 |
| Фонд стратегической культуры | Ара Недолян | 07.02.2007 |
Так было. Некогда Россия настойчиво искала, собирала и призывала людей. По литературе памятны «немецкая волна», «французская волна», «польская волна» — чиновников, военспецов, инженеров, управляющих поместий, домашних учителей, деятелей культуры (или лиц, выдающих себя за вышеприведенных) — далее, у истоков советского государства — евреи, латыши, грузины, армяне… Русская нация не оставалась в долгу — вспоминаются массированные (вольные — и невольные, продиктованные суровым государственным интересом!) переселенческие десанты в Среднюю Азию, на Кавказ, Прибалтику, Сибирь и Дальний Восток, «зачищенные» Крым и Чечено-Ингушетия…
Некогда люди воспринимались как желанный, ценный ресурс, как созидательная сила в руках державы. Как своеобразное вложение капитала в освоение новых территорий, а значит расширение экономической базы державы. И не только в России. Австро-Венгрия довела Европу до Мировой войны, а себя — до уничтожения, настойчиво стремясь влить в империю все новые и новые славянонаселенные территории на Балканах, в жажде приобретения новых людей ее не останавливало даже то, что относительная численность немцев — «титульной нации» империи Габсбургов — составляло уже менее 40% процентов населения. И еще совсем недавно, лет 7−8 назад, экономисты ФРГ утверждали, что экономика их страны не сможет обеспечивать поступательный рост, если ежегодно в трудовые ряды не будет вливаться не менее миллиона эмигрантов.
Сегодня эти настроения и в России, и во всем мире разительно изменились. Хозяева обнаружили, что не любят мигрантов. Всматриваясь в них, они обнаруживают все новые и новые непривлекательные черты. В свою очередь и мигранты не выказывают уж прежних симпатий к странам пребывания и народам-хозяевам, начинают замечать враз их недостатки и изменившееся отношение.
Отчего так, отчего то, что раньше было хорошо, сегодня стало плохо?
Ответ, в сущности, прост: если раньше люди ехали в Россию (или другие страны) ради хорошего дела, то сегодня они едут — ради плохого. Раньше они ехали — защищать диссертации и строить Комсомольск-на-Амуре, запускать космические корабли и ядерные реакторы, вести в тайных ОКБ титаническую борьбу с Америкой за военно-техническое преобладание и выигрывать конкурс имени Чайковского…. встречать других людей и говорить с ними дни и ночи напролет о важном, важнейшем, неизмеримо важном… Или чтобы побывать в Эрмитаже и Большом театре. И в Мавзолее. И русские ехали — чтобы поворачивать вспять великие реки и распахивать девственную целину, чтобы объяснять декханам, что нельзя же поклоняться Магомету в ракетно-космический век, чтобы создавать своими руками, своими идеями: великую европейскую Российскую империю, затем — Всепланетный Советский Союз, на страх, соответственно, коварной англичанке и подлому дяде Сэму. Теперь, напротив, люди едут, чтобы бежать от жизни, бежать от своего назначения. Что значит — бежать от своей войны или своей бедности? Бежать, оставляя их — кому? Тем, кто не бежит? Мигрировать, чтобы торговать на рынке и работать в криминализированных, рабовладельческих бизнес-структурах? Или, даже поступив в сравнительно нормальное учреждение или бизнес, трепетать от благодарности, что их приняли, их терпят, несмотря на лицо определенной национальности? И от страха, что терпеть перестанут? Мигрант сегодня — это гедонист, человек, живущий ради того, чтобы получать от жизни наслаждение. И неудивительно, что мигрант норовит сосредотачиваться в Москве, такой же гедонистичной сегодня по духу, как и он сам. И у мигранта, и у коренного русского населения просто нет сегодня важного дела, которое оправдывало бы существование как тех, так и других. Им остается только вглядываться друг в друга, с отвращением, как в зеркале, обнаруживая в другом признаки того похотливого влечения к жизни-как-наслаждению, которое испытывает он сам.
Нет важного дела, которое побуждало бы их не глядеть друг на друга глаза-в-глаза, а вместе, повернувшись, глядеть в одну сторону. На великие просторы. На предстоящие свершения — для которых нужны люди. Нет важного дела. Единственным делом, которым Россия сегодня реально занимается, является добыча топливного сырья. И приходилось слышать, что на буровых в тундре по-прежнему дурной тон «катить» на человека из-за национальности. Потому что на буровых в тундре нет мигрантов — там есть труженики, подвижники.
И в других странах то же самое. Диагноз и для Франции, и для России, и для Америки один и тот же — деиндустриализация. Это нечто вроде иммунодефицита — или старческой немощи — разом в организме, утратившем волю к жизни и борьбе, начинают вздыматься тысячи невообразимых прежде хворей. И деиндустриализация, если вдуматься, лишь один из симптомов — того, что называют «провалом модернистского проекта», «концом истории», или, если проще, утратой к организованному поиску и созиданию смысла жизни. В условиях такого отказа труд становится излишним и даже вредным, и неудивительно, что многие страны, многие правительства начинают «заботиться о создании рабочих мест» — то есть не работы много, невпроворот, а людей мало и нужны люди, а наоборот — людей много, работы не хватает! И вот тут-то именно на сцену выступает «проблема мигрантов». Проблема эта перекрестная, тотальная и всеобщая — эстонские и латвийские власти не знают, что делать с сотнями тысяч русских, ненужных им из-за ликвидации прибалтийской промышленности, не желающих, понимаешь, учить латышский и эстонский языки и почитать Гундсбергиса (кто бы этот Гундсбергис ни был); негры тропической и южной Африки гонят понемногу английских и голландских поселенцев, сильно при этом сетуя, что в Париже на них косо смотрят из-за цвета кожи, а в Америке вдруг бросились объявлять английский язык государственным, обнаружив, что страна потихоньку превращается в «Les Estades Uniones». Армения всерьез раздумывает, что же она будет делать с доброй половиной своего прежнего населения, утекшего в Россию и Америку, «когда там и там начнется». Что «начнется» и там, и там, давно не сомневаются, вопрос лишь — когда и с какой интенсивностью. И кого из «соседей» — Турцию или Азербайджан — попросить освободить еще десять-двадцать тысяч квадратных километров исторической армянской территории, которую они, так сказать, «арендуют».
Одно из мнимых разрешений вопроса — что все уедут к себе. Русские мигранты из Прибалтики, Средней Азии вернутся в Россию, а нерусские мигранты из России уедут к себе. Негры уедут из Парижа, а англичане и голландцы — из Африки. И что дальше? Мигранты ведь — симптом болезни, а не сама болезнь. Не мигранты повинны в том, что русские женщины не хотят рожать детей, тогда как мусульманские хотят. Что пять миллионов человек в РФ — наркоманы (лет пять назад называли цифру — два миллиона, но и тогда она ужасала), и это не считая обычных алкоголиков. Русские — не обычная нация. Русские — это человечество, это мир в мире, и, выключенные из делания реального и большого дела, они не утешаются потребительством-накопительством, а молча, но решительно уходят из этой жизни, поворачиваются к ней спиной, что бы там оптимистически ни вещали власти о «росте уровня жизни». Менее драматично, то тоже вполне определенно уходят и другие части Большого человечества, делатели Большого Дела, строители цивилизации. Трудно в этих условиях убедить мигрантов — как иностранных, так и своих, единоплеменных, оккупирующих под шумок Куршевели-Канары-Хургады — «уехать к себе».
Однако, глубочайший обморок конца ХХ века потихоньку проходит, человечество молча, не споря просто отворачивается от убедительнейших доказательств «конца истории» и начинает вновь искать свой смысл. Применительно к России — для меня символично хронологическое совпадение двух фактов, двух вестников: это запрещение мигрантам торговать на рынках (правильно, незачем приличному человеку быть мигрантом и торговать на чужом рынке) и появления мнения (пока лишь) правительства о необходимости построить до 2015 года 1000 пассажирских самолетов в России. Вообще-то строить надо 1000 в год, а не в восемь лет, но дорог почин. Глядишь, очередь дойдет до локомотивов, кораблей, автомобилей, телевизоров-компьютеров, промышленности группы «А» (тем, кто не учился в советской школе, разъясняем: это производство средств производства), строительства новых городов и портов, фундаментальных исследований и прорывов в физике, необходимости вновь начать давать настоящее образование детям, желания людей иметь настоящую профессию и создавать либо постигать нечто важное скорее, нежели «работать» и «зарабатывать». И тогда — детей интересно станет рожать в эту жизнь, потому что они будут в этой жизни нужны, их станет не хватать…. И из других стран будут приезжать ученые, поэты, инженеры, потому что они хотят быть там, где делается настоящее дело, и потому что они нужны там — там их ждут. А перевоспитанием отдельных несознательных «мигрантов» займется милиция. Будет их водить строем на лекции в планетарий и заставлять учить наизусть Пушкина.
