Убийство доброго пастыря

Гласность криминальной хроники — палка о двух концах. Иногда сообщения о преступлении порождают эффект положительной обратной связи — у злых дел находятся подражатели. Так ли это в случае с убийствами сельских священников, мы точно не знаем — возможно, убийцы и телевизора-то не смотрят, но лучше было бы, когда бы столь же подробно рассказывалось не только о преступлении, но и о воспоследовавшем суровом наказании. Когда бы гласность работала на общее предупреждение, донося до безрассудных людей, что убивать священников совсем уже нехорошо и что такие деяния влекут за собой по закону особо неприятные последствия.

На то возражение, что убивать вообще нехорошо — хоть попа, хоть тракториста — и особо строгое наказание за убийство священника противоречит принципу равенства всех в светском государстве, заметим, что градация убийств присуща как человеческой природе («Убийство гнусно по себе; но это / Гнуснее всех и всех бесчеловечней», — говорит призрак отца Гамлета, убитого братом Клавдием), так и писаному праву. Законодатель подразделяет убийства на простые и квалифицированные, свидетельствующие об особой испорченности злодея, за которые по этой причине положена более суровая кара. Случай со священником должен подпадать под п. 2-б ст. 105 УК РФ — «Убийство лица или его близких в связи с осуществлением данным лицом служебной деятельности или выполнением общественного долга».

Сама природа священнического служения требует полной открытости. Иерей есть икона Христа — тот пастырь добрый, который радеет о всех заблудших овцах, ибо «нет воли Отца вашего Небесного, чтобы погиб один из малых сих» (Мф. 18:14). В переводе с богословского на практический язык это означает, что никому не должен быть возбранен доступ в храм и никому не может быть отказано в духовном утешении, причем во всякое время и во всяком месте. Священник всегда при исполнении, и работа с людьми — причем любыми, без анкетирования и фейс-контроля, — есть его постоянная обязанность. В данном отношении Церковь существенно отличается от других лиц и учреждений, которые вольны устанавливать какие угодно меры для охранения личной безопасности и ограничения доступа к ним. Сегодня каждая шарашкина контора обзаводится пропускной системой и охранником, а каждый частный человек волен определять себе круг общения и место служения. Священник — доколе он священник — в том не волен, а двери не только храма, но и поповского дома (бывают неотложные требы) должны быть открыты для всех. Церковь не является клубом для избранных.

Из чего проистекает особая, повышенная уязвимость священника, который не может закрыться и отгородиться от опасностей, а равно и не волен в самообороне. Даже случайное убийство (например, наезд на пешехода по вине последнего) влечет за собой извержение из сана. Убийство с целью обороны — тем более. Что приближает покушение на священника еще и к отягчающему п. 2-в ст. 105, который говорит о заведомо беспомощном состоянии жертвы. Убийство человека, который по самой природе своего служения уязвим и беззащитен, есть убийство предательское. Вряд ли стоит напоминать, в каком круге ада находятся предатели доверившихся им и какое страшное звучание у слова «отцеубийца», — ведь оно тоже предполагает предательство, опрокидывающее все представления о человеческих отношениях.

Скорее всего хоть верующим, хоть неверующим будет понятно, что убийство человека, который в силу своих обязанностей доброго пастыря не может уклоняться от опасностей, есть проявление такой испорченности — татаро-монголы щадили попов, — которая заслуживает максимально тяжкой уголовной кары.

http://www.izvestia.ru/sokolov/article3100048/