у власти. В этом смысле мы все еще живем в ельцинскую эпоху. Появилась национально-ориентированная элита. Она есть, но она еще не заняла господствующее положение. Путин, на мой взгляд, хотя он вышел из ельцинской элиты, но по типу мышления он представитель национально ориентированной элиты. Во всех странах мира происходит борьба между такой элитой и элитой, которая ориентирована на внешние центры силы. Она сейчас мимикрирует немного, подлаживается, поддерживает «Единую Россию». Но она не изменилась. А процесс создания национально ориентированной элиты, это процесс достаточно долгий. Должна возникнуть сильная национальная промышленность, а она не возникает. Потому что у нас есть люди типа товарища Грефа, который говорит, что мы должны быть либералами. Все должно само зародиться, взяться и появиться. А в Японии так не считали после Второй мировой войны, а брали государственные ресурсы и создавали концерны, финансируемые государством. И они работали. И на этом создавался каркас национальной экономики. А у нас должно «само» Ведь вся теория Гайдара — «само». Кто помрет, тот помрет, кто выживет, тот выживет. Вот такой крупный ученый Гайдар! Эти круги в значительной степени пытались и пытаются провести абсолютно искусственную повестку дня, которая была у нас в 90-е годы.

И не надо нам быть против Америки. Они сами с собой все сделают. Как они угрожали нам: если вы нас не поддержите по Ираку, мы будем бомбить Ирак. Мы говорили: пожалуйста. Сейчас, когда они говорят, что если мы их не поддержим по Ирану, они начнут бомбить Иран. Я считаю, нужно ответить: бомбите. Пожалуйста. Американцам надо дать возможность осуществиться такими, какие они есть. Их ничто не научит. Не надо быть против американцев, не надо быть против Европы, не надо быть против Китая. Надо выстраивать такую политику, которая позволит России существовать в ее нынешних границах и осуществлять безопасное влияние там, где нам это необходимо. Использовать наши ресурсы суверенным образом, не допускать к системам эксплуатации нашими энергоресурсами Запад или Китай, или Японию, повышать уровень жизни нашего народа. И не надо нам никуда прислоняться. Все, к кому мы прислонились, пытаются нас обобрать. Это совершенно очевидно. Если страна не может эффективно контролировать такую территорию, значит это распадающаяся нация. Если она распадается, то как же ее не обобрать?

Поэтому, если Россия не будет самостоятельной, начнется распад. Вот во внешней политике считается, что внешнее — это продолжение внутреннего. Это не всегда так. Внутреннее бывает продолжением внешнего. Если мы выбираем формулу внешнеполитической зависимости, то, скорее всего, это приведет к ослаблению самого государства, к ослаблению центра. Тем более, когда в стране 89 регионов и 23 национальные республики, то ослабление центра смерти подобно. Поэтому, как мне кажется, внешняя политика сильной России диктуется не Путиным лично, ни Ельциным, ни Примаковым. А диктуется ей суммой абсолютно объективных обстоятельств, потребности в национальном самосохранении. То есть Россия может быть либо единой, сильной страной, либо, на мой взгляд, ее просто не будет. Она примет какую-то другую форму, начнет постепенно разваливаться. Но она не сохранится как единое образование. Поэтому сильная внешняя политика, которая может быть продолжением только внутренне сильного государства, становится не выбором, а необходимостью. Это необходимое условие выживание страны.

http://www.pravaya.ru/expertopinion/116/11 058