 |
| Нескучный сад | Александр Дворкин | 27.12.2006 |
Александр Леонидович Дворкин (родился в 1955 году в Москве) — историк, богослов, эксперт по проблемам экспансии новых религиозных движений в России, один из лидеров антисектантского движения в России. В 1977 году эмигрировал из России в США. В 1980-м окончил Нью-Йоркский университет со степенью бакалавра по специальности «русская литература» и продолжил образование в Свято-Владимирской православной духовной академии, которую окончил в 1983 году со степенью кандидата богословия. В 1988 году в Фордхемском университете (Нью-Йорк) под руководством протопресвитера Иоанна Мейендорфа защитил докторскую диссертацию. В последний день 1991 года вернулся в Россию и был принят на работу в Отдел религиозного образования и катехизации Московского Патриархата. С 1993 года возглавляет Центр священномученика Иринея Лионского по борьбе с сектами. В 1993—1999 годах — профессор Российского православного университета. Ныне — заведующий кафедрой сектоведения ПСТГУ. Вице-президент международного института по изучению современного сектантства «Диалог-центр».В большом городе если человек ходит в церковь — то часто это более осознанный выбор. Давление соседей, общественное мнение в большом городе отсутствуют. Потому что (если, конечно вы не живете в тесном этническом квартале) здесь никого не волнует, куда ты идешь в воскресенье.
Помню, когда я жил в Вашингтоне и в воскресенье утром ехал в православный храм, по пути в автобус садились негритянские пожилые дамы, одетые во все самое лучшее: белые и розовые платья, шляпки и перчатки. Они ехали в какой-нибудь свой баптистский молельный дом, а я любовался ими. Они были похожи на ангелов! Смотреть на них действительно было замечательно, они ехали служить Богу.
— Как вы думаете, а в России где больше веры?
— Мы вернулись к ситуации ранней Церкви, к тому времени, когда христианство начиналось как городская религия. Только позднее появилось такое расхожее представление о рае как о некоем пасторальном пейзаже: цветущие луга, овечки, рощицы. Но рай в представлении ранних христиан — это город, Небесный Иерусалим. Настоящий город — вспомните Откровение святого Иоанна Богослова — город со стеной, с воротами, которые никогда не закрываются, а ночи там нет. Символика Небесного Иерусалима, городская символика пронизывает всю раннюю христианскую письменность. В городе был епископ, а вокруг него собиралась и городская община.
Сельская же местность была родиной язычества. И земледелец-крестьянин тесно связан с ним всей своей жизнью. Он зависит от сил природы, от того, разольется ли вовремя Нил, выпадет ли вовремя дождь или, наоборот, будет ли вовремя сухо для того, чтобы собрать урожай. Поэтому он и молится богу Нила, богу ручья, богу горы, с которой сходят тучки. Христианизировать деревни и села было намного сложнее. Города уж давно повсеместно стали христианскими, а за их стенами язычество держалось очень долго. Постепенно крестьянство все-таки сжилось с Церковью и с годовым кругом праздников до такой степени, что селянин, например, в русском языке стал «христьянином».
— Непонятно, а почему же все-таки именно горожане восприняли христианство, ведь они тоже могли оставаться язычниками?
— Потому что горожане не так сильно связаны с природой. Крестьянину часто даже некогда задумываться над философскими вопросами. А в большом городе у человека больше свободного времени и больше выбор, можно было отдать свое предпочтение любому культу, хоть всем сразу, единственное ограничение — содержимое собственного кошелька. Но ни один из этих культов — новых, интересных, красочных, каких угодно — не мог ответить на реальные вопросы так, как это сделало христианство. В городе люди легче воспринимают новое еще и в силу своей оторванности от корней. В деревнях все гораздо более консервативно. Крестьяне восприняли христианство календарно, через цикл праздников и постов.
И сейчас мы видим, что христиане — это в основном вновь городские жители. Если в селе открывается храм, то оживление церковной жизни в нем начинается летом, когда приезжают городские дачники. А зимой местные сельские жители, кроме двух с половиной старух, в храм не ходят. К сожалению, сейчас в деревне больше царит пьянство и развал. А вот когда в деревню переезжают жить горожане, они чаще всего и являются ядром нового прихода и новой церковной жизни. Поэтому сегодня христианство — городская религия, и наилучшие условия для христианской жизни — в городе.
— В чем особенности современного городского христианства?
— Чем больше город, тем более разнообразна в нем церковная жизнь. И в этом смысле с большим отрывом в стране лидирует Москва. Можно жаловаться на дороговизну, пробки, переполненность и жесткий ритм. Но что касается церковной жизни, то здесь она самая активная и наполненная. В современной Москве сложилась живая общинная жизнь, такая, какой и до революции не было. Тогда все были приписаны по месту жительства к определенному храму, который в том числе исполнял роль ЗАГСа. Прихожане там крестились, венчались и отпевались. Сейчас люди ездят не в тот или иной храм, а к конкретному священнику. По этому принципу в современной Москве и организовались церковные общины.
В мегаполисе большой выбор. Всегда можно найти священника, который вам созвучен, и, став прихожанином храма, где он служит, влиться в его приходские проекты. А в маленьком городе и деревне, где один-два храма, хочешь не хочешь, приходится ходить к тому священнику, который есть поблизости. В этом случае церковные общины развиваются редко. Большинство людей приходит в храм только на службу, после нее не остаются и в приходских проектах (если они имеются) не участвуют.
— В большом городе для христианина и искушений больше. Вы согласны?
— Однажды, когда я первый раз приехал на Афон из Нью-Йорка, я разговаривал с одним монахом. Я восторгался, как замечательно спокойно у них в монастыре, а в мегаполисе одни сплошные искушения. А он мне ответил: «В Нью-Йорке искушения внешние, а на Афоне, когда остаешься один на один со своей душой, искушения тяжелее. Внешние искушения отвлекают и не дают возможности развиться более серьезным внутренним страстям». В конечном итоге главное для человека — найти свое место. Но я думаю, что искать такое место, где будет меньше искушений, — занятие бесперспективное. Искушений меньше не будет нигде. Мы-то на всяком месте остаемся теми же самыми. И все свое несем с собой.
— Вам самому какой образ жизни нравится больше: городской или сельский?
— Я горожанин и человек совершенно недеревенский. Хотя в Москве жизнь стала значительно сложнее, чем было раньше. Из-за переполненности московская жизнь утратила многие свои преимущества. Сейчас очень трудно куда-либо попасть вовремя. Правда, я приспособился использовать общественный транспорт в качестве читальной комнаты, хотя это и утомительно. Но деревня меня никогда не привлекала — я даже не поклонник дачной жизни.
— Какой ваш любимый город?
— Москва. И прежде всего — ее центр. Там, где я родился, где родился мой отец и где я вырос. Еще — Рим. Он в каком-то смысле очень похож на Москву, живой и разностилевый, часто совмещающий несовместимое. Но все в нем прорастает жизнью, даже античные развалины живут по-своему. К цирку Максимина, который чуть меньше известного всем Колизея, пристроен сбоку ренессансный дом, в котором до сих пор живут люди. Рим — это охряные краски домов, оливковый цвет оконных ставень, обилие фонтанов, из которых можно пить замечательно вкусную воду, — я очень люблю Рим. В Америке я люблю Нью-Йорк. Он тоже по-своему похож на Москву. Хотя нью-йоркские дома повыше, но, если сравнивать те доходные дома, которые строились в начале века в Москве, и нью-йоркские дома того же времени, можно обнаружить поразительное сходство.
Еще из русских городов я люблю Владивосток. Это удивительно романтичный город, свободный. Его изрезанная береговая линия, крутые сопки, море с них видно отовсюду в городе! И хотя центр там очень запущен, но он потрясающий по красоте! Стиль модерн, последний великий стиль европейской архитектуры, имперский стиль. Город построен как единый ансамбль, это — ворота Российской империи на Востоке. К сожалению, на сопках дальше стоят обычные уродливые советские пяти- и девятиэтажки. Я даже думаю, что, если бы не советская власть, это был бы один из самых красивых городов мира, Сан-Франциско и рядом бы не стоял, это совершенно точно. Еще из российских городов я люблю Екатеринбург, хотя и по-другому. Архитектурно он страшно изуродован советской властью, старого там почти не осталось, но какие города у нас не изуродованы? Но зато церковная жизнь в Екатеринбурге после Москвы самая интересная, это уральская столица и второй город в России. Петербург далеко позади, насколько я могу оценить.
— А какой город вам показался самым трудным в плане миссии? Или самым легким?
— Для меня города не делятся на трудные и легкие. Дело в аудитории. Кто-то слушает с интересом, задает вопросы, участвует в дискуссии. А бывает, что загнали в зал военных или милиционеров, они сидят, думают о своем и ждут, когда лектор закончит. Таких людей очень трудно расшевелить, независимо от того, в каком они живут городе. В каком-то смысле для миссионерства могут быть труднее города на Дальнем Востоке. Там и до революции было мало храмов, православная традиция не сложилась. А после революции это было место высылки или место комсомольских строек, что по сути одно и то же. Там собралось множество людей, оторванных от своих корней, от того, на что может опереться миссионер в Европейской части России.
Но самый трудный город в смысле миссии — Москва. В других городах на наши встречи собираются по двести, триста, по пятьсот человек, иногда больше, а в Москве не приходит никто. Одно время Свято-Тихоновский университет пытался организовать здесь просветительские лекции, приглашал самых лучших ораторов, а собирались в лучшем случае тридцать старушек. Люди перегружены информацией. Все, кто хотел узнать о Православии, уже узнали, а до других жителей столицы таким образом не достучаться. А самая глухая провинция — это Подмосковье. Тень большого города убивает все стремления развивать собственный миропорядок. Легче всего работать с жителями города, который осознает свою значимость.
— Люди в городе живут очень компактно, но тем не менее они одиноки. Можно ли с этим бороться?
— Действительно, сейчас люди живут в своей квартире, не зная соседей даже по именам. В моем детстве, когда я рос на улице Герцена, ныне Большой Никитской, во дворе все друг друга знали, общались семьями. Не могу сказать, что все со всеми дружили, но, во всяком случае, между всеми были выстроены те или иные отношения. Можно было попросить соседей, чтобы они присмотрели за детьми, пока родители сходят в магазин, например. Эта жизнь ушла в прошлое. А что делать теперь? Я думаю, что если проявлять какое-то элементарное дружелюбие, то можно в своем многоквартирном доме стать центром пусть небольшого, но общения. Сейчас дворы, конечно, уже не те, и просто так за детьми присмотреть не попросишь, но все-таки дружить с соседями нужно. И только тогда можно заметить, что кто-то действительно нуждается в помощи, и эту помощь предложить.
Я помню, несколько лет назад был случай с тройным самоубийством, когда три девочки из одного подмосковного города, двенадцати-тринадцати лет, выбросились из окна. Все это обсуждалось на телепередаче, куда меня пригласили. Но меня поразило, что девочки это самоубийство несколько раз репетировали. Открывали окно, сидели свесив ноги — и это на глазах у всего многоквартирного дома! И никто не обратил внимания, не поговорил с девочками или их родителями.
Разъединенность, атомизированность, сейчас распространенная среди горожан, неестественна и ненормальна — это отпечаток нехристианской цивилизации, в которой мы живем. Ведь у нас нет почти ни одного города, где было бы достаточное количество храмов. В столице почти четыреста храмов, и это смехотворное количество для пятнадцатимиллионного города! Но если рядом будет стоять храм и будет открыта дверь, можно будет зайти, сделать в жизни первую попытку помолиться или первую попытку с кем-то поговорить о важном — человеческие отношения сложатся сами собой.
Беседовала Екатерина СТЕПАНОВА
http://www.nsad.ru/index.php?issue=38§ion=9999&article=548
