 |
| Фома | Андрей Василевский | 09.02.2007 |
Андрей Витальевич ВАСИЛЕВСКИЙ родился в 1955 году в Москве. В 1985 году окончил Литературный институт имени А. М. Горького. С 1977 года работает в журнале «Новый мир», с 1990 года — ответственный секретарь журнала, с марта 1998 года — главный редактор. С 1976 года постоянно выступает на страницах самых разных периодических изданий со статьями, рецензиями и заметками о литературных новинках и литературной ситуации в целом. Женат, сыну Всеволоду — 23 года.
— Сейчас то и дело слышишь, что люди перестали читать. Но ведь и раньше говорили то же самое. Что это — обычное ворчание или действительно примета времени?
— Думаю, что читают действительно меньше, чем, например, в шестидесятые-семидесятые годы прошлого века. Причин много. Сегодня стало гораздо меньше свободного времени, сейчас очень много работают. А в советские годы, особенно в брежневскую эпоху, существовал огромный слой людей, у которых был нормированный рабочий день, гарантированные, пусть и небольшие, оклады и масса свободного времени. И чтение зачастую становилось самым оптимальным способом провести это время. Цены на книги и журналы были доступны. Существовала огромная библиотечная сеть, от «Ленинки» и «Исторички» до самых разных мелких библиотек — Домов культуры, заводских, жэковских. Она могла впитать в себя любые тиражи.
Сейчас, когда мы говорим о книжном буме той поры, у нас происходит аберрация памяти. Нам кажется, что все тогдашние гигантские тиражи скупались только читающей публикой. На самом деле, основным покупателем было государство. Значительная часть выпускаемых книг уходила в необъятную библиотечную сеть. В наши дни этот самый большой покупатель ушел с книжного рынка. Количество библиотек уменьшилось, финансируются они на региональном, местном уровне, цены на книги растут, а фонды, выделяемые библиотекам на закупку новых книг и периодики, или не растут, или уменьшаются.
Вот и смотрите на современного читателя. С одной стороны, у него мало времени на чтение. С другой стороны, всяческие соблазны вроде телевидения, фильмов, интернета. Добавьте к тому же, что книги стали «кусаться», цены на них постепенно приближаются к западным стандартам. Пойти в библиотеку? А книжных новинок там и нет. В итоге люди действительно читают меньше.
— Но, может, в этом и нет никакой трагедии? Читать стали меньше, но появились новые каналы информации, на любой вкус. То же самое телевидение, та же видеопродукция…
— Я думаю, трагедия все же есть. Чтение — это гораздо больше, чем получение информации. Когда человек читает художественную, да и не только художественную литературу (даже неважно, какого качества), он сам мысленно достраивает картину. Это, если разобраться, просто фантастика: ты видишь мелкие черные значки на белой бумаге, а в голове у тебя возникают образы, характеры, идеи. Иначе говоря, чтение — это очень активный процесс, развивающий личность, интеллект — особенно в детстве и в юности. Никакие иные виды искусства, никакие иные «источники информации» не могут в этом заменить чтение.
— Как Вы думаете, почему так мало людей сейчас читают серьезную прозу в «толстых» журналах? Дело ведь не только в том, что любителей легкого чтива всегда больше. Но немало и тех, кто раньше читали «Новый мир» и другие литературные журналы, а сейчас либо не читают ничего, либо ограничиваются развлекательной литературой. Почему?
— Я думаю, и сейчас немало потенциальных читателей серьезной некоммерческой прозы и поэзии. Гораздо больше, чем «реальных» читателей. Увы, очень многим это попросту стало не по средствам. Вообще, если посмотреть, сколько людей у нас в стране «хотят и могут» — то есть регулярно покупают книги и журналы, — мы увидим, что это очень узкая прослойка. И, по косвенным признакам, прослойка эта не растет. Хотя бы судя по динамике так называемых «средних тиражей» (средний тираж получается, если подсчитать суммарный тираж всех вышедших книг и разделить на число их наименований). Конечно, это очень усредненный показатель, зато тут можно отследить динамику за достаточно длительный период. Так вот, средний тираж из года в год падает.
— Это вызвано крахом книжного бизнеса?
— Книжный бизнес у нас в стране развивается как раз неплохо, но лишь благодаря постоянному подорожанию книжной и журнальной продукции и постоянному увеличению количества названий. А средний тираж не растет. Это и означает, что прослойка людей, покупающих книги, у нас очень невелика.
Многие и хотели бы, да не могут себе этого позволить.
Вторая причина — это желание развлечься и отвлечься. Серьезная литературы — не детективы, не фантастика, не любовные романы, а серьезная проза — не дает читателю возможности отдохнуть, забыться. Как правило, это довольно депрессивная литература. Когда мы читаем какой-нибудь детектив, пусть даже очень кровавый, мы все равно понимаем, что это условность, игра, у нее есть определенные правила, и «ужасные трупы» — всего лишь закон жанра. Мы не пропускаем их через свое сердце. То же самое с фантастикой. Мы понимаем, что это такой жанр, и поэтому мы можем читать даже самые мрачные фантастические вещи с воодушевлением и интересом.
Но когда нам предлагают книгу о реальной жизни, о таких же людях, как мы сами, — мы уже не можем эмоционально отстраниться и считать, что это все игра. А когда описывается современный человек в современных обстоятельствах, такое чтение зачастую безрадостно.
Поэт в России меньше, чем поэт?
— Многие люди, которые раньше читали толстые журналы, а сейчас перестали, называют такую литературу «депрессухой». И говорят: зачем это читать? Не хотим расстраиваться. И так вокруг полно ужасов, по телевизору, в газетах — сплошной негатив. Зачем увеличивать тоску? И это говорят те, кто в перестроечные годы запоем читали все толстые журналы подряд…
— Сейчас вообще изменилась роль литературы в культурном пространстве. Почти два века русская мысль исходила из того, что «поэт в России больше, чем поэт». Но в наше время это уже не так. Сейчас в России много замечательных поэтов — и старшего поколения, и совсем молодых. Но их творчество не имеет общественного резонанса. Разумеется, это касается не только поэзии. Никакая книга, даже будучи литературным событием, не может стать событием общественным.
— Так кто же изменился — люди или общество в целом?
— Изменилась вся культурная ситуация. Вот смотрите, та же русская поэзия — она сейчас в очень хорошем состоянии. Это период ее уникального расцвета, когда одновременно работают очень много мастеров, замечательных поэтов разных поколений. Но сегодня в нашей поэзии не существует ни одного «безусловного» авторитета. То есть поэта, которого разные группы читателей, разные поколения признавали бы в качестве «поэта номер один». Да и нескольких нет. Вспомним, были годы, когда Поэт (с большой буквы) был нужен и обществу, и власти, когда спорили, кто у нас «главный» — Маяковский или Пастернак, и это был вопрос не собственно литературный, а общественно-политический.
Сегодня же бессмысленно задавать вопрос, кто у нас лучший поэт — нет самой «вакансии поэта». А нет ее именно потому, что нет запроса — ни со стороны пишущего сообщества, ни со стороны читательских масс, ни со стороны государства. Может, со временем эта ситуация изменится. Как и почему она изменится, не знаю. Но если только этот запрос появится, как только общество захочет — будет и Поэт. И не какой-то неизвестный, выскочивший из кустов, — наверняка этим «поэтом номер один» окажется кто-то, кто и сейчас пишет, публикуется. Не поэты должны измениться, а взгляд общества на них: «Вот они, наши большие поэты! Как же мы раньше их не замечали?!».
Совокупность тусовок?
— Давайте от поэтов перейдем к прозаикам. Что такое «современный писатель» в массовом сознании? Это человек, живущий на гонорары, или просто всякий пишущий, хотя бы на своем сайте в интернете? Словом, кто такой писатель с точки зрения читателя?— Мы очень привыкли говорить «Читатель» — но ведь это фикция. Нет сейчас Читателя как чего-то единого, монолитного. Вернемся на несколько десятилетий назад. Тогда были вещи, которые читали все, с которыми считали своим долгом ознакомиться все образованные люди. И встретившись где-нибудь в гостях, они могли об этом поговорить. «Как тебе «Альтист Данилов»? «Представляешь, у Айтматова в «Плахе"…» То есть существовало некое единое читательское пространство.
Сегодня этого и в помине нет. Нынешняя читательская аудитория — это много «аудиторий», много разных групп со своими вкусами, пристрастиями, любимыми авторами, своими представлениями о том, кто такой писатель и где его искать. Есть люди, которые читают только переводную прозу и совершенно не интересуются современной русской литературой. Есть те, кто читает только поэзию. Есть люди, которые читают одну лишь фантастику и больше ничего им не нужно. Есть те, кому вполне хватает криминальных романов.
Ну, а коли нет единого читателя, то нет и единого представления о том, кто такой писатель.
«Толстяки» не уходят в тираж
— В советское время толстые литературные журналы, и прежде всего — «Новый мир», были основой литературного процесса, неким центром, вокруг которого крутилась вся литературная жизнь. А какова их роль сейчас?— Тиражи у всех литературных журналов сейчас очень низкие. У нас в «Новом мире» 7200 экземпляров. У «Октября» и у «Знамени» меньше 5000, у «Дружбы народов» — 3000. По сравнению с тем, что было раньше, это очень мало. Причем сравнивать надо не с перестроечными временами, когда тиражи толстых журналов зашкаливали за миллионные отметки, — то была особая историческая минута, которая уже никогда не повторится. «Перестроечный» журнал читали как газету, искали в нем «правду, которую от нас скрывали». «Котлован» Андрея Платонова воспринимался с тем же чувством, что и статья «Авансы и долги» экономиста Николая Шмелева.
Сейчас уже невозможно представить, что напечатанная в «Новом мире» публицистическая статья произведет эффект разорвавшейся бомбы, взбудоражит умы. Однако внутри литературного сообщества роль толстых журналов по-прежнему значительна.
Начнем с того, что они являются хранителями некоторых жанров, жанрового разнообразия. Прежде всего, это рассказ и короткая повесть. Издательствам нужны романы. Малыми жанрами они мало интересуются — если только речь идет не о таких «раскрученных» авторах, как Акунин, Пелевин, Улицкая и другие. Продать сейчас сборник рассказов очень трудно. Ну и куда в таком случае идти писателю с рассказами и повестями? Только в литературный журнал. Замечу, кстати, что рассказ сегодня на очень хорошем уровне — несмотря на то, что жанр не коммерческий и платят за него скудно.
А возьмем литературную критику. Вот большая, развернутая рецензия, посвященная какой-то новой книге. Где ее можно прочесть? Не только в общественно-политических, но даже в специализированных газетах — «Литературной», «Литературной России», «Книжном обозрении» — мы больших рецензий не найдем. Не тот формат. Для серьезной критики место есть только в толстых литературных журналах. То же касается и жанра очерка. Куда идти очеркисту, который пишет не сиюминутную газетную публицистику, которому нужно пространство, объем, чтобы изложить свои мысли и впечатления?
А поэзия? Куда идти поэту с подборкой новых стихотворений (до того, как у него соберется новая книга)? Только в литературный журнал.
Если представить себе, что исчезли литературные журналы — это окажется самой настоящей культурной катастрофой. Конечно, в первый момент общество этого не почувствует, но для литературы это будет полный крах, потому что исчезнут совершенно необходимые ей жанры. Ну представьте, что останутся одни романы…
Второе: жизнь литературного сообщества сейчас группируется вокруг издательств, толстых журналов и литературных премий (а не вокруг «союзов писателей»).
Третье: сейчас толстый литературный журнал — пожалуй, самое оптимальное средство доставить новейшую русскую литературу читателю, живущему далеко от Москвы. Особенно если говорить о читателе немолодом, который не пользуется интернетом. Только из толстых журналов он узнает, что же реально сейчас происходит в прозе, поэзии, литературной критике. В Москве, перенасыщенной культурными событиями, выход очередного номера журнала проходит практически незамеченным, а в провинциальных библиотеках люди записываются в очередь на «Новый мир», «Знамя», «Октябрь».
— А как Вы представляете себе будущее литературных журналов? Порой говорят, что дни их подходят к концу, что скоро их вообще не станет…
— Вряд ли основные толстые журналы закроются. Найдутся спонсоры, гранты. Выкрутимся. «Бумажные» тиражи у всех существенно снизятся, а читательская аудитория будет прирастать в интернете, где размещены бесплатные электронные версии новых номеров.
Но когда такой читатель заходит на сайт «Журнальный зал» и смотрит, что интересного появилось в «Новом мире» или «Знамени» — для него принципиально важно, что это новинки бумажных журналов. Бумажная версия служит некой гарантией, что это серьезная литература, прошедшая редакционный отбор, а не просто какая-то сетевая «самодеятельность», коей нет числа.
— А вы вообще интересуетесь, кто вас сейчас читает?
— Несколько лет назад проводилось социологическое исследование — кто читает толстые литературные журналы. И его результаты совпали с нашими интуитивными догадками. Большинство наших индивидуальных подписчиков — это те, кто привыкли иметь дело с толстыми журналами еще в советские годы, те, кто успели получить эту «культурную прививку». В основном, это уже немолодые, образованные, но не слишком обеспеченные люди. Как правило, не москвичи. А молодые читают «Новый мир» в интернете.
О массовых жанрах замолвите слово…
— Из Ваших слов можно сделать вывод, что настоящая литература — это только то, что печатают в толстых журналах. Но ведь большинство людей читают иное — фантастику, детективы, женские романы…
— Начну с того, что за последние десять лет детективы и фантастика во многом взяли на себя те функции, которые должна была бы нести серьезная реалистическая проза.
Детектив стал заменителем социального романа. Если мы захотим почувствовать атмосферу современной жизни — как люди едят, пьют, одеваются, — все это социальное бытописательство мы скорее найдем в детективах, чем в «серьезной прозе».
Что касается нашей русской фантастики — там появилось очень много того, что можно было бы назвать «романами идей». Это мировоззренческие романы, в которых продумываются, проговариваются модели сегодняшней России, России будущего, философские, религиозные вопросы. Все, что связано с открытой идейностью, очень интересно проявляется в фантастике. В то же время в нынешней, так называемой «серьезной литературе» мы найдем очень немного произведений с открытой мировоззренческой составляющей.
— А Вам не кажется, что различия между реалистической литературой и фантастикой зачастую пролегают не по художественным критериям, а по издательским? Издан роман в фантастической серии — никто и не усомнится, что это фантастика. Попал в серию «современная проза» — его сочтут реалистическим, сколько бы фантастических наворотов ни было в тексте.
— Отчасти это так. Как пример можно привести Пелевина, который начинал как фантаст, у него выходили книжки в фантастических сериях. Потом наступил очень короткий период, когда он стал «толстожурнальным» автором: в «Знамени» была напечатана «Жизнь насекомых», у нас, в «Новом мире» — «Желтая стрела». Потом и этот период кончился, но сейчас Пелевина уже никто не называет фантастом, хотя элемент фантастического в его книгах всегда очень силен. Конечно, то, как книга издана, как она подана, играет огромную роль.
Но нельзя все сводить только к этому. К сожалению, многим нынешним фантастам свойственна стилистическая небрежность — может, из-за того, что они должны работать быстро, особенно если связаны договорами. К тому же, им приходится писать в определенном формате, который навязан издательствами.
Но вот вам обратный пример, когда фантастическое произведение сперва печатается как «современная проза», а позднее выходит как фантастика — это роман «Гравилет „Цесаревич“» питерского писателя Вячеслава Рыбакова, сперва опубликованный в журнале «Нева» и лишь затем изданный в серии фантастики. К сожалению, авторов такого уровня среди современных русских фантастов, по-моему, не слишком много.
Соблазн «рифмованного благочестия»
— Среди писателей немало верующих людей. Иногда их вера ярко проявляется в том, что они пишут. Как Вы думаете, можно ли говорить о появлении «христианской прозы» как одной из тенденций в современной литературе?А вот в поэзии такая тенденция есть. Самый яркий пример — это Олеся Николаева, у которой вера и творчество абсолютно органичны.
Вообще, по-моему, вера и творчество находятся в довольно сложных отношениях. Есть все-таки некое противоречие между психологией художественного творчества и психологией веры. Не раз приходилось видеть, как у ярких поэтов после обращения к вере краски угасают, а стихи становятся просто скучными. Видно, как человек себя искусственно зажимает, начинает писать «как надо», а в итоге получается рифмованное благочестие.
Наверное, дело в том, что непосредственно после обращения человек еще не умеет органично сочетать свой художественный дар и свой новый внутренний опыт. Потом он может преодолеть этот диссонанс, но может и надолго «застрять».
Иными словами, период неофитства для любого творческого человека — это серьезное испытание. Испытание не только веры, но и таланта.
— А что бы Вы посоветовали таким людям?
— Вряд ли я имею право что-либо им советовать. Хотелось бы только предостеречь от прямой проповеди в стихах. Проповедь и поэтическое творчество — это разные сферы деятельности. Но я думаю, если у человека есть живая, искренняя вера, то она в его стихах обязательно проявится, даже если он в момент сочинения стихов не будет натужно думать: «Что я как христианин должен писать?». Если у него есть вера и он свободен, талантлив и искренен в своих стихах, — это просто не может не проявиться.
— Иногда пишущие воцерковленные люди с предубеждением относятся к светским изданиям. Они думают, что им туда дорога закрыта, что при одинаковом художественном уровне там скорее предпочтут безрелигиозное произведение. Эти опасения имеют под собой какую-то почву?
— Журналы-то разные, издательства разные, люди разные, всюду свои предпочтения, в том числе и мировоззренческие. В общем, по-всякому бывает. Но у нас в «Новом мире» религиозность талантливого автора уж никак не может быть препятствием к публикации.
Виталий КАПЛАН
http://www.foma.ru/articles/566/
