 |
| Столетие.Ru | Александр Репников | 14.02.2007 |
О самом Болдыреве (1882−1929) известно немного. Он происходил из служилого дворянского рода. Окончил Императорский Санкт-Петербургский университет, затем был оставлен при университете для приготовления к профессорско-преподавательской деятельности. После Октябрьской революции покинул университет, продолжив преподавательскую деятельность в других учебных заведениях. Н.В. Болдырев был автором работ «Смысл истории и прогресс» (1922) и «Правда большевицкой России. Голос из гроба» (1928 или 1929). Труды эти хранились в рукописях у родственников и только недавно вышли отдельной книгой.
Характерно само название работы — «Правда большевицкой России», вместо «Правды о большевицкой России». Автор считает, что «большевицкая Россия представляет собой отправную точку; начало чего-то нового. Того, о чем можно и нужно говорить и что «может иметь свою правду». Эта правда должна послужить грядущим поколениям наших соотечественников после ухода большевиков с исторической сцены:
«Над временной, большевицкой Россией с ее преходящей правдой есть вневременная, в высоком смысле историческая Россия. Увидеть ее значит увидеть границы правды большевицкой России» — пишет Болдырев.
Признание этой вечной правды не является монополией большевиков, а отрицание присутствия частиц этой правды в советском прошлом России может привести к повторению той ситуации, которая однажды уже поставила страну на грань гибели в 1917 году.
К тому времени, когда создавалась книга, Гражданская война уже закончилась. Позади были Кронштадтское и Тамбовское восстания, НЭП. Именно на НЭП возлагал Болдырев большие надежды, считая, что с провозглашением новой экономической политики советская власть стала «на привычные рельсы» личной собственности. Впереди еще была коллективизация и новые гонения на православие. Та «реставрация», о которой писал Болдырев, когда на смену ленинской модели пришла сталинская «революция сверху» была еще далеко, но уже можно было увидеть, как формируется новая политическая система, можно было подводить первые итоги и прогнозировать будущее. В своей книге Болдырев рассматривает влияние революции на все стороны жизни. На страницах этой сравнительно небольшой по объему работы даны яркие исторические зарисовки, в центре которых такие темы, как: революция и интеллигенция, революция и религия, революция и государственность, революция и война, революция и насилие, революция и власть, революция и семья, революция и собственность, революция и цензура и т. д.
Обращаясь к последствиям революции, Болдырев прежде всего отмечает превращение русского народа в некую аморфную массу. Но при всем критическом пафосе автора его горькие упреки в адрес народа не носят никакой презрительной окраски. Болдырев отмечает, что постепенно масса начинает приобретать новую форму, формируется ткань нового общества, и безбрежные воды революционного разлива входят в очерченные гранитом берега порядка и единоначалия. Автором признается «известная полезность» таких охранительных учреждений, как ГПУ, цензура, профессиональные союзы и тому подобных учреждений, которые «подмораживают массы», придают им форму и структурируют их.
Но как же тогда быть с постулатами гуманизма, с извечным либерализмом, так свойственным русской интеллигенции, и, наконец, как быть с декларациями самих большевиков о свободе и братстве? Болдырев подчеркивает всю иллюзорность гуманистических словопрений в революционную эпоху: «Гуманизм как принципиальное выделение человека полон шаткости и двусмысленности». Россия насквозь «проплесневела гуманизмом». Человек может обрести себя в гуманизме, только если поставит себя на службу Высшему началу, но может превратиться в зверя, поставив свое Я в центр вселенной. За эту гордыню нужно расплачиваться. Расплата за такой гуманизм — это революция, со свойственным ей насилием и жестокостью.
Нужно отметить, что Болдырев не считал революцию некой случайностью, утверждая, что русская революция «не грех, а возмездие», в виде доведения до абсурда всех грехов старой жизни. Следовательно, революция была неким чистилищем, когда практически каждая личность, еще недавно ставившая себя в центр вселенной, вдруг почувствовала всю свою ничтожность в контексте вечности, всю бренность своего существования. Болдырев отнюдь не оправдывает насилие, а просто подчеркивает его неуничтожимость, смыкаясь в этих рассуждениях с Леонтьевым, дух которого незримо присутствует на некоторых страницах книги. Исключить насилие из мировой истории (и тем более из революции) невозможно. «Без насилия нельзя. Неправда, что можно жить без насилия. Насилие не только побеждает, оно и убеждает многих, когда за ним, за этим насилием, есть идея» — когда-то писал Константин Леонтьев, солидаризуясь с болдыревским утверждением о непреходящей борьбе добра и зла в мире, необходимости постоянного очищения. Не значит ли это, что страдание как очищение необходимо в жизни, что оно представляет собой одно из условий человеческого существования, и спасения души в ином мире. «Эпидемии, голод, нагота, непрерывное человекоистребление лучше всяких теорий показывают безысходный тупик восторжествовавшего гуманизма и необходимость для жизни сверхличного начала», — к такому выводу приходит и Болдырев.
Но не означает ли отказ от гуманизма и своего Я превращения человека в «раба догмы»? С точки зрения формирования гражданского общества (то есть с точки зрения «гуманистов») подобные рассуждения это лишнее свидетельство многолетнего отсутствия в России гражданских прав и свобод. С другой стороны, все зависит от того, какой догме служить. Быть слугой унизительно, только если служишь низменному господину, и подлинная свобода раскрывается, прежде всего, как служение сверхличному. Преодоление себя, служение великому — вот призвание человека. Здесь, на земле это великое, сверхличностное — Россия, а выше России, выше всего — Вера. И подлинные сыны отечества всегда понимали это.
«В старое время было как-то неловко называть интеллигентом опытного, изощренного монаха, по-военному образованного генерала, искусного жандармского офицера, удачного и смелого промышленника; и очень хорошо, потому что нам теперь ясно, что они по природе своей не интеллигенты, а носители народного интеллекта, верные слуги сверхличного начала», — отмечает Болдырев.
Если революция возмездие, то за чьи грехи? Никакой «пресловутый вагон» был бы, конечно, не в состоянии развалить Россию, «если бы дело развала не было бы вполне подготовлено» — писал Болдырев, размышляя об ответственности правящей верхушки, не сумевшей удержать власть, и об ответственности оппозиционной интеллигенции, создававшей идеологическое прикрытие антиправительственным партиям. Болдырев отмечает, что идея разрушения «до основания» не является чисто большевистской идеей. Она может в той или иной степени господствовать и в умах либеральной политической элиты. С другой стороны, нельзя снимать доли вины за все произошедшее и с самой власти.
Не обходит Болдырев стороной и такой важный для традиционалиста вопрос, как богоборчество революции. Было оно причиной или следствием? Болдырев отмечает, что еще задолго до 1917 года православие «перестало быть жизненной основой старой России». Утратив сдерживающую скрепу в виде православия, масса стала искать спасение в новой «вере», которую спешно стали создавать для нее большевистские «догматики». Но именно в этот переломный момент предельно обнажился выбор между верой в Церковь и (или) верой в партию. Никакого отвлеченного «розового христианства» или христианского социализма; никакого гуманизма. Христос или Маркс. За исповедание православия пришлось отвечать свободой, а иногда и жизнью. И здесь опять будет уместно вспомнить одно из предсказаний К.Н. Леонтьева, считавшего, что революционеры «если им дать возможность, крайностями пробудили бы такую вспышку религиозности и охранительных чувств, что после надолго бы достало всего этого…».
Многие страницы книги посвящены проблеме — война и революция. Именно война была одним из катализаторов произошедших событий. Но спекулировавшая на пацифистских настроениях массы революция не принесла желанного мира.
Война империалистическая, которую Ленин так хотел превратить в войну гражданскую, в какой-то момент превратилась в войну всех против всех.
Болдырев считает, что ошибкой была сама пацифистская идея отрицания войн. Не случайно, что в СССР вновь возникла армия, хотя и получившая приставку «Красная», но «по существу, русская армия». А для чего, как не для войны нужны армии? Пацифизм и антимилитаризм отошли в область преданий, и «вечная правда войны постигнута нами в полной мере». Кровь будет литься всегда, но вопрос в том, за что именно будут умирать солдаты на поле боя. Аргументировав присутствие насилия в жизни, Болдырев объясняет, что над государством, за которое сражается армия, есть высшая идея. Эта идея — служение православию и именно православный крест в первую очередь осеняет русское оружие, а только затем следуют имперское величие и геополитические интересы.
Обращаясь к символам, Болдырев отмечал, что военный мундир главы государства самый глубокий и первичный символ монархии, символ служения, символ бремени власти, лежащей на плечах того, кто носит этот мундир, и с другой стороны — символ главнокомандующего, который волен отдавать приказы и подавлять стихию общества. Если мы спроецируем эти слова на послереволюционную эпоху, то увидим за этими рассуждениями не защитный френч Керенского и тем более не гражданский костюм Ленина, а вполне определенный сталинский мундир. Но не будем спешить с выводами. Революция, по мнению Болдырева, уже создала предпосылки для прихода вождя, который может даже основать династию, то есть вновь сделать Россию монархическим государством, если церковное помазание «откроет новой религиозной душе народа таинство воплощения государства в живую личность монарха». Но конкретного кандидата в вожди нации автор так и не называет, уповая на чудо.
Специальный раздел книги Болдырев уделил рассмотрению влияния, которое оказала революция на прочность семейных устоев. С одной стороны превращение брака из «таинства» в обычный юридический акт привело к ослаблению семьи, превращению ее из «малой церкви» в «социальную ячейку». С другой стороны, государство не могло оставить неподконтрольной личную жизнь граждан. Разве похожи советские семьи на «светские компании для достижения взаимного счастья, вечно сходящиеся и расходящиеся, с флиртами и адюльтерами… и тому подобной чепухой?». Необходимость элементарного выживания превращает семьи в «боевые единицы, охваченные воинским духом самопожертвования, дисциплины, верности в бедах и борьбе». Государство в России всегда стремилось взять на себя не только политические, но и морализаторские функции, представая в образе некоего «высшего судии». Видимо, не случайно, что те пороки, о которых упоминает Болдырев (сожительство, частые разводы, аборты и др.) буквально через десяток лет после написания его книги начнут жестко пресекаться и преследоваться новой властью.
Что же за страна возникла из пламени революции? Задумавшись над упразднением имени «Россия» и заменой его на некий абстрактный «Союз», Болдырев приходит к парадоксальному выводу, что имя России еще нужно заслужить. Только потеряв родину, мы осознали то, чем была она для всех нас, осознали, что без России мы ничто! Возвращение слова Россия (хотя и с приставкой — Советская) знаменовало собой новый поворот власти к традиционным началам. Ставши русским, большевизм на деле засвидетельствовал бытие России. «Как странно! Благодаря революции мы приобрели родину. Мы стали крепки земле, крепостные России». «Русский» — именно так станут называть всех выходцев из СССР. «Русский», а не «советский».
Болдырев надеялся, что Россия переварит марксизм, и он отпадет, как ненужный, отживший свое рудимент, оставив те крупицы правды, которые были в большевистской России.
«Новая правда, составляющая смысл нашей жизни и оправдывающая большевицкую Россию перед всеми другими сменяющимися ликами России, ограничена, ущемлена почти во всех сторонах жизни, но видя эти границы, мы видим их временный, неокончательный характер. Революция борется с контрреволюцией, и в этой борьбе они ослабляют и изничтожают друг друга. Как только эта печальная пора уйдет из нашей жизни (а она не может не уйти), так правда большевицкой России обратится в простую и полную РУССКУЮ ПРАВДУ».
Александр Репников, доктор исторических наук
