«Фома» для многих стал делом жизни

— Владимир Романович, первый вопрос будет традиционным: расскажите, пожалуйста, хотя бы вкратце, о себе.

— Родился и вырос я в Северном Казахстане, в 90-м году приехал в Москву поступать в МГИМО. Тогда не поступил, не добрал одного балла, вернулся в Кустанай, это мой родной город, работал санитаром: собирался снова поступать в МГИМО, а для этого мне нужно было год готовиться, ну и где-то параллельно работать, чтобы, кроме всего прочего, и опыта набираться. Так сложилось, что у меня было всего два варианта: либо идти сторожем в прокуратуру, либо — в «скорую помощь» санитаром. В общем, я подумал так: для учебы, конечно, лучше сторожем, а для жизни — лучше в «скорой помощи», на этом и остановился. Но, правда, я всего несколько месяцев там проработал, потому что потом, чтобы серьезней подготовиться к поступлению, мне пришлось уйти, и последние полгода я уже нигде не работал. Опять приехал в Москву, поступил в институт, а на третьем курсе была поездка в Штаты по обмену, год проучился там. Говорю об этом потому, что открытие Церкви как жизни произошло именно в Америке, удивительным образом, во многом благодаря знакомству с замечательной общиной, которая была основана отцом Серафимом (Роузом), это в Калифорнии[1].

— Как получилось, что Вы попали именно туда, это ведь заранее не планировалось?

— Да, это милость Божия была… Я сам себе, честно говоря, этот вопрос задавал. Есть такая американская программа по обмену студентов и школьников, инициированная, кажется, ассоциацией преподавателей русского языка: они приглашают русских школьников и студентов для обучения в США. Учебные заведения по обмену есть во многих штатах; теоретически и я мог попасть куда угодно. И вот, перед тем как ехать, пришел я к одному батюшке, единственному священнику, которого тогда знал, — потому что только начинал воцерковляться, это было на 2-м курсе института, — пришел к нему и говорю, что меня отправляют в Америку, и я думаю: ехать — не ехать? Америка рисовалась тогда неким средоточием антихристианства, так сказать, «антихристианского всего». А он ответил очень просто: «Везде люди». Я так удивился, помню, тогда, подумал: «Ну как же люди, откуда, собственно: там же одни протестанты?!». Примерно вот так по-неофитски рассуждал.

…Шел 92−93-й год, церковной литературы тогда было мало, периодики практически не было. Существовал единственный магазин на «Спортивной», который в народе называли «Православная обувь»: киоск от издательского отдела Московской Патриархии размещался в обувном магазине. Продавали тогда в основном репринт: первые тома 12-томного собрания сочинений святителя Иоанна Златоуста, «Лествицу», Авву Дорофея… И два «хита» православного чтения: «Православие и религия будущего» и «Душа после смерти» иеромонаха Серафима (Роуза). Я, конечно, читал книги Роуза. Но представить себе, что попаду в монастырь, где он жил, конечно, не мог. И вдруг — приезжаю в калифорнийский город Чико, в течение первой же недели попадаю в книжный магазин «Valaam bookstore», и первое, что я вижу — книга «Не от мира сего» об отце Серафиме, на английском, естественно, языке. Это было совершенно удивительно.

Так что это, безусловно, весьма значимое событие в моей жизни — поездка в Штаты. И не только потому, что она мой кругозор в принципе изменила: это сейчас у нас есть супермаркеты, уровень сервиса другой и так далее. А тогда все мы, приехавшие в Америку по этому обмену, пережили то, что американцы любят называть «культурный шок"… Те, кто сейчас туда едет, наверное, уже воспримут все несколько иначе — жизнь у нас изменилась (правда, пожалуй, в большей степени в Москве и Питере). Однако тогда «шок» на самом деле был — культурный, бытовой, языковой. Но самый большой шок, в хорошем смысле этого слова, который я пережил благодаря той поездке, заключался в другом: именно там, собственно говоря, и произошло рождение в церковную жизнь — реальную, живую жизнь, потому что до этого в основном было как-то интеллектуально все. Там, собственно, для меня и идея «Фомы» зародилась.

Ну, а потом возвратился в Москву, закончил институт, по окончании остался в аспирантуре. Начал преподавать, будучи студентом 4-го курса: читал спецкурс, который читаю и до сих пор: «Духовно-интеллектуальные основы западной культуры». Курс основан на четырех биографиях: блаженный Августин, Фома Аквинский, Франциск Ассизский и Мартин Лютер. Эти интереснейшие личности, на мой взгляд, во многом определили духовное и интеллектуальное развитие Западной Европы на много веков вперед.

Когда я был еще студентом, мы уже стали выпускать «Фому», и получалось, что я параллельно занимался двумя этими делами. Потом я закончил аспирантуру, защитил диссертацию и продолжил преподавание; вот на сегодняшний день являюсь главным редактором журнала «Фома» и заместителем декана факультета международной журналистики МГИМО.

— Вы сказали, что идея «Фомы» зародилась в Америке…

— Правильнее сказать, что идея «Фомы» одновременно пришла в голову мне и Владимиру Александровичу Гурболикову, правда, в то время мы с ним не были знакомы. А для меня все складывалось следующим образом. В общине отца Серафима были молодые послушники, которые издавали православный журнал для панков, он назывался «Death for the world» — «Смерть миру» или «Умирание для мира», где обыгрывалось сразу две идеи: панковская — некая форма протеста и монашеская — умирание для мира. Это был черно-белый, на ксероксе делавшийся, примитивный, надо оговориться — намеренно примитивный по исполнению, художественному оформлению — журнал. Ничего особенного он из себя не представлял и по текстовому содержанию: были туда включены отрывки из «Лествицы», других святоотеческих книг, на английском языке, естественно. Но зато само оформление — это сложно объяснить — для Америки совершенно нетипичное. У меня очень непростое отношение к Америке. Ведь мы почти ничего не знаем об этой стране, а то, что знаем, вроде бы и соответствует действительности, но в то же время и совершенно не соответствует. Она, во-первых, очень разная, во-вторых, там есть все, поэтому очень трудно кого-то чем-то удивить в принципе, там просто не удивляются ничему. Но этот журнал, это было совершенно невообразимо: такой журнал в мире «глянца». А ребята, которые издавали его, — это были настоящие живые ребята, и мне тоже пришлось им немножко помогать, чуть-чуть совсем. Когда я уезжал, мне отец Герман, который с Роузом все это дело начинал в свое время, сказал: «Надо выпускать такой журнал для молодежи в России, это очень важно».

И я хотел делать журнал, но понимал, что журнал для панков делать не смогу: это для меня культура совершенно чужая, «не моя» культура. И вот, хотя я и учился на факультете журналистики, но как делать журнал, тогда я не знал, опыт работы в прессе на тот момент был относительно небольшой. И именно тогда я познакомился через представительство журнала «Русский паломник» с Владиславом Томачинским. Надо пояснить, что я некоторое время работал в «Русском паломнике», его представительство в то время возглавлял Ричард Бэттс (кстати, в крещении Фома), там и произошла моя встреча со студентом филфака МГУ Владиславом Томачинским. Это было в 1994 году. Я рассказал ему о том, что есть такая идея журнала, он поддержал меня, стали что-то придумывать, он даже какую-то «сказку» написал, мы ее смотрели, в тетрадке что-то рисовали, но в итоге у нас так ничего и не получилось.

И слава Богу! Потому что он стал первым и, думаю, лучшим главным редактором газеты «Татьянин день».

И вот как-то мой крестник, друг и однокурсник приходит и говорит мне: «Вот кто тебе нужен!» — и показывает какую-то газету, в которой опубликовано две статьи. Первая — историка Ильи Смирнова, где он пишет о Церкви, о «моде» на нее. А вторая — ответ на первую, под названием «Место встречи изменить нельзя». Это была замечательно, от души написанная статья; настолько легко, красиво, сильно отвечал автор на претензии, так убедительно объяснял, что место встречи изменить нельзя, что это — Церковь и так далее. А внизу подпись: «Владимир Гурболиков». Я — другу: «Ну и где этот замечательный человек?» А он, оказывается, был прихожанином того же храма, в который ходил мой друг, — это храм апостола Иоанна Богослова на Пушкинской. Мы с Володей встретились, друг на друга посмотрели и буквально сразу и поняли, что мы будем трудиться вместе… Вообще, я сейчас уже могу сказать по прошествии немалых лет, ведь больше 10 лет уже прошло, что это удивительная милость Божия, конечно.

Очень тяжело найти единомышленника, это вообще большая редкость в жизни, а мы с ним сразу поняли, что мы сможем вместе работать. И Володя тут же начал меня всему учить, потому что на тот момент у него за плечами был уже опыт самиздатовской прессы. Кроме того, Володя к моменту нашей встречи работал уже в профсоюзной газете «Солидарность». Я принес ему все мои идеи, которые тогда были; он, конечно, поулыбался немножко, и мы вместе стали придумывать «Фому».

И придумали.

— Но сначала был не «Фома», тогда было нечто другое? «Фома» стал «Фомой» уже потом?

— Точнее, мы обычно говорим, что у журнала было три рождения. Первое — когда мы с Володей встретились, потому что идея журнала тогда стала реальностью, ведь до этого у меня какие-то идеи только витали, да и он с аналогичными же идеями носился. А смысл был такой: мы воцерковляемся и есть неофитский порыв, желание что-то сделать. Это с одной стороны.

С другой стороны, есть вопросы окружающих нас людей: для Володи — в газете, для меня — в институте. Ведь мы же не ушли никуда — ни в семинарию, ни из мира, и получается, что вокруг люди не думают так, как ты, поэтому и спрашивают: почему? И понимаешь, что это твои вчерашние вопросы или вопросы, похожие на твои, и тебе хочется им ответить. Вот это, собственно, и можно назвать первым рождением.

Второе рождение — когда мы придумали и делали журнал. В те, начальные, времена у него было одно, но неоспоримое достоинство, мне кажется, — он был очень искренний и живой. Но искренний не в том смысле, что мы не врали, — мы и сейчас не врем. Просто, понимаете, тогда создание журнала — это был не просто порыв, а это было все через страдания, на порыве много не сделаешь. Тогда «Фома» был передуман, выстрадан. Но, в принципе, больше в нем ничего особенного и не было. Когда нам сегодня говорят о «старом» «Фоме», так сказать, ностальгически, приятно слышать, что «старого» «Фому» кто-то помнит, но с другой стороны, возьмите какое-нибудь из первых изданий «Фомы», вот только именно сейчас возьмите, и новое, и посмотрите. И неужели вы скажете, что «старое» было лучше?

— Было другое наполнение?

— Может, кто-то скажет и так, но я сам так не думаю, хотя мы периодически возвращаемся к каким-то прежним идеям, пересматриваем их. Безусловно, есть обаяние «старого» «Фомы»: когда выпускаешь, как мы долгое время выпускали, в год один-два номера в зависимости от настроения, — настроение, конечно, не в смысле капризов, а то, когда ты внутренне собираешься и живешь этим все время подготовки к выпуску, — то в таком случае, конечно, можно обдумывать и вынашивать эти тексты. Тогда, кстати, каждый выпуск в большой мере зависел еще и от поиска денег.

А в ежемесячном режиме так работать, естественно, невозможно. И в этом смысле, конечно, тот «Фома» отличался, но в целом он был беспомощнее, наивнее и… хуже. Если брать категории «лучше — хуже», то, разумеется, он был хуже, я убежден в том. И если бы я увидел, что мы сейчас делаем хуже, чем вначале, то каждый день с головной болью бы просыпался, с головной болью бы ложился.

Второе рождение состоялось, когда мы придумали наконец название нашему «детищу». Хотя не мы, а… Мы долго мучились с выбором окончательного варианта названия, я хотел назвать «Преображение», пока не узнал, что так назывался журнал московских феминисток. Володя хотел назвать «Двери» или «Ковчег». А получилось так, что название приснилось одной нашей сотруднице. Не хотелось бы ненужной мистики нагонять, с одной стороны, а с другой стороны, ну чего врать-то: человек увидел это название во сне, оно нерационально к нему пришло. Такая вот правда жизни.

Сначала сомневались. Поначалу и Володе это название не совсем понравилось, и у меня вопросы были. Володя даже сообщил мне об этом, как о каком-то курьезе: «Ты стоишь или сидишь? Сядь, если стоишь — есть вариант названия». Как в кино… А один мой православный друг, которому я позвонил и рассказал об этом, чтобы спросить, что он думает о таком названии, — он филолог был, издатель… Вот, говорю, название такое, «Фома», сотруднице одной нашей приснилось. И его реакция: «Женщине?! Приснилось?! Ужас!». Это, мол, искушение, прелесть, в общем, все. Вот такие были порывы неофитские. Теперь самим смешно. Но очень важно понимать атмосферу того времени. Я сейчас говорю об этом и впервые понимаю, что приятель мой нормально отреагировал: именно таким тогда был срез православного общества. Мы, может, сами не осознаем, как за 10 лет колоссально изменилось все.

А третье рождение произошло, когда один московский батюшка, наш «крестный», дал нам денег на издание. Он сказал: «Если сможете — отдадите». Мы потом их вернули, естественно, потому что понимали, что батюшка их дает не оттого, что ему деньги некуда девать, а оттого, что он настолько в нас поверил, посчитал, что это действительно нужное дело. Ведь до этого мы год ходили с проектом, показывали всем первый номер, распечатанный на бумаге, все говорили: «О-о-о, как здорово, как здорово. А почему не издан?». Мы говорим: «Денег нет». «А, ну денег ни у кого нет…» — и все. А вот батюшка дал денег, не олигарх, не бизнесмен какой-нибудь; оторвал, можно сказать, от прихода. Это, конечно, можно назвать подвигом, и как после этого не оправдать такого доверия? Вот это и стало третьим и последним рождением «Фомы».

— Вы сказали о том, как пришли к вере, как происходило воцерковление. А были ли Вам самому присущи те сомнения, помочь в преодолении которых призван Ваш журнал?

— Очень страшное это слово, очень сложное — «воцерковление». У меня на этот счет есть любимая история: как-то я был на одной богословской конференции, где слушал интересный доклад о ступенях катехизации. Автор говорила, что есть начальная катехизация, последующие ее ступени и так далее — до полной катехизации. Я выступал после нее, не выдержал и сказал, что, на мой взгляд, полная катехизация заканчивается отпеванием, и никак не раньше. Конечно, когда говорят о «процессе воцерковления», о том, что человек «церковный» или «нецерковный», «воцерковленный» или «невоцерковленный», все, как правило, понимают, о чем речь. И все же давайте отдавать себе отчет, что процесс воцерковления — если под «воцерковлением» понимать врастание в живую жизнь Церкви, в жизнь во Христе — это процесс бесконечный, происходящий на протяжении всей жизни.

Поэтому постижение церковной жизни изнутри помогало мне в работе, и наоборот. В разное время менялся журнал, менялись мы сами, отношение к текстам было разное. Первые номера — это твоя боль, острота твоего мироощущения, состояние «человека без кожи»; это начало. Потом это в большей степени попытка системного ответа на вопросы, которые повторяются и вновь и вновь возникают. Потом — момент, когда тебе кажется, что ты «перерос» это, что в развитии издания происходит какая-то «остановка». Это, кстати, не очень хорошее чувство, но могу сказать, что сейчас этого ощущения нет: я с нарастающим интересом читаю собственный журнал, читаю его раза по три: как редактору мне приходится знакомиться с текстами на стадии подготовки, и потом, после выхода в свет, все равно еще смотрю. Появляются новые авторы, новое видение. Вот мы, например, можно сказать, открыли Максима Яковлева, писателя; сейчас у нас публикуется почти в каждом номере замечательный апологет Александр Ткаченко. Считаю, что Ткаченко по образности, по яркости мысли — один из самых интересных и глубоких апологетов в сегодняшней России. И нам самим все это очень интересно.

А цели наши не изменились. Христианское издание, как и любой христианин, должно свидетельствовать о Христе. У нас есть девиз, принятый в самом начале, это фраза протоиерея Валентина Свенцицкого: «Показать красоту Православия», которая и стала девизом «Фомы». Она все чаще и чаще звучит в православном мире, в православной жизни сегодня. Я считаю, что заслуга «Фомы» в этом, безусловно, есть, поскольку именно мы начали об этом говорить одними из первых, и хотя мы не единственные, конечно, но мы очень активно об этом говорили, то есть в этом была наша основная цель.

Было и несколько табу, которые мы для себя установили также изначально. Первое — мы не пишем о других религиях; второе — мы ни с кем не спорим, мы вообще стараемся никого не ругать; третье — мы говорим «за» Христа, а не «против» кого-то. Эти «запреты» тоже были важной составляющей концепции «Фомы». Ведь после 91-го года — я беру именно этот период, когда все начало активно развиваться, — миссионерство у нас очень часто понималось, да и сейчас еще нередко понимается, как борьба с сектами, как борьба «против». Мы же всегда были «за». Хочу сразу оговориться: мы не считаем, что не нужно ни с кем бороться, нет. Мы с уважением относимся к людям, которые ведут борьбу с сектами, разъяснительную работу проводят и так далее. Но сами этим мы никогда не занимались и, скорее всего, заниматься не будем, потому что это — другая миссия. Это то, что многие, к сожалению, не понимают. Говорят, допустим: «Мне не нравится «Фома», потому что там нет того-то и того-то». Ну, а почему это обязательно должно быть в «Фоме»? Каждый должен заниматься своим делом. Мы занимаемся позитивной апологетикой и миссионерством. И вот в то, что эта позитивная волна в Церкви сегодня существует, в то, что современные миссионеры понимают необходимость рассказа о Православии как о великой красоте, я считаю, что свою лепту мы внесли.

— Владимир Романович, наверное, любой человек, перед которым стоит задача создать профессиональный, слаженно работающий коллектив, волей-неволей приходит к выводу, что кадры решают все, а если и не все, то, по крайней мере, многое. Не секрет, что по-настоящему профессиональных православных журналистов в России еще до недавнего времени было очень немного. Как решается проблема кадров в Вашем издании?

— Коллектив — это самое дорогое, что у нас есть.

И я хотел бы с вашей помощью сказать всем нашим сотрудникам огромное спасибо. Не потому, что я не могу сейчас открыть дверь, выйти и сказать это, но потому, что людям будет приятно это услышать вот так — «сказанное вслух», на страницах прессы. Я всегда, когда видел или слышал, что тот или иной руководитель получает какую-то награду, где-то выступает от имени коллектива, то, грешным делом, думал: «Ну что ты выступаешь, народ-то работает, а ты тут щеки надуваешь», пока на своем опыте не начал понимать, что это такое. Все больше стало появляться людей, которые занимаются делом, непосредственно создавая журнал, а мне, напротив, все в большей и в большей мере приходится брать на себя представительские функции. И вот, когда в последнее время на нас посыпались какие-то награды[2], я вспомнил свое осуждение руководителей и при этом чувствовал себя ужасно, потому что по-прежнему считаю, что любые награды — это заслуга, в первую очередь, всего коллектива. И опять повторюсь: может быть, не менее ценна, чем сам журнал, та атмосфера, которая в «Фоме» существует, что отмечают почти все, кто приходит в редакцию.

— Вы как-то обмолвились, что у журнала есть духовник. Это тоже «особенность», присущая «Фоме» с самого начала?

— У нас, наоборот, очень долго не было духовника, потому что со священником, который нас благословил, дал денег, отношения у нас всегда были хорошие, но… не простые. И он никогда не соглашался стать для нас духовником. Просто потому, что это требует особых отношений и…

— Близости?

— Близости — раз, и послушания — это два. А Володя мне все время говорил: «Надо, чтоб у нас был батюшка». Он даже одно время на меня как-то так поглядывал, что я стал пугаться этих взглядов, вроде — ну давай, давай… А я всегда говорил, что мы не можем к кому-нибудь прийти и сказать: «Станьте нашим духовником» — ни с того ни с сего. Это должно как-то само произойти, по воле Божией. И вот появился в жизни «Фомы» священник Игорь… Фомин, естественно. Многие ребята к нему теперь ходят в храм. И в какой-то момент отец Игорь сказал: «А почему мы, собственно, не служим молебен святому апостолу Фоме?». Есть же акафист апостолу Фоме, мы этот акафист периодически издаем. И с тех пор у нас в редакции каждую пятницу в 10 утра совершается молебен с чтением акафиста нашему святому покровителю. Акафист все читают, по очереди. Это очень важно.

— Это и объединяет, и сближает, да и многое другое дает.

— Да. Но, вместе с тем, я бы не хотел, чтобы мои слова звучали как: «Ах, у нас такой коллектив! Ах, как все прекрасно и духовно!». В «Фоме» работать тяжело. Это своего рода испытание. Для всех, для нас с Гурболиковым, уже больше десяти лет… Например, многие люди прошли через «Фому», но в «Фоме» работать не остались. Кто-то уходил легко, кто-то — тяжело, с кем-то мы непросто расставались, знаю, что есть люди, которые на нас обижены. Но это — жизнь. К слову сказать, непросто бывает работать и потому, что кто-то считает, что если журнал православный, то значит, можно и опоздать, можно чего-то и не сделать, можно и работать вполсилы, мол, все сойдет. Но были случаи, когда человек просто сам понимал, что это — «не его», и как раз со многими из таких людей мы по-прежнему поддерживаем отношения.

— Но все же общий микроклимат «единомыслия» в коллективе остается?

— Да, и я считаю, что во многом это заслуга Володи Гурболикова; он очень талантливый человек. «Фома» изначально был авторским проектом, и хотя сейчас выходит ежемесячно и мы работаем большой командой, тем не менее он по-прежнему остается таким проектом, авторским. Безусловно, у нас есть единомышленники — кто-то больше нас понимает, кто-то меньше, но пока мы не встречали людей, которые полностью были бы с нами «синоптичны», то есть которые смотрели бы с нами абсолютно в одном направлении. Но новые люди появляются. Всех не перечислишь, но мы очень рады тому, что с нами работают Александр Ткаченко и Андрей Десницкий; неотъемлемой частью редакции стали Виталий Каплан, Марина Борисова и Арсений Русак. И многие другие. Низкий поклон Дмитрию Петрову, который многие годы был арт-директором «Фомы» (сейчас он трудится над «Нескучным садом»)… Сегодня у нас есть надежда, что когда-нибудь кто-то сможет это дело продолжать и вести и без нас, хотя пока это невозможно. У нас есть в редакции люди, которые делают то, чего мы, например, не можем делать, то есть что-то они могут делать лучше нас. Но ответственность за журнал несем мы, ведь это наше видение. И с ним не всегда совпадает видение авторов — вот вам еще одна причина, почему мы от кого-то отказываемся. И что я хотел бы сказать еще: «Фома» давно перестал быть просто журналом. У нас есть ряд разных идей: откройте наш сайт — кстати, мы существенно его обновили с 1 сентября: активно развиваем аудионаправление, делаем радиопередачи. У нас выходила, и, думаю, скоро продолжит свой выход программа «Русский час с журналом «Фома»» на телеканале «Спас»; мы записали и выпустили в эфир 30 программ, по ним сделаны радиопередачи.

— Вопрос другого плана: высококачественная полиграфия журнала — это тоже намеренный ход?

— А почему нет? Ведь если журнал православный, то это не значит, что он должен выходить на плохой бумаге. Красота должна оставаться красотой. Хотя сначала у нас и был черно-белый журнал, и когда мы «выходили в цвет», то нам стали говорить некоторые рафинированные художники, что так «Фома» потерял свое лицо, что теперь «его» стиль утерян и наш журнал стал «одним из». Это, конечно, интересное замечание, в этом есть своя логика. Но ведь на самом деле у нас не было никогда задачи делать именно черно-белый журнал, потому мы и не стали это лицо отстаивать. У нас в свое время были какие-то идеи по оформлению. В частности, мы считали, что на обложке «Фомы» никогда не появится ничье лицо. Это была старая установка, сейчас мы от нее по многим причинам отказались.

Наступил момент, когда мы поняли, что надо переходить «на профессиональные рельсы». Это, между прочим, тоже не все и не всегда понимают, особенно люди нашего «лагеря». Мы ведь в первую очередь заинтересованы в людях, которые находятся вне Церкви (хотя пока нас читают в основном все равно в Церкви), и поэтому нам, конечно, нужно, чтобы человек, на которого мы рассчитаны, не мог сказать: «Да чего этих православных читать… Ну вот возьмите «Вокруг света» или «GEO» — вот это журналы!».

Многие говорят: «глянцевый «Фома», хотя название «глянец» не полиграфическое, конечно, но мы ни в каком смысле не являемся «глянцевым» изданием. «Глянцевые журналы» — это светские издания, есть такое образное понятие. Хотя православный глянец, похоже, тоже начинает появляться: неприятие Запада, любовь к девушкам в кокошниках и длинным косам, русская кухня. Такая внешняя стилизация. Это, наверное, и есть «Православие лайт"…

Если же говорить о полиграфии, то у нас глянцевой с некоторых пор является только обложка, а журнал печатается не на глянцевой бумаге, а на матовой, если пользоваться профессиональными терминами. Но это знают только специалисты, а так — «блестит, значит, глянцевый». Я считаю, что это не плохо, а кто-то считает, что это плохо. Можно совершенно спокойно и четко заявить, что мы делаем высокопрофессиональный журнал, который не уступает уровню светских журналов. И, слава Богу, «Фома» на сегодня не единственный профессионально делающийся журнал, «Нескучный сад», например, очень качественное издание, есть другие журналы, которые нам нравятся и близки: журнал «Отрок.уа», который выпускает Киевский Свято-Троицкий Ионинский монастырь, журнал «Наследник», «Новый ковчег», очень неплохой журнал «Виноград».

— Когда создается новое издание, его главный редактор, коллектив неизбежно сталкиваются с необходимостью определить: кто является его потенциальным читателем, на какую аудиторию оно ориентировано? И перед Вами этот вопрос стоял в свое время. Однако многое изменилось, и сегодняшний читатель «Фомы» — какой он?

— Если он как-то и изменился, то тоже вместе с «Фомой». Как? Кто-то считает, что подзаголовок «Журнал для сомневающихся» удачный, кто-то с ним категорически не согласен, но я могу сказать, какой смысл мы вкладываем в это. Многие полагают, как изначально думал даже я сам, что сомневающийся — это просто неверующий. Так это или не так? В каком-то отношении так, конечно. Мы обращаемся к тем, кто в принципе сомневается в вере. Но не только к ним. Дело в том, что сомнения — это некий «индикатор» роста. Вот, допустим, позавчера человек сомневался в том, есть ли Бог. Рассчитан ли на него «Фома»? Рассчитан. А вчера он уже не сомневался, что Бог есть, но сомневался: для всех ли Он один? И кто говорит о Нем правильно: христиане, мусульмане или иудеи? Рассчитан ли и на таких людей «Фома»? Да, и на таких тоже. А сегодня он уже не сомневается, что его Бог — это христианский Бог, но он узнал, что есть православные, католики, протестанты… Рассчитан на таких людей? Рассчитан. А завтра, послезавтра… и так далее.

— Журнал можно назвать молодежным?

— Нас пытались ввести в рамки молодежного журнала. Но мы никогда не делали молодежного журнала. Скажу больше: если бы мы делали, допустим, журнал для студентов, то делали бы его совершенно по-другому. Ну не совершенно, но по-другому. Когда мы пытались в маркетинговых целях «сегментировать аудиторию», как принято говорить, то исходили из того, что возраст нашего читателя — от 25 до 55 лет, и, как правило, читатель этот образованный. Но проблема в том, что в действительности у нас есть, например, и 15-летние читатели, а есть и 80-летние. Поэтому, по моему мнению, главная черта нашей читательской аудитории — неравнодушие.

Вот человек — он не равнодушен, ему интересно, причем он по-разному неравнодушен, он может быть зло-неравнодушен. «Зло» — я имею в виду негативно неравнодушен к тому, что он видит, знает о христианстве. Но это его зацепило, и мы с ним готовы вступить в диалог. Поэтому очень трудно определить, кто именно составляет нашу читательскую аудиторию. Могу сказать так: у любого продукта появляются потребители, на которых этот продукт не рассчитан изначально. Так, скажем, мой учитель, член редакционного совета, Юрий Павлович Вяземский, когда 15 лет назад делал передачу «Умницы и умники», то думал, что ее будут смотреть 11-классники. А оказалось, что ее вместе с ними смотрят родители и бабушки, и даже, может быть, больше, чем дети. Вот в нашем случае, например, и это совершенно точно, одни из самых преданных читателей «Фомы» — это священнослужители, причем самые разные. Один батюшка недавно признался: «Вот иной раз уже не знаешь, что на проповеди сказать, а тут новый журнальчик пришел, и можешь прочитать…». И с нами охотно сотрудничают. Есть, конечно, и негативная реакция.

— Вы рады критике или она Вас огорчает?

— Критика критике рознь. Бывает конструктивная критика, когда люди делятся своим мнением, подсказывают, как можно было бы сделать что-то. Но таких критиков, к сожалению, очень немного. Чаще бывает по-другому: критика, которая не созидает, а разрушает.

Наш друг, читатель и почитатель «Фомы», телеведущий Андрей Максимов как-то выступал у нас в передаче на «Спасе», и у него такая мысль прозвучала, что нельзя оскорблять или критиковать походя. Ну не имеет человек на это права. И вот очень часто мы встречаемся с критикой походя, причем именно в православной среде, это как раз больше всего беспокоит.

Заметьте: «Фома» никогда ни о ком из наших коллег ничего плохого не говорил. во-первых, потому что мы знаем, что все это делается потом и кровью, во-вторых, потому что мы понимаем, что не нам судить. Сейчас в России насчитывается порядка 847 православных изданий, и я могу по любому написать критическую книгу. Но зачем? Разве мне больше нечем заняться? Мы же не говорим, что «Фома» — журнал для всех и для каждого, что каждый православный и неправославный обязан читать и любить «Фому». Нет, мы этого не говорим. Вот недавно пришло мне по электронной почте письмо, каюсь, что не нашел времени ответить, попробую ответить с вашей помощью. Пишет девушка: «Я не хотела Вам писать, но мне друзья посоветовали все-таки написать. Почему я перестала читать журнал «Фома»? Когда вы опубликовали на обложке этого ужасного Гордона, то я читать «Фому» перестала, и читать не буду, потому что он много говорил в свое время гадостей про Церковь, про русских. Если он изменился, то путь публично покается, хотя бы через ваш журнал». Меня это поражает: почему же мы так не любим друг друга? «Потому узнают, что вы Мои ученики, что будете иметь любовь друг к другу» (ср.: Ин. 13, 35), — сказал Спаситель. Почему Гордон должен публично каяться? Откуда мы знаем, что в его душе происходит? В «Лествице», по-моему, преподобный Иоанн говорит: «Я знал одного брата, который согрешил явно, а покаялся тайно, а я его осудил». Это же азы христианского поведения, азы! Кстати, о Гордоне. Недавно у нас была в гостях матушка, организующая православный кинофестиваль. Она рассказала, как познакомилась с Гордоном, «чтобы обличить», но оказалось, что он, единственный из всех, к кому она обращалась, помог ей — реально и смиренно. Уходя от нас, матушка сказала: «Так что пусть никто мне ничего плохого про Гордона не говорит!». Вот вам и плоды!

Могу еще сказать, что если мы на обложке помещаем фотографию кого-то, ну, скажем, того же Александра Гордона, то это совсем не означает, что мы ставим его таким образом в некий иконный ряд — не ставим совершенно. Просто это значит, что данный человек в чем-то близок нам. А вот открыла бы эта девушка журнал и прочитала бы то, что говорит Гордон в беседе. Интервью с Гордоном называлось «В каждую телепередачу вносить запал христианской проповеди», вы только вдумайтесь: это же миссионерская бомба!

Или еще, сделали мы сейчас интервью с Юлей Меньшовой, и кто-то говорит: мы совершенно по-другому на нее взглянули, прочитав то, что она говорит.

А кто-то у нас на сайте начинает вспоминать: а вот, мол, она была там-то, а вот она в купальниках снималась… И эти слова свысока сказаны, с иронией. Как редко мы радуемся за других, поддерживая этим друг друга.

Есть ведь и нормальная реакция, положительная. Вот глубоко мною уважаемый Владимир Алексеевич Андреев, художественный руководитель театра им. Ермоловой, известный актер, он говорит: «Когда я читаю «Фому», и мне попадаются рассказы о людях, которых я не ожидал там увидеть, то я думаю: «Ах, вот и ты, оказывается, об этом говоришь, и ты, оказывается, тоже… А я не знал…»». Человек радуется этому, понимаете: радуется!

Конечно, я сознаю, что есть в жизни и лицемерие, и двойные стандарты. Это неправильно, но почему мы сразу стараемся увидеть в другом пятно, а не что-то светлое? Разве евангельские слова про бревно в своем глазу и сучок в глазу ближнего, слова «не суди да не судим будешь» — все это не для нас сказано? Мы что, думаем, что эти слова — для неофитов? А мы — продвинутые православные, можем уже и осудить? Но это даже не азы, это подступы к духовной жизни.

— Один из номеров «Фомы» был посвящен теме «Православие-лайт». Но не возникает ли у Вас порой ощущение, что и сам «Фома» хотя бы отчасти, в силу своей ориентированности на сомневающихся, отчасти и на молодежную аудиторию, действует в русле того же «Православия-лайт»? Это ни в коем случае не критика, а просто вопрос…

— Я могу сказать совершенно откровенно: мы все время об этом думаем. Опасность такая есть, но она есть и для любого христианина, тем более для любого православного журналиста. Мы прекрасно понимаем, чего не должно быть. «Улавливать» людей можно и необходимо, апостолы именно к этому были призваны, они стали «ловцами человеков» (см.: Мф. 4, 19; Мк. 1, 17), но нельзя в Церковь привлекать такой проповедью, которая дала бы основания людям сказать: «А! Православие — это круто! Это классно! И если вот это Православие, то я — тоже православный!». Мы сознаем, что лейтмотивом журнала, который претендует на христианскую проповедь, должно быть понимание того, что христиане иные, что христианство противостоит миру как царству зла и соблазнов. Мы это сознаем, но проблема в другом.

Помните слова апостола Павла? О чем это: «Для всех я стал всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых» (ср.: 1 Кор. 9, 22)? Мы работаем именно в этом русле. Это, прежде всего, проблема языка: он должен быть и понятен, и интересен. Не завлекателен, но интересен. Если неинтересен, если ты не можешь связать двух слов или не можешь показать что-то, то зачем все это? У нас есть духовник, который читает тексты, с которым мы говорим. Пожалуй, ни один журнал не проходит такой цензуры, как «Фома». Мы единственное издание, которое на каждый номер получает письменную рецензию издательского совета Московской Патриархии — на каждый номер! Помимо этого, у нас есть глубоко уважаемые нами эксперты Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, которые специально просматривают отдельные статьи на предмет богословской корректности и т. д.

И все равно, возвращаясь к вашему вопросу, скажу, что совершенно с вами согласен, опасность есть. Тут важно понимать, на мой взгляд, что любой миссионер… я боюсь говорить «имеет право на ошибку», но ему нужно оставить это «право». Миссионерство — всегда риск. Ну посмотрите, кто больше всех рискует, кто больше всех вызывает нареканий — Кураев. Сделайте столько, сколько он — человек здоровье потерял за последние 5 лет. Молиться нужно за отца Андрея, понимаете!

Что касается «Фомы», то есть еще одна особенность: мы периодическое издание. Мы несколько раз объясняли священникам, которые были возмущены публикациями других священников (обратите внимание!) и говорили нам: вот, этот тезис у такого-то священника духовно вредный… Я говорю: «Батюшка, ответьте на эту публикацию». Мы ведь не книгу издаем, в которой поставлена точка в вопросе, и все. Нет, любой материал «Фомы» может быть продолжен в следующем номере. Далеко не всегда соглашаются полемизировать. Но нам-то что делать в таких ситуациях?

И потом, знаете, здесь есть еще такой момент… Если мы станем журналом, который будет успокаивать, а не пробуждать, то это будет настоящее «Православие-лайт». Но в то же время должны быть материалы, которые людей утешают. Утешение — это же глубоко христианское понятие. Просто кого-то нужно успокоить, а кого-то — пробудить. А наряду с этим должно быть и просто чтение. 120 страниц напряженного чтения — это же с ума можно сойти! Я вообще, например, очень жалею, что у нас нет каких-нибудь несложных викторин. И может быть, даже странички православного юмора.

А почему нет? Почему люди должны это читать где-то, где в этот юмор может попасть какая-то скабрезность, еще что-то? Главное, найти правильную тональность и форму — мы пока не нашли.

Потом есть вопрос вкуса. Кому-то не нравится наш вкус. Но все-таки дурной вкус — это еще не грех, наверное. Хотя я не считаю, что у нас дурной вкус, честно говоря.

— Наряду с немногими очень качественными церковными изданиями мы видим массу изданий, которые точно вошли в нашу жизнь из далекого прошлого. Каковы сегодня сильные и слабые стороны церковной журналистики?

— Что касается епархиальных изданий, известных мне, то хотя сейчас ситуация меняется, но меняется медленно — наивно ожидать, что она изменится очень быстро. Если рассматривать церковную прессу, которая мне попадается, могу сказать, что потихонечку начинает уходить то, что преобладало в конце 90-х. Тогда многие газеты просто публиковали выдержки из творений святых отцов. Так поступать, на мой взгляд, нельзя, потому что это разные жанры. В газетах надо очень осторожно публиковать святоотеческие тексты, их там очень легко сделать плоскими, упрощенными. Но за цитаты из святых отцов легко спрятаться, если не хочешь или не умеешь работать.

Сложность ситуации, в которой находятся официальные епархиальные издания, заключается в том, что они, с одной стороны, должны говорить об официальной церковной жизни, но, с другой стороны, если газета превращается в рассказ о том, куда епископ съездил, где он что сказал, где он кого наградил, то этого никто читать не будет. В этом смысле интересен опыт «Церковного вестника», газеты общецерковной, которую Сергей Валерьевич Чапнин смог сделать читаемой и интересной; он, конечно, профессионал высокого уровня.

Я могу сказать, что из тех региональных епархиальных изданий, которые мне попадаются, мне кажется, что в правильном направлении движутся нижегородские издания, в частности, газета «Нижегородские епархиальные ведомости», саратовская «Православная вера», питерский журнал «Церковный вестник».

Просто издателям нужно очень четко понимать аудиторию, к которой они обращаются, нужно понимать, кем они востребованы. А ряд изданий, кажется, вообще непонятно, зачем существуют. Нельзя основывать православную прессу по принципу «шоб було». «А вот у нас в храме чего-то нет еще своего «боевого листка»». Заводят «боевой листок», и дальше ты видишь, что три четверти перепечатано из других изданий. Зачем? Вот мне недавно говорят: «Мы хотим в нашем регионе (не буду говорить в каком) сделать свой журнал, как «Фома». Поможете нам?». Я говорю: «Нет, не помогу. Не потому, что не хочу, а потому, что «как Фома» вы не сделаете, все равно у вас будет хуже. Вам нужно или что-то свое придумывать, если это вам надо, или просто распространяйте «Фому»». Мне нелегко так говорить, потому что меня укоряют: «А-а! Ты хочешь свой журнал распространить?». Да, хочу. Ну и что? Если б я не хотел его распространить, если б я не считал, что его стоит распространять, то и не делал бы его. Но просто не стоит, наверное, действовать по такому принципу: пусть кривое-косое, но свое.

— Владимир Романович, а в каком, по-Вашему, направлении должна двигаться церковная пресса сегодня?

— Один мой знакомый, телевизионщик Алексей Пищулин, предложил очень хорошую типологию изданий. Он сказал, что есть официальные издания, их задача — адекватно информировать о том, что происходит, они должны быть содержательны и интересны. Применительно к церковной прессе: в официальных изданиях должна быть информация, которая полезна для людей, для прихожан, для епархии. Есть издания, которые заявляют свою, так сказать, православную направленность, но официальной церковной прессой не являются. «Фома», «Нескучный сад» — мы православные издания, миссионерские, поэтому должны быть интересны широкому читателю, на которого рассчитаны. А есть вот направления, которые у нас не развиты, но они очень перспективны. В этом плане бы поработать. Мы в свое время думали, но не получилось, точнее, просто не стали идти этим путем. Но это очень важно, потому что, может быть, это наиболее перспективное с миссионерской точки зрения направление. Должны быть издания, на которых не написано, что они православные, но в них нет ничего такого, что было бы неправославным. То есть у них может быть тематика церковная, может быть нецерковная, но там все тексты и картинки — все должно быть сделано с православным видением, с православным вкусом, если можно так сказать. Такое концептуально православное издание. Вот если бы кто-то поработал в этом направлении, было бы здорово.

— И последний, вполне закономерный вопрос: что для Вас «Фома» — интересное дело, в котором реализуется Ваш творческий потенциал, потребность души или Вы видите в этом свое служение Церкви?

— Знаете, это может прозвучать пафосно, но «Фома» — дело моей жизни. Вот представьте, что Вы общаетесь с родителями, детям которых 10−12 лет, и говорите: «Что для вас ваши дети?». Все то, что в этой ситуации могли бы ответить родители, для меня — «Фома». Тут и страх за будущее этого «ребенка». И нельзя сказать, что это просто способ моей реализации — творческой, человеческой. Я бы сказал, что это — часть жизни. Я не очень себе представляю, как я, что я без «Фомы». Да, «Фома» — это мое дело. И я надеюсь, что смогу его сохранить.

Беседовала Татьяна Бышовец

«Саратовские Епархиальные Ведомости» N1(17) 2006 г.

Опубликовано на сайте Православие и современность

http://www.eparhia-saratov.ru/txts/journal/articles/02society/20 061 221.html