«Для меня главное — видеть в каждом человеке образ Божий»

Интервью Преосвященнейшего Лонгина, Епископа Саратовского и Вольского, газете «Взгляд»

Преосвященнейший Лонгин, Епископ Саратовский и Вольский

— Владыка, три года, как Вы в Саратове. Уже можно сравнить старую епархию с новой и подвести некоторые итоги. Что удалось сделать за этот период?

— Я бы не стал говорить о новой епархии. Потому что лучшим свидетельством состоятельности человека считаю способность продолжить тот путь, которым шли его предшественники. Но кое-что сделать действительно удалось. Прежде всего, мы открыли за это время значительное количество новых храмов. Число приходов в епархии почти удвоилось. Конечно, это далеко не все, что необходимо, но прогресс налицо. Нам удалось существенно поднять уровень образования и, если можно так выразиться, оснащенности в нашей семинарии. Удалось создать некую, не буду говорить систему, но, по крайней мере, способ взаимодействия с саратовским обществом. Выходят неплохие печатные издания, есть свой сайт, теле- и радиопрограммы. Разумеется, сделать еще нужно очень много. Главный вопрос, конечно, как и по всей стране — кадровый. Кадры не удается готовить так же быстро, как открываются новые приходы.

— Что стало с людьми, которые составляли костяк епархии, до Вашего здесь появления? Они востребованы сегодня? Был ли глобальный кадровый передел?

— Безусловно, востребованы. Это наш золотой фонд. Практически все остались на своих местах. Московских священников, которые приехали со мной, всего пять человек. А в саратовской епархии сегодня более двухсот священнослужителей. Хотя, конечно, какие-то недовольные были и есть. Руководитель не может всем нравиться.

— Вас называют «крепким хозяйственником», это Ваше второе «я» или вынужденная роль?

— Я не хотел бы быть только им. Но иногда получается, что хозяйственные вопросы действительно занимают большое место в моей деятельности. Этот перекос в последнее время характерен для всех российских епархий. Мы всего лишь 15 лет, как начали восстанавливать церковную жизнь. Вы знаете, мне пришлось одиннадцать лет жить в Москве, поднимать подворье Троице-Сергиевой лавры. И как-то мне попалась книга, изданная до революции — жизнеописание семейной династии священников, которые служили на этом же подворье. Я поразился тому, как жили эти люди: спокойно, размеренно, — в хорошем смысле этого слова. Скажем, за десять лет в храме позолотили какую-то икону, сделали оклад, пошили облачение. И посмотрите, что приходится делать в наше время — за несколько лет воссоздавать то, что наши предки строили столетиями! Я думаю, такого опыта никогда не было не только у Русской Православной Церкви, но и ни у одной Церкви в мире.

— Церковь сегодня не так дистанцирована от государства как прежде. Как складываются Ваши отношения с властью?

— Это часть моего служения. К тому же Церковь никогда не была диссидентской структурой, еще с апостольских времен она призывала трезво относиться к власти и никогда не пыталась устраивать революций, например, против рабовладения. Однако именно благодаря нравственному влиянию Церкви христианский мир отказался от рабства, как института. Мы воспринимаем государство и власть как данность и стараемся по мере возможностей защищать интересы Церкви. Но это не интересы корпорации, как некоторые полагают. Это интересы тех людей, которые ее составляют. Например, в Саратове нет православной гимназии. С точки зрения «корпорации» — нет и не надо, хлопот меньше. Но с точки зрения Церкви она нужна, потому что люди хотят давать детям хорошее образование.

— Есть ли какие-то методические разработки для православного священства — как налаживать контакты с сильными мира сего?

— Нет, здесь кто как умеет. Для меня главное — видеть в каждом человеке образ Божий, человека страдающего, нуждающегося в помощи, молитвах церкви. И еще: ни к кому не относиться предвзято. Я никогда не руководствуюсь бытующими в обществе характеристиками — мол, этот человек, такой-то и такой-то, — и не выношу своего суждения, пока сам с ним не пообщаюсь. Я просто не имею на это права, как пастырь. И зачастую, общаясь с некоторыми персонами, я находил, что они гораздо лучше, чем о них думают, говорят или пишут.

— Насколько регулярно Ваше общение с местной властью? Вы можете дать совет губернатору, сити-менеджеру, высказать свое мнение по какой-либо проблеме?

— По собственной инициативе и в частном порядке — нет. Мне трудно это представить. Если спросят, отвечу. Однако есть какие-то вещи, касающиеся всего общества, на которые мы считаем своим долгом как-то отреагировать. Например, я не раз выступал с публичными заявлениями по тем или иным проблемам, например, по проблеме игорного бизнеса, наркомании. А с чиновниками я встречаюсь, в основном, на различного рода мероприятиях. Какого-то расписания, которое регламентировало бы периодичность таких встреч, у меня нет. Неформальных отношений тоже.

— Как Вы считаете, Церковь должна влиять на политические процессы?

Я думаю, и да, и нет. В древности у Русского Патриарха было так называемое право «печалования». Это предусматривало некое участие в судьбе униженных, обездоленных. Если говорить о вмешательстве как о попытке влиять на какие-то персоналии, их назначение, смещение, я убежден, что Церковь не должна в это вмешиваться. А вот о том, чтобы нравственные принципы христианства если не лежали в основе политики, то хотя бы учитывались, Церковь должна заботиться. И в этом плане наше влияние будет возрастать по мере того, как будет расти количество воцерковленных людей во всех сферах жизни. Людей, не просто говорящих о своей лояльности по отношению к Церкви, а принимающих в качестве основы своей жизни и профессиональной деятельности христианские принципы.

— Многие бизнесмены, чиновники сейчас проявляют набожность, помогают церкви, но в большинстве случаев это лишь внешняя атрибутика, дань моде. Вы, общаясь с ними, чувствуете искусственность таких посылов?

— Вы знаете, есть некие журналистские клише, которые уже много лет кочуют из одного издания в другое. И то, о чем вы говорите, — одно из них. Наверное, в годах 80−90-х, бывшие секретари парткома стоявшие в храме со свечой и не знавшие, что с ней делать, действительно выглядели немножко смешно. Но с тех пор прошло много времени, выросло новое поколение, в том числе и чиновников. Я думаю, среди них есть разные люди — и те, кто обычно не ходит в храм, но присутствует на праздничных богослужениях, потому что того требует протокол, и те, кто делает это искренне. Видно, что они умеют и перекреститься, причем делают это в нужный момент. И к тем, и к другим я отношусь, как священник к любому человеку, зашедшему в храм. И фальши какой-то здесь не ощущаю. Например, по большим мусульманским праздникам губернатор или его заместители бывают в мечети. Но почему-то все воспринимают это как знак уважения, а когда чиновники приходят в православный храм, говорят: фальшь.

— Вот конкретный пример — Юрий Аксененко. Личность, мягко говоря, неординарная. Слыл очень набожным, ходил в церковь, а еще… к гадалкам, астрологам и прочим. Может быть, только дьяволу не поклонялся, на всякий случай. Как Вам такое?

— Я хорошо знаю Юрия Николаевича, и конечно, слышал в числе прочего и подобных вещах, однако, не от него. К сожалению, сегодня очень много людей приходит в Церковь, пройдя очень длинную и извилистую дорогу. Я все-таки склонен думать, что у Юрия Николаевича это был некий этап внутреннего развития, так сказать, остановки на пути к Богу. Когда я с ним познакомился, он был уже верующим человеком, исповедовался (не мне, конечно, я не являюсь духовником ни одного из нынешних или бывших наших чиновников), причащался, ходил в храм. Повторяю, я воспринимаю человека таким, каким он предстает передо мной. У меня нет обязанности заниматься его проблемами или выяснять, к примеру, источники его доходов.

— А политики, чиновники, получающие церковн ые награды? Учитывается ли при этом их нравственный уровень? Опять же, вспоминая Юрия Аксененко…

— Эти награды даются за какое-то конкретное дело, а не за личные качества. За помощь в строительстве храма, детскому дому. Хотя принцип оценки человека здесь, безусловно, работает. Поскольку орден носит имя того или иного святого и это предполагает, что нравственные моменты также будут учтены. Но, понимаете, есть люди пререкаемые в обществе. Кому-то они не нравятся, а кто-то относится к ним очень хорошо. Но Церковь не должна, не имеет права вставать на одну из сторон — «за» или «против» кого-то.

— Каково участие Ипатова в том, что произошло за последнее время в епархии? Можно сравнить то, что он делает, с «церковной» активностью Аяцкова, Аксененко?

— Мы живем в такое время, когда без активно благожелательного отношения властей практически ничего нельзя сделать. И мы сегодня что-то делаем именно благодаря тому, что нам идут навстречу в организационных вопросах, в реставрации, в строительстве. Но сравнивать П.Л. Ипатова с кем-либо я бы не стал. У нас в Саратове такая специфическая политическая жизнь, все эти действующие и ушедшие политики в достаточно непростых отношениях друг с другом… Мне бы не хотелось выглядеть пристрастным к кому-либо в этом вопросе.

— Владыка, если использовать экономические термины, как формируется бюджет церкви?

— Бюджет церкви формируется из тех, условно говоря, пожертвований, которые собираются в каждом храме. Часть из них используется на нужды этого храма, часть отсылается в епархию, из чего составляется общественный епархиальный бюджет. Это основной источник наших доходов.

— Разве свечки и иконы могут прокормить такой большой институт?

— Нет, и в этом наша проблема. Поэтому я, как практически любой архиерей или священник, уже три года живу с протянутой рукой. Я не раз говорил: если бы мы восстановили церковную экономику на правильных основаниях, мы могли бы смело отменить торговлю. Но для этого Церковь должна жить так, как живут все традиционные религиозные организации во всем мире — на доходы от управления недвижимостью, земельными участками. Однако сегодня их сдают в аренду люди, которые приватизировали это имущество в начале 90-х 15 копеек за квадратный метр. И когда я обращаюсь и прошу сдать уголок для воскресной школы, новые хозяева говорят мне: «А вы дадите нам миллион долларов?». Я не утрирую, описываю реальный случай с «Нарат-банком».

На свечи, записки, иконки и крестики можно заплатить зарплату священникам, хору, но не более того. Существуют еще единовременные пожертвования от частных лиц. А на реставрацию памятников архитектуры вот уже второй год мы получаем дотации из федерального бюджета, в рамках специальной программы Патриарха и Президента.

— А общую сумму бюджета можете назвать?

-Она невелика.

— У епархии есть постоянный круг благотворителей?

— Большая часть крупных пожертвований, которые приходят от частных лиц, это помощь от людей, с которыми я общался, будучи настоятелем в Москве. Я просто звоню своим старым знакомым, и они помогают. Например, новый семинарский корпус на ул. Радищева полностью восстановлен на деньги моих московских знакомых. Сейчас мы пытаемся обустроить церковно-просветительский центр в ограде Покровского храма. И там тоже помогают только москвичи.

— А как же саратовские меценаты?

— Саратовские пока учатся этому не простому делу. Видимо, человек должен осознать такую необходимость. Мы худо-бедно создали класс капиталистов, теперь нужно воспитывать в людях чувство патриотизма, любви к своей истории, к своей стране. Но круг саратовских меценатов-благотворителей постепенно складывается. Это сложный процесс, он не поддается какому-то регламенту.

— Есть мнение, что бизнес, особенно с криминальным прошлым, рассматривает пожертвования как некую индульгенцию. Поэтому именно такие люди чаще всего и помогают.

— Это еще один популярный миф. Совсем не так. Во-первых, любой человек, независ имо от того, что он принес в церковь — свечку или солидное пожертвование, в первую очередь, пытается таким образом выразить свое отношение к Богу. Ведь и свечку можно ставить с низменными побуждениями. Церковь не пытается брать на себя полицейские функции ни в отношении отдельного человека, ни в отношении бизнеса, ни в отношении власти. Но при этом Церковь обязана напоминать и отдельному человеку, и обществу о тех нравственных принципах, на которых это общество только и может существовать.

— Расскажите о Вашей работе в Общественной палате. Кто был инициатором Вашего выдвижения?

— Меня выдвинула общественная организация, которая приняла меня в число своих членов. Точное ее название — «Национальный гражданский комитет по взаимодействию с правоохранительными, законодательными и судебными органами».

— Как Вы оцениваете роль ОП в качестве общественного института?

— Первое время, когда палата только была создана, мне приходилось отделываться какими-то общими словами. Сегодня ситуация изменилась. Общественная палата постепенно перестает быть декоративным органом и пытается активно влиять на ситуацию в обществе. Ее роль уже вполне ощутима, например, в исправлении целого ряда законопроектов. Взять хотя бы проект закона об игорном бизнесе. Ведь в Госдуме он проходил «на ура». Мы привыкли ругать те ли иные формы общественной организации. Не надо их ругать. Надо стараться наполнить их жизнью.

— Православную Церковь часто осуждают за то, что она ведет себя не достаточно активно в плане миссионерства, замкнулась в храмах. Те же самые мусульмане, протестанты ведут более активную проповедническую деятельность.

— Еще один из мифов, которые складываются независимо от объективной реальности. Интересно при этом, что Церковь часто упрекают в двух противоположных вещах: в том, что она не активна и никуда не вмешивается, и в том, что она лезет, куда не надо. Мы стараемся быть активными. Столько книг, сколько мы издали за последние 15 лет, не было издано за все время существования царской России. Разве это не проповедь? Церковь присутствует сегодня в средствах массовой информации. Не так масштабно, как хотелось бы, но все же. Мы поводим самые различные мероприятия и, самое главное, мы строим новые храмы. Первостепенная задача церкви, ее основная проповедь в том, чтобы дать людям возможность прийти в храм. Да, мы не ходим по квартирам, не ставим ногу в дверь… И никогда не будем заниматься подобным «маркетингом». Ну, а все остальные возможности достучаться до людей используем.

— Существует ли конкуренция между конфессиями?

— Я бы не назвал это конкуренцией. Разве врач конкурент шарлатану? Мы считаем, что псевдорелигиозные организации калечат людей, а нередко даже убивают духовно, но выбор всегда остается за самим человеком. А что касается традиционных конфессий…. Есть более подходящее слово: прозелитизм — стремление обращать всех в свою веру. Но я думаю, что сегодня и для мусульман, и для православных существует огромное поле для деятельности среди традиционно исповедовавших эти религии народов. Поэтому говорить о конкуренции здесь не стоит.

— Тем не менее, Православная Церковь очень ревностно относится, например, к тому, что на ее территории католики ведут проповедническую деятельность. Это заставляет сделать вывод о том, что между конфессиями существует некое межевание территорий.

— Католики сами поставили себя в сложную ситуацию. На втором ватиканском соборе они объявили, что полностью признают Православную Церковь в качестве своей церкви-сестры. А дело в том, что там, где существует понятие Церковь, существует и понятие канонической территории. Я, как епископ, не могу действовать на территории другого епископа, к примеру, в Самаре, и строить там храмы. Поэтому мы говорим католикам: если вы сами заявляете о нашей близости и возможности воспринимать друг друга в качестве Церквей, то почему нарушаете каноны, которые, кстати, у нас едины?

— Как в связи с этим складываются Ваши отношения с местным католическим епископ ом Клеменсом Пиккелем?

— Нормально. Мы плодотворно общаемся.

— Он малоактивен и вас это устраивает?

— Почему малоактивен? Он ведет очень активную деятельность, если участь, что в его епархию входит треть России — от Оренбурга до Северного Кавказа. И он посещает все эти места постоянно — служит, проповедует. Но католическая община в Саратове не велика.

— Православная Церковь и реформа — вещи несовместимые? Возможно ли, на Ваш взгляд, в будущем упрощение богослужения, перевод его на русский язык, переход Церкви на общепринятый календарь?

— Православная Церковь меняется постоянно. Если мы зайдем сегодня в наши храмы, то не увидим того богослужения, которое было в римских катакомбах во втором, третьем веке, в Византии, в храме святой Софии или даже в Киевской Руси. Но так ли нужны реформы, о которых вы говорите? Я думаю, если мы возьмем прихожан любого храма и спросим: кто из вас за то, чтобы богослужение велось на русском языке? Скорее всего, руки или не поднимутся или это будут одна-две. Конечно, что-то меняется и будет меняться. Некоторая русификация богослужения неизбежна. К ней призывал еще святитель Феофан Затворник в 19 веке. Но нельзя забывать и о том, что в 20 веке Русская Церковь пережила разгром. Полтора десятилетия возрождения — слишком маленький период, чтобы решать такие масштабные задачи.

— Впереди новогодние праздники, и Церковь будет встречать их отдельно от большей части общества. На Новый год православным предписан пост.

— Объясните мне, почему к мусульманам никто не ходит и не предлагает изменить календарь, или, например, к японцам? Наоборот, всем очень нравится отмечать год дракона, собаки и тому подобное. А к своим — вот так. И потом, разве на Новый год обязательно умирать от обжорства? Люди сейчас живут относительно неплохо и можно сделать хороший постный стол. И бокал шампанского поднять можно, здесь нет никакого преступления. Главное, что человек волен выбирать или не выбирать этот путь, никто его не заставляет. А Новый год — абсолютно гражданский праздник, достаточно новый, введенный Петром I. Не имеющий никакого отношения к церковному календарю.

— Проблема, видимо, именно в разнице сознания — мирского и церковного, для которого Новый год — новый праздник, поскольку был введен всего-то 300 лет назад…

— Видите ли, для церковного сознания характерна историчность, которая сегодня, к сожалению, утеряна обществом. Церковь не должна опережать намечающиеся в обществе тенденции, потому что эти тенденции не всегда приводят туда, куда надо.

Опубликовано на сайте Православие и современность

http://www.eparhia-saratov.ru/cgi-bin/print.cgi/txts/journal/articles/01church/20 070 104₁.html