 |
| НГ-Религии | Дмитрий Урушев | 10.02.2007 |
Время страдания
Начало репрессиям положил сам Никон, который в том же году отправил в ссылку «строптивых» протопопов (Иоанна Неронова, Аввакума и Даниила), подавших царю Алексею Михайловичу челобитную в защиту старых обрядов. В следующем году Патриарх безжалостно расправился с другим своим противником, епископом Коломенским Павлом. Он предал его «на лютые биения и наказания», а затем и «на дальние заточения"… Так в XVII столетии началось гонение на староверов, которое Александр Солженицын назвал «самоуничтожением русского корня, русского духа, русской целости».Постановления архиерейских Соборов и царские указы определили приверженцев византийских и древнерусских обрядов злейшими врагами государственной Церкви и самого государства, заклеймили позорными прозвищами «раскольников» и «еретиков», а самое старообрядчество объявили «расколом» и поставили вне закона. Начались казни инакомыслящих, по всей стране запылали костры. Воплем наполнились застенки, стоном — остроги и тюрьмы. Для многих верующих страшной явью стали слова Христа: «Придет час, когда всякий, убивающий вас, будет думать, что он тем служит Богу» (Ин. 16,2).
Московское царство, Третий Рим, вселенское хранилище православной веры обернулось мрачным Вторым Вавилоном. И о том на весь крещеный мир прокричал из темницы «огнепальный» Аввакум: «Ты, правоверне, без сомнения держи предание святых отец. Бог тебя благословит, умри за сие, и я с тобою же должен. Станем добре, не предадим благоверия! Не почто нам ходить в Персиду мучиться, а то дома Вавилон нажили».
Число человеческое
По слободам и деревням затолковали попы да мужики о скором конце света: «Уже бо антихриста в Москве родиться имущи глаголют, иные же рождена быть проповедуют». Когда наступил 1666 год, мало кто сомневался, что он станет последним, уж так ладно ложилась эта дата в строки Апокалипсиса: «Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое — число его шестьсот шестьдесят шесть» (Апок. 13,18).Но чаемое светопреставление не состоялось. Зато в феврале 1666 года Алексей Михайлович созвал русских епископов в Москву на Собор, который должен был рассмотреть правомерность реформы Никона и решить судьбу старообрядческой оппозиции.
На Соборе были допрошены наиболее известные апологеты старообрядчества, многих пришлось под стражей свозить из тюрем и ссылки. Некоторые принесли покаяние и покорились Собору. Но протопоп Аввакум, священник Лазарь из Романова-Борисоглебска и московский диакон Федор отказались признать новые церковные книги и обряды.
Собор одобрил богослужебную реформу, а «расколоучителей» Аввакума, Лазаря, Федора и соловецкого инока Епифания предал анафеме, осудил на лишение сана и заточение в заполярном Пустозерском остроге. Перед отправкой из Москвы Лазаря и Епифания предали «градской казни»: им отрезали языки, иноку также «поперек костей» отсекли четыре пальца на правой руке. А Лазарю, «положа правую руку на плаху, по запястье отсекли». Протопопа Аввакума от подобного наказания спасло лишь заступничество царицы Марьи Ильиничны.
Но одним Собором царь не ограничился. В феврале 1667 года он снова призвал в столицу архиереев. Им надлежало еще раз осудить старые обряды и старообрядцев, а заодно разобрать дело Никона, самовольно оставившего патриаршую кафедру. Для придания Собору «вселенского» масштаба на него пригласили греческое духовенство: Патриарха Александрийского Паисия и Патриарха Антиохийского Макария.
Их главным советником стал грек Паисий Лигарид, митрополит палестинской Газы, доверенное лицо Алексея Михайловича. Другим консультантом и переводчиком был грек Дионисий, архимандрит афонского Иверского монастыря. Глазами этих двух явно пристрастных людей глядели заезжие архиереи на русские церковные дела, в которых совершенно не разбирались.
Собор 1667 года лишил Никона патриаршества, а также предал анафеме старые обряды и их приверженцев. До сих пор грозным эхом отзывается над Русью это проклятие: «Кто не послушает повелеваемых от нас и не покорится святой Восточной Церкви и сему освященному Собору или начнет прекословить и противляться нам; и мы такового противника данною нам властью проклятию и анафеме предаем, яко еретика и непокорника… Да будет и по смерти отлучен, и часть его, и душа со Иудою предателем, и с распеншими Христа жидовы, и со Арием, и со прочими проклятыми еретиками. Железо, камение и древеса да разрушатся и да растлятся, а той да будет не разрушен и не растлен, и яко тимпан во веки веков».
А судьи кто?
Собор осудил не только «раскольников», но и всех древнерусских святых, державшихся старых обрядов, обвинив их в «невежестве» и «безрассудстве»: «Глупы-де были и не смыслили наши русские святые, не ученые-де люди были — чему им верить? Они-де грамоте не умели!» Поэтому историк А.В.Карташев верно заметил, что иерархи «посадили на скамью подсудимых всю русскую московскую церковную историю, соборно осудили и отменили ее».Но, рассказывая о Соборе 1667 года, невольно задаешься классическим вопросом: а судьи кто?
Патриархи Паисий и Макарий прибыли в Москву еще в ноябре 1666 года — вопреки воле Константинопольского Патриарха Парфения, запретившего им вмешиваться в чужие дела. Когда Парфений узнал, что Паисий и Макарий ослушались его и все-таки выехали на Русь, то он созвал Собор греческих епископов, который лишил их патриарших престолов. Таким образом, Никона и старообрядцев судили не патриархи, а частные лица, выдававшие себя за таковых.
Их советчики Паисий и Дионисий вообще оказались беспринципными авантюристами. «Житие» Паисия Лигарида похоже на средневековый плутовской роман. Будучи католическим миссионером, выучеником иезуитской коллегии св. Афанасия в Риме, он проповедовал униатство в Константинополе и Валахии. В Яссах с ним познакомился Иерусалимский Патриарх Паисий. Иезуит сумел войти в доверие к своему тезке, и Патриарх рукоположил его в православные митрополиты города Газы. Однако Лигарид не поехал в Палестину, а отправился в далекую Москву, благочестивую, но неразборчивую. Здесь его никто не знал, и грек быстро стал при царском дворе важной персоной, «великим учителем и переводчиком».
Таким же авантюристом был афонский архимандрит Дионисий. В Москву он прибыл по приглашению Никона и Алексея Михайловича для работы на Печатном дворе над новыми богослужебными книгами. И хотя Дионисий был заподозрен в тягчайших грехах, содомии и курении табака, он стал при дворе незаменимым человеком как переводчик. Именно его царь приставил к бывшим патриархам Паисию и Макарию. Но русские церковные дела мало волновали Дионисия. Его, как и Лигарида, интересовало только государево жалованье — золотые ефимки и соболя.
Жесточайшее преступление
Кощунственное проклятие Собора 1667 года как бы завершает церковную реформу, начатую Никоном. Как пишет Солженицын, итог ее был ужасен: «Это привело к жесточайшему преступлению анафемы собственному народу и войны против него за никонианскую реформу… Через 40 лет после едва пережитой народом Смуты всю страну, еще не оправившуюся, до самой основы, духовной и жизненной, потряс церковный раскол. И никогда уже — опять-таки на 300 лет вперед — православие на Руси не восстановилось в своей высокой жизненной силе, державшей дух русского народа больше полутысячи лет. Раскол отозвался нашей слабостью и в ХХ веке».Впрочем, власть не ограничилась одной анафемой. Если Собор 1667 года подвел богословскую базу под преследования старообрядцев, то изданные в 1685 году «Двенадцать статей» царевны Софьи законодательно закрепили репрессии.
«Двенадцать статей» — беспримерный по своей жестокости закон. Согласно ему, «упорных раскольников» следовало казнить, сжигая в срубах. Если же они принесут покаяние, то отсылать под строгий надзор в монастыри, откуда не выпускать до самой смерти. Оговоренных в «расколе» пытать на дыбе, а тех, чья вина будет доказана, наказывать кнутом и ссылать. Наказанию подвергались и те, кто только укрывал «еретиков» или знал об их местонахождении, но не донес властям. Их следовало бить батогами и ссылать. Закон предусматривал передачу имущества казненных и сосланных старообрядцев в царскую казну.
«Двенадцать статей» были составлены при непосредственном участии Московского Патриарха Иоакима, что позволило историку Ключевскому утверждать: «Усиление карательных мер против старообрядцев нельзя ставить целиком на счет правительства царевны Софьи; то было профессиональное занятие церковных властей, в котором государственному управлению приходилось обыкновенно служить лишь карательным орудием».
Притеснения ужесточились при Петре I, который называл борьбу со старообрядчеством «равноапостольским» и «святым» делом. Современный историк Е.В.Анисимов пишет, что при этом государе «старообрядцы были поставлены за грань человеческого и гражданского сообщества». Им повелевалось записываться в казенные «переписные книги», платить тяжкий двойной налог и носить одежду особого покроя. Тех, кто уклонялся от исполнения данных законов, ждали пытки на дыбе «для изыскания истины», наказания батогами, конфискация имущества, ссылка или казнь.
В ожидании покаяния
В преследованиях староверов Петру I и его державным преемникам усердно помогало высшее духовенство: митрополит Рязанский Стефан (Яворский), митрополит Ростовский Димитрий (Туптало), архиепископ Новгородский Феофан (Прокопович), архиепископ Холмогорский Афанасий (Любимов) и прочие. В их лице официальная Церковь благословляла и оправдывала гонения. Ведь, как писал митрополит Стефан в книге «Камень веры», «Искус научает, что иного на еретиков врачевания несть, паче смерти».Но эти репрессии были неоправданны и бессмысленны. По мнению Анисимова, «старообрядцы реально не угрожали царской власти. Неизвестно ни одного случая, чтобы старцы задумывали покушения на жизнь ненавистных царей и иерархов Церкви, а отчаянные одиночки их бы совершали. Сопротивление старообрядцев почти всегда было пассивным».
Русская Православная Церковь так и не покаялась перед староверами за неправедную анафему и многовековые гонения. Правда, в 1971 году ее Поместный Собор принял решение «о признании старых русских обрядов спасительными, как и новые обряды, и равночестными им» и «об отвержении и вменении, яко не бывших, порицательных выражений, относящимся к старым обрядам». Однако это признание не заменило соборного покаяния.
Современные иерархи все же понимают, сколь велика пропасть между их Церковью и старообрядчеством. Председатель Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл (Гундяев) определил ее так: «Между нами лежит тяжкий исторический груз жестоких преследований старообрядчества, между нами — память о пролитой крови, невинной и напрасной».
Признание вины сделано, но до раскаяния еще далеко. И «гласом вопиющего в пустыне» остаются скорбные слова Александра Солженицына: «Боже, как могли мы истоптать лучшую часть своего племени? Как могли разваливать их часовенки, а сами спокойно молиться и быть в ладу с Господом? Урезать им языки и уши! И не признать своей вины до сих пор?.. Пока не выпросим у староверов прощения и не соединимся все снова — ой, не будет России добра!»
