 |
| Седмицa.Ru | Владимир Мещерский, Н. Черникова | 22.12.2006 |
Предлагаем вниманию читателя вторую часть подборки документов, которая представляет собой письма командированного в провинцию столичного чиновника особых поручений министра внутренних дел князя Владимира Петровича Мещерского (1839−1914 гг.) наследнику русского престола Александру Александровичу (будущему Александру III). В этом выпуске «Седмица.Ru» публикует первую часть подборки писем. Остальные документы будут предложены читателям сайта в ближайшие дни.
Князь Мещерский в 60-х гг. XIX в. исколесил значительную часть России. Он побывал в Северо-Западном (1863−1864 гг.) и Юго-Западном (1869 г.) краях, неоднократно выезжал в центральные губернии. При этом перед князем ставились задачи ознакомления с положением дел и изучения на месте некоторых интересующих министерство вопросов. Но сам князь считал наиболее важным дать Александру Александровичу представление о российской провинции.
Одним из вопросов, на которые обращал внимание Мещерский, было положение Православной Церкви как в западных губерниях, так и в России в целом. Немало внимания уделял он и болезненным для религиозной жизни России проблемам, а именно взаимоотношениям православных и староверов, православных и католиков. Последнее было особенно актуально для западных губерний, где еще помнили о польском восстании 1863−1864 гг., подавляющее большинство участников которого исповедовали католицизм. Мещерского интересовал и чрезвычайно важный для западных губерний еврейский вопрос. Князь оказался весьма деятельным исследователем: он не просто отмечал для себя интересные факты, но и стремился разузнать как можно больше. Все это находило отражение в его письмах Александру Александровичу и (в гораздо меньшей степени) в статьях, регулярно отсылаемых им в «Московские ведомости».
N 8 [1]
Ковна, 2 апреля 1869 г.
<…> Главнейшим двигателем и деятелем не только в Ковенск[ой] губернии, но во всем крае, в череде врагов русского дела, есть, без сомнения, епископ Ковенский Волончевский.[2] Личность эта в всей своей обстановке весьма замечательна во всех отношениях. Невольно, когда сравниваешь этот громадный ум, эту пройденную в течение 30 лет епископскую и ксендзовскую школу, эту ловкость, искусство и хитрость, эту науку лжи и обмана, доведенную до высоты религии, это знание не только края, но каждого лица, в нем живущего, эту долгую практику в изучении русской администрации в лице ее прежних и нынешних представителей, то неспособных, то малодушных, то отрекающихся от своих национальных интересов из страха французской газеты, если сравнишь все это с пигмеями, призванными бороться с этим Маккиавелом [так! — Н. Ч.] из Маккиавелов, то, увы, понимаешь слишком ясно его силу и наше бессилие. Он все дерзает, все смеет, мы всего боимся, даже тени папы и его дешевых проклятий. Силы Волончевского весьма многочисленны и представляют правильную организацию и правильное сочетание разных функций целого политического управления. Главным образом эти силы разделяются на две главные: нравственную и вещественную. Нравственная сила заключается в следующих началах: 1) полное равнодушие к нравственной стороне своего духовенства, то есть предоставление ксендзам полной свободы для частной жизни и чисто религиозной стороны их деятельности, но 2) под условием самой строгой дисциплины в отношении политической деятельности пропаганды, где религия служит только предлогом. 3) Его происхождение из жмудского [3] народа и вследствие этого деятельное поощрение воспитания в ксендзы преимущественно людей из народа. 4) Неутомимое преследование тех же целей и той же задачи, всегда успешное ввиду постоянных колебаний и постоянной изменчивости в русском правительстве. 5) Твердая решимость не делать уступок и идти даже в ссылку — в уверенности только усиливать этим фанатизм и прослыть мучеником за веру.
Но физическая сила не менее важна и значительна: 1) Легион ксендзов — до 800 челов[ек] в Ков[енской] губернии, один хитрее и умнее другого, и все воспитанные Волончевским. 2) Его суффраган [4], епископ Бересневич, из дворян, посредством которого он владычествует (?) в среде дворянской. 3) Так называемые костельные братства, которых в губернии до 600, а в каждом братстве столько членов, сколько прихожан, то есть до 300 тысяч человек организованной воедино католической массы людей — крестьян. 4) Громадные поборы, поступающие к нему и от него расходящиеся по губернии как субсидии для ксендзов, распространения тайно книг, пропаганды, вспомоществования сосланным ксендзам, ксендзам других губерний, агентам народова жонда за границею и в крае и т. п. 5) Его собственная почта по всему краю, составленная из особого учреждения — костельных нищих и призреваемых в костельных приютах. 6) Наконец, вся польская шляхта, все мелкие чиновники канцелярий и дворяне-помещики. Вот сила епископа Волончевского.
Спрашивается теперь, какая же сила ему противодействует? 1) Губернатор в полной зависимости от генерал-губенатора, который в свою очередь в полном распоряжении у Волончевского. 2) Министерство вн[утренних] дел, то есть департамент духовн[ых] дел иностранных исповеданий, где все от директора Сиверса [5] до последнего столоначальника подкуплено этими иностранными исповеданиями. 3) Вице-губернатор, который здесь вновь назначен из Твери, человек прекрасный и умный, но которому министерство отказывает даже в 500 р. подъемных денег и которого ожидает быть заваленным 20 часов мертвою перепискою губернского правления. 4) Чиновники губернатора, доселе не существующие, ибо за жалованье, им положенное, ни один человек порядочный не может идти из великоросс[ких] губерний. 5) Полиция в числе 14 человек для города Ковны, 6 человек для каждого уезда с жалованьем 200 и 300 р. 6) Священники, которые умирают вместе с народом с голода и если кого-либо примут в Православие, подвергаются ссылке и гонению. 7) Мировые посредники, из которых в Ков[енской] губернии уже пятый набор и перемещаемые с места на место, как только они начинают знакомиться с делом и приносить пользу. 8) 200 народных училищ, идущие отлично, но где обучается всего 7000 мальчиков на 200 т[ысяч] в течение зимы и где, как нередко, увы, русские учителя от горя, тоски по родине, уединенья, преследований со стороны полиции, ксендзов и т. п. или бросают все, чтобы бежать в свои великорусские губернии, или спиваются, или при скудном содержании, не свыше 200 р., променивают эту должность на другие, более выгодные, но менее полезные. 9) Наконец, до 1 млн. крестьянского населения, пока еще верящего правительству, но с минуты на минуту способный [так! — Н. Ч.] обратиться в неверящего, народ, видящий кругом себя признаки торжества панства, гонения русских посредников, отстаивающих их права, тысячи русских старообрядцев, брошенных на произвол судьбы и ныне умирающие с голода [так! — Н. Ч.], видящий все свои просьбы неисполненными, увидевший проезд генер[ал]-губернат[ора] Потапова по губернии, во время которого он ни одному посреднику не дал руки, не сказал слова благодарности, ни одного крестьянина не выслушал и не спросил: хорошо ли ему, вот что видел в последнее время народ, составляющий главную силу правительства здесь. Под силу ли такое правительство управлению могучего Волончевского? Очевидно, нет! Затем что прибавить? Не только то, что грустно и оскорбительно русскому человеку все это здесь видеть и понимать, ясно, но то, что ужасается он при мысли, какое полнейшее незнание края характеризует то управление, которое из Петербурга и из Вильны воображает себе, что управляет краем, и до того ослеплено, что называет такое управление легальным примирением с польскою народностью!
У Волончевского я просидел целый вечер: он пригласил к себе и епископа суффрагана. Два контраста: первый — тип умного жмудяка, простого на вид, второй — тип иезуита из облагороженного аббатства. Первый говорит много о политике и смеется над религиозною стороною своего епископства: «Я бы, если был папа, позволил всем ксендзам жениться». Второй о политике ни слова, зато о религиозной казуистике, о догматах, о светских предметах сколько угодно. Первый, говоря от избытка чувств, не скрывает своих впечатлений, то весь багровеет, то засверкают глаза как у гиенны [так! — Н. Ч.], то прикусит губы, то рассмеется, второй никогда не изменяется в лице, ни в голосе, ни в движениях. Оба умны, как бесы, но каждый дополняет друг друга: первый действует, второй обдумывает и когда нужно умеряет пыл Преосвященного. Замечательно, что друг друга они ненавидят, ибо Волончевский представитель народного, а Бересневич — дворянского начала, но для единой цели действуют непреклонно единодушно. Вот школа, у которой не мешало бы нам учиться, у нас не только враги, но даже друзья не умеют действовать согласно! Хотят сменить Волончевского, но знаете ли, что несомненно, так как заменит его Бересневич, последняя лесть будет горше первой, ибо пока Волончевский здесь, его действия как будто осязательны и очевидны: есть на чем основывать обвинения. К тому же элемент панский не весь на его стороне. Когда же будет Бересневич, сила его как епископа усилится неизбежно двумя элементами: 1) тем, что она будет невидима и недоступна преследованию, в особенности таких гениев, каково наше III отделение, наш Потапов и К и 2) она будет иметь за себя все дворянство Западного края, а это сила, в соединении с гениальным иезуитством почтенного епископа сила препочтенная.
Главные особенности проведенного мною у них вечера следующие: 1) Волончевский говорит: не мятеж, а война. 2) Он назвал ксендза, молившегося 19 февр[аля] по-русски в одном из приходов, сумасшедшим (а между тем пример этот имел уже второго подражателя). 3) Он пренаивно меня уверял, что потому не мог через ксендзов помешать мятежу, что ему угрожали повешением и именем епископа-москаля. 4) Не менее наивно он говорил, что самое лучшее время в крае было время Александра I, которого все любили, но никто не боялся и делали, что хотели. 5) Еще более наивно он высказал мысль, что только этого «мы желаем и теперь, и тогда будем любить Государя и жить себе преспокойно». Вот образцы наивности, умышленно высказанной, но на которую ни я, ни бывший со мною Новиков [6] не поддались и сумели ответить, яко подобает. Затем целования, шампанское и прочее, и прочее. Забыл к числу наивностей отнести следующее замечание: «здесь слишком много училищ и слишком мало ксендзов».
N 9[7]
Киев, 1 июля 1869 г.
<…> В последние дни моего здесь пребывания я старался вникнуть поближе в вопрос о народном образовании и, увы, должен сознаться, что ближайшее ознакомление с ним много разочаровало меня относительно Киевской губернии и вообще относительно обращения с ним высшего духовенства. В предыдущих письмах пришлось говорить о разных значащих лицах в Киеве. В нынешнем по отношению к вопросу о народном образовании приходится говорить о лицах духовного высшего круга, о которых дурно говорить всегда не хочется, ибо доселе я дерзаю держаться того твердого убеждения, что сословие выше всех других по своему серьезному образованию в России — все-таки сословие наших высших сановников Церкви, то есть епископов. Прежде всех как глава Киевской епархии играет роль в деле народного образования митрополит.[8] Личность эта, как показывают разносторонние источники, далеко не так невинна, как кажется под видом ее дряхлой старости. Человек он добрый скорее, чем не добрый, весьма хитрый, весьма властолюбивый, но к всему этому, к сожалению, весьма отсталый и малообразованный. Отсюда истекает огромное неудобство для всей губернии и для самого управления. Митрополит является заклятым и упорным врагом всякого нововведения, столь же упорным отстаивателем [так! — Н. Ч.] всех предрассудков старого во всем без разбора, дурно ли или хорошо это старое. Требование предания суду или отрешения от должности священника, совершившего самый бесчестный поступок, кажется ему покушением на права его Церкви. Попытка влиять на народное образование со стороны учебного округа кажется ему покушениями каких-то безбожников отнять у духовенства народные школы, и все в этом роде и в этом же духе. А между тем, не входя в сущность и глубину вопроса о народном образовании, Митропол[ит] ограничивает его только двумя требованиями: чтобы мальчики умели механически читать псалтырь и кое-как петь в церкви, а о развитии их, о грамотности гражданской, об арифметике, он не признает нужным думать! Между прочими вот странное правило, им изобретенное, которое доказывает, как узко его воззрение на это дело. Если у священника в школе учится менее 10% всего сельского населения прихода, он священника прогоняет. Вследствие этого все священники набирают в школу кого только могут и в ведомостях показывают громадное количество учащихся детей, а на деле ¾ показаны только для формы, и священник за такую ложь награждается. К дню же, когда митропол[ит] приезжает сам в школу, а ездит он по епархии каждогодно, школа наполняется еще более, даже такими, которые никогда не были в школе. Архипастырь спросит двух-трех молитвы и заставит прочитать выдолбленный псалтырь и остается зело доволен. Он не замечает даже, что мальчик, отлично прочитавший псалтырь, не умеет даже одного слова прочесть на том же славянском языке в Часослове [9], и т. д.
Причина такого воззрения странного на образование заключается, разумеется, в необразованности самого старика Арсения, который в то же время упорно, как я сказал, боролся с министром [Д. А.] Толстым, хотевшим ввести здесь народные училища с изъятием их от ведомства духовенства. Пресерьезно и пренаивно старец уверял, что с открытием первого нецерковного училища водворится царство неверия, тьмы и диавола в виде всех возможных революционеров. Тем не менее, слава Толстому. Он преодолел в борьбе, и на днях последует открытие новых народных училищ в крае и семинарии в Киеве на одинаковых основаниях с Молодечненскою.
Другая личность, не менее курьезная здесь в духовном мире, это викарий Порфирий, долго бывший на Востоке и убранный из Петербурга на том основании, что он ни с кем не умел ужиться и считал себя по уму столь высоким, что не признавал возможным подчиняться кому бы то ни было. Здесь он в том же положении относительно всех. Он поругался с А. Н. Муравьевым и в послании к нему назвал его диаволом, нарушившим покой града Киева с той минуты, как в нем поселился. Он постоянно воюет с митрополитом и не признает его власти, воюет и с генер[ал]-губернат[ором], и с губернатором, не обращая ни малейшего внимания на их представления и сообщения. Целый день занят какими-то переводами церковных книг, отказывается служить, когда ему следует, в царские дни [10] в особенности, под предлогом, что в соборе дует, и в день приезда в Софийский собор [вел. кн.] Николая Николаевича преспокойно себе оставался дома и не дал себе даже труда приказать отворить собор, возле которого он живет. Но духовенство его любит, неизвестно только, за что именно? Таковы иерархи.
Но возле, в сфере деятельности более смиренной, есть личность, резко выделяющаяся из ряда других. Это священник [Киевского] университета Фаворов. Он вступил в университет в 1859 году, в эпоху, когда неверие, невежество, грубый либерализм и все возможные проявления агитации умов закрывали доступ всякому религиозному началу. В первый же год он сумел приобрести себе такое положение, что к концу года аудитория его, прежде при других священниках безусловно пустая, наполнялась вся, и не только русскими, но многими католиками поляками, с живым интересом слушавшими лекции, полные убеждений, простоты и глубокого смысла. Доселе этот замечательный священник удержал свое значение в университете и пользуется громадным уважением между молодежью. Беседа с ним производит отрадное впечатление: спокойствием, светлым пониманием всякого предмета и отсутствием всего похожего на педантизм, ригоризм и фанатизм он напоминает очень Янышева [11] и столь же симпатичен, как последний. <…>
Мой адрес все в Киев.
N 10[12]
Екатеринославль, 15/16 июля 1869 г.
<…> Здесь кстати вспомнить об одном лице, имевшем огромное значение в деле народного образования в губернии в начале его, то есть в самую трудную пору. Это был епископ Платон [13], ныне в Томск переведенный. Личность этого епископа и его история весьма любопытны. Платон сумел внушить к себе не только любовь и уважение, но и обожание всех сословий без исключений и всех представителей администрации. Земство в нем нашло самого горячего сотрудника к делу [так! — Н. Ч.] народного образования: он неусыпно и неутомимо помогал ему в самом главном, в отстранении духовенства там, где его участие в деле школ не нужно, в выборе учителей, в инструкциях священникам относительно школ, в замене дурного священника по возможности хорошим. Но кроме того, все скудное содержание свое (жалованья он получал 600 р. вместе с монастырскими и другими доходами) он употреблял на улучшение семинарии, на вспомоществование достойнейшим из учеников, на устройство женского духовного училища, на улучшение духовных уездных училищ и т. д. Но в то же время Платон боролся с Синодом, то есть с тем сонмом интриг, кляуз, клеветы и подпольных преследований, которые творятся в канцелярии Синода и о которых, разумеется, наши члены Синода и понятия не имеют. После трех столкновений с Синодом, для Платона глубоко оскорбительных, Платон просился об увольнении на покой. Синод его просьбу не принял. Добрый старик Исидор [14], у которого Платон был некогда ректором Академии, уговаривал его не идти на покой и подчиниться Синоду во имя христианского долга смирения и любви. Платон смирился и согласился, и что же? Синод имел невообразимое бездушие назначить этого епископа в Томск, а Томского [Алексия] [15] против его воли перевести в Екатеринославль. Как объяснить себе такое уродливейшее из уродств? Но едва эта весть стала положительною, как случилось то, что нигде еще в России не было: все сословия, каждое отдельно, духовенство, дворянство, купечество, крестьяне и сам губернатор послали просьбы об оставлении Платона между ними. Вероятно, это еще более побудило Синод сделать свое дело, и в день, когда в прошлом году Платон должен был поехать в Томск, у него не оказалось ни чем купить простую енотовую шубу, ни чем купить себе покойный экипаж — в тарантасе он выехал. Едва только за 2 дня до отъезда об этой бедности Платона узнали, все дворяне, бывшие в городе, купцы и губернатор во главе в один день собрали около 3-х тысяч руб. и поехали в числе трех депутатов умолять Платона принять эту сумму на шубу и на дорогу. Платон после долгих отказов согласился, но знаете, что он сделал: половину он немедленно отдал в Духовное женское училище, из другой половины половину еще отдал для бедных, и от всего ему данного осталось лишь ровно нужное на шубу. Смешно в наш век говорить и повторять такие слова, но в день его последнего служенья в Екатериносл[авле] дети его женского училища, его Духовного мужского училища, его приюта, большие семинаристы плакали, как плачут над умершим дорогим существом. Вот как награждает Святейший Синод достойных из служителей Церкви! Утешительно только то, что если иногда царская и правительственная служба пропадает во очи [так! — Н. Ч.] этого правительства, она не пропадает в глазах общества! Нынешний бедный епископ — умный и деятельный сельский поп, грубый, но добрый! Он чувствует себя здесь в темнице, скучает по Томску, терпеть не может общества, в особенности святош барынь, попов держит в железных руках, за что они его ненавидят, но в нем нет уменья проявлять свою деятельность, нет инициативы, нет способности привязывать к себе.
N 11[16]
Бердичев Киевской губернии, 17 авг[уста] 1869 г.
Как Вы могли видеть из моего огромного послания из Белой Церкви [17], я уже пустил[с]я по краю. Начну с Белой Церкви и кончу Бердичевым, но вперед осмеливаюсь просить извинения за то, что и это письмо будет, вероятно, очень длинно, ибо пишу его из столицы еврейского царства!
<…> [В Белой Церкви] грустно поразили меня виденные мною ученики школы! Учитель — отставной солдат, получает 2 р. в месяц жалованье. Главный учитель — священник. Мальчик, 2 года учившийся, не умел мне сказать, что такое Дева Мария, другой не знал, что такое «Верую». В разговорах о Киевских школах узнал еще более возмутительные подробности вражды безусловной и слепой старика Арсения к всякому стороннему, самому благонамеренному вмешательству в дела народного образования. 19-го февр[аля] нынешнего года один из миров[ых] посредников предложил крестьянам из любви к царю Освободителю более принять к сердцу заботу об образовании детей своих. Говорил он, по-видимому, толково и с глубоким чувством. Крестьяне одной волости, не дождавшись конца речи, предложили тотчас по 1 р. с двора на устройство хорошего училища и наем хорошего учителя. Вслед за тем хозяева нескольких других волостей присоединились также, и через час составлен был приговор 4 волостей о внесении 3000 рублей на училище. Когда приговор был составлен, мировой посредник сказал: «Ну, а теперь, ребята, нам следует просить у правительства позволения распорядиться этими деньгами и сделать то, что нам оно прикажет»! Что же? Посредник представил мировому съезду, съезд губернатору, губернатор генер[ал]-губернатору, генерал-губернатор снесся с Арсением, и через 3 месяца посредник получает предписание от генер[ал]-губернат[ора], в котором на основании предложения митрополита и доноса священника ему ставится на вид, что он будто разными насильственными мерами вымогает у крестьян деньги на проведение своей скрытой идеи вводить какое-то особенное народное образование, отдельное от церковноприходского, вследствие чего собранные крестьянами деньги велено им возвратить! Это, как видите, чепуха, но чепуха весьма печальная, ибо теперь, что очень наглядно, пробудилось в народе желание образовывать своих детей — такое упорное противодействие со стороны митрополита всякому не-церковному училищу, где обучение не идет вовсе, может произвести в крестьянах охлаждение пробудившегося в них желания! Еще печальнее то, что по настоянию того же митрополита циркулярно было предписано всем мировым посредникам не только не вмешиваться в дела школы, но даже в них не входить! В 1864 году, когда я был в Киеве, был попечителем округа лютеранин Витте, теперь в Варшаве. Обозревая сельские школы, он раздавал лучшим ученикам кресты и образа. Можете себе представить, что митрополит, узнав об этом, написал к всем священникам выговор за то, что осмелились позволить детям принять крестики и образа от лютеранина, и впредь строжайше им запретил принимать таковые! Надо было надеяться, что с 1864 года старец Арсений мог бы стать потерпимее и пошире кругозором, но, увы, он стал еще уже и еще нетерпимее в своих воззрениях. Если бы дерзал что-либо советовать, то предложил бы Вам в разговоре со старцем мимоходом похвалить северо-западные крестьянские училища, о которых будто бы Вы слышали много хорошего, и затем ловко перейти к вопросу здешних школ, как бы наивно спросив его: не думает ли он, что священникам не всегда время заниматься школами при множестве своих треб. Быть может, самый невинный намек с Вашей стороны подействует больше, чем все слова Дондукова [18], попечителя и т. под.
Дорогой до Бердичева на расстоянии 90 верст я останавливался в 4-х волостных правлениях и ночевал в одном местечке в ночь с 14-го на 15-ое. Утром 15-го отправился в церковь приходскую к обедне. Там застал очень чинно и хорошо служившего молодого священника, симпатической наружности и уважаемого всеми. Пели крестьяне довольно стройно. На площади была ярмарка: там толпились все крестьяне, а в церкви были лишь крестьянки — девушки (красивых немного) в нарядных платьях с лентами на голове, жены с головным убором в роде чепчиков, кончавшимся [так! — Н. Ч.] сзади длинною белою вуалею, доходившею до поясницы!
Большая часть из них причащалась в это утро: все они набожны чрезвычайно, иные даже до странности. Так, одна девушка пошла на амвон вперед и легла перед северною дверью на пол, распростерши свои руки, и лежала до той минуты, пока ее не заставили встать. Такое лежание есть выражение наружное сокрушения! <…>
Теперь обращаюсь к Бердичеву и еврейскому царству. Приехал я в него в пятницу к обеду, поместился на квартире у одного купца-поляка на одной из двух широких улиц города. Бердичев, je Vous prie de croire [прошу Вас поверить (фр.).- Н. Ч.], имеет до 100 т[ысяч] жителей. Въезжая в него в пятницу вечером, не легко поверить этому, ибо город почти пуст! Начало шабаша — но зато картина другая поражает вас своею обстановкою: из всех окон сильный видится свет. Вглядываешься в окна и видишь множество свечей, сгруппированных на одном столе для еврейского молитвословия по случаю шабаша.
На этих 100 тыс. жителей христиан до 10 т[ысяч], евреев же 90 т[ысяч]. Из этих 90 т[ысяч] до 60 тысяч постоянного населения, а до 30 т[ысяч] постоянно прибывающего и отбывающего. Прилив еврейского населения в Бердичев имеет разные цели. Вообще для всех евреев в России Бердичев — что-то вроде столицы, что-то вроде священного места, что-то вроде их главной биржи и главного рынка и, наконец, что-то вроде главного потаенного хранилища всех еврейских беззаконий! По этому можете судить, до какой степени интересен Бердичев во всех отношениях. Узнавать его тайны можно одним только путем: в этой громадной массе евреев, несмотря на их единство и сплоченность нравственную, есть всегда несколько доносчиков из числа тех, которых уже чересчур обидел кагал (кагал — это еврейское общественное управление, составленное из уполномоченных от общества и сборщиков податей). Или есть такие личности, которых образование как бы насильно вывело из среды еврейского фанатизма и невежества и сделало их не только равнодушными, но даже враждебными ко всем уродливым традициям и суевериям еврейской ассоциации. В день моего приезда, предупрежденный о таких лицах, я успел составить себе маленькую программу вопросов и на другой день в субботу вечером уже беседовал очень долго и подробно об еврействе с одним весьма образованным молодым евреем из прогрессистов (или индифферентов).
Как столица Бердичев имеет значение для евреев того объединительного пункта, где они как бы получают главную ноту, определяющую их отношения к русскому правительству, и где в то же время они получают самые точные и верные сведения о том, как правительство высказалось в тех тысячах делах [так! — Н. Ч.], где прямо или косвенно затронуты еврейские интересы.
Как святилище Бердичев имеет еще более важное значение. Евреи вообще разделяются на три главные категории или верования: на гассидов или гуссидов, фанатических приверженцев всех раввинских учений и толкований талмуда, на талмудистов, что-то среднее между первыми и последними и признающими один талмуд, и наконец, на прогрессистов или индифферентов.[19] Бердичев есть тот центр, где сосредоточивается вся сила гуссидов и их фанатических раввинов. Здесь этой секты насчитывают до 50 т[ысяч] человек. Для поддержания этого фанатизма Бердичев имеет до 90 дозволенных и до 600 недозволенных синагог или школ, 2 типографии, печатающие все возможные религиозные фанатические народные книги, огромные склады тайно привозимых из-за границы книг толкований талмуда, расходящихся в количестве до 500 т[ысяч] экз. по Бердичеву и из Бердичева по всему краю, и наконец, плотно объединенное сословие раввинов, постоянно посещаемых евреями приезжими, получающими от них наставления, книги, советы и в свою очередь взимающими с посетителей за это деньги.
В то же время в Бердичеве довольно наглядно обозначаются взаимные отношения этих верований и в особенности ненависть гуссидов к так называемым прогрессистам. Когда в 1867 году в память 4-го апреля прогрессисты, во главе которых стояли самые богатые евреи-банкиры, построили новую синагогу и ввели там сперва вокальную, а потом и инструментальную музыку, ненависть гуссидов дошла до крайней своей апогеи [так! — Н. Ч.], и на выходивших из синагоги прогрессистов бросала толпа фанатиков комки грязи и кричала самые неистовые ругательства. Религиозный фанатизм этих гуссидов и даже самих талмудистов имеет весьма серьезную сторону. Мне переводил мой собеседник некоторые места из народных комментариев на талмуд, и признаюсь, я поражен был тем, как мало у нас знакомы с политическою стороною еврейского религиозного вопроса. В этих комментариях есть места, где еврей уполномочивается не только не признавать права человека в каждом не-еврее, но не признавать ничего обязательного, а еще менее ничего святого во всем, что не-еврейские власти в местностях, где они живут, постановляют. Чем больше вреда этим не-евреям ты сделаешь, тем ты достойнее милости Божией, и т. под. Вот смысл тех увещаний, которые содержат в себе книги, в тысячах распространяемые из Бердичева между евреями. История Бердичева обнаружила два несомненных факта: участие евреев в знаменитую эпоху Барской конфедерации [20], в 1794 году, кажется, но участие на стороне поляков (Бар недалеко от Бердичева), и затем еще более несомненное участие евреев в деле повстания [так! — Н. Ч.] 1863 года, когда Бердичевский уезд был самым деятельным центром и жонда, и шаек. Но что удивительно, это то, что еврейское участие было всегда, а в 1863 году прикрыто полною безответственностью, и только некоторые из самых главных участников были тайным образом переселены в соседние губернии. Никто не смел будто бы коснуться этого населения.
Далее Бердичев есть главная биржа и главный рынок для еврейской торговли. Самое блестящее торговое время для Бердичева было в эпоху Екатерины II и в царствование Павла I-го. Бердичев был центром громадных ярмарок, на которые приезжали купцы из Лондона, Парижа и Германии. Эти ярмарки снабжали собою товарами до 20 губерний нынешних в окружности и были чем-то вроде Нижегородской ярмарки для Запада России. Но кроме этого открытого торгового рынка славу приобрел Бердичев подземный. Это был целый мир подкопанных под городом подвалов и проходов, где были громадные склады контрабандных товаров и где, кроме того, известная часть населения занималась выделкою разных вин, фальшивой монеты, фальшивых документов, ассигнаций и т. п. Все это вместе — Бердичев на земле и Бердичев под землею — делало из него громадный центр торговли и прилива огромного еврейского населения, закупавшего здесь товары и развозившего по всей Южной и Западной России. <…>
Таков внутренний смысл Бердичева! Невероятны, когда все это знаешь, отношения к нему русской правительственной силы. Противодействия всему этому миру мошенничества и политической пропаганде фанатизма и ненависти ко всему нееврейскому, постоянно поджигаемого и обновляемого Бердичевскими раввинами, по словам самих евреев-прогрессистов, можно и должно бы ожидать от русского правительства двумя путями. Один — посредством полицейской силы, другой — посредством усиленного распространения образования между евреями в самом Бердичеве. Вместо этого действительность дает самые печальные и непостижимые результаты. В Бердичеве 100 тысяч жителей, а полиции 69 человек — и где же? В еврейском городе, где каждый еврей по своему долгу мошенник? Кто поверит этому факту? Затем, что касается образования, то, как я сказал, в Бердичеве до 600 тайных синагог, вдохновляющих с детства евреев фанатизмом, а со стороны правительства — только одно уездное училище, куда два-три еврея заглядывают, и ничего более. Тогда как необходимо было бы именно здесь открыть не только одну, но две-три гимназии. Все евреи-прогрессисты стали бы посылать туда своих детей. По 50 и по 100 молодых евреев стали бы ежегодно входить в эту грубую массу народа, и лет через 10 правительство имело бы за себя до тысячи людей, воспитанных в русском духе, которые мало-помалу вступили бы в борьбу незаметную с невежеством массы и одолели бы ее! Невольно, живя в Бердичеве, задаешь себе вопрос: как же евреи в Германии говорят по-немецки, евреи в Англии подчиняются английской жизни, евреи во Франции принимают французский язык, а здесь, верите ли, есть сотни евреев, не знающих даже слова по-русски и говорящих или по-польски или на своем немецко-образном исковерканном жаргоне! <…>
Как большая часть городов юго-западного края, Бердичев принадлежит не казне, а частному владельцу, в ¾ — Радзивиллам, а в ¼ княгине Чарторыжской. Оттого неурядицы и весь этот мир беспорядков и мошенничества получают несравненно большие размеры. Теперь продолжают вести дело в Киеве о приобретении всех этих владельческих городов в казну, но когда это дело, начатое уже лет 10 назад, кончится, знает один Бог!
Это одна часть бердичевской жизни. Другая часть еще менее привлекательна. Она представляет огромное население беднейших евреев, отставных солдат, мещан и тому подобных людей, числом до 20 тысяч душ, стонущих под двойным гнетом поборов. Одни сборы — в пользу владельцев города, в виде акциза с всего, что составляет существенные потребности жизни, начиная от мяса и кончая водкою; другие сборы — от еврейского кагала и коробочного управления. Коробочный сбор — есть взимание с каждой убиваемой скотины, с каждой зарезываемой птицы известной платы в пользу тех, которые берут на откуп коробочный сбор по контракту с городскою Думою. Эти откупщики с своей стороны обязываются на эти деньги держать резчиков, то есть мясников, которые исключительно имеют право в городе резать скот и птиц, разделять мясо на кошерное [21] для евреев, то есть чистое, без малейшего [слово неразборчиво.- Н. Ч.], и трефное для не-евреев, обыкновенное мясо, и затем продавать это мясо по определенной таксе. Происхождение этого коробочного сбора, как Вы знаете, имеет причиною то, что евреи по своему закону могут только употреблять в пищу кошерное мясо, то есть без малейшей нечистоты. А для того, чтобы они были обеспечены в соблюдении ими этого обряда, еврейские общества выговорили себе право от правительства в городах, где они живут, заведовать всем делом мясной продажи и взамен этой монополии платить известную откупную сумму в казну, то есть в общественные городские доходы. Эти-то коробочные сборы, несмотря на все контракты, на все условия, утверждаемые министерством, служат неисчерпаемым источником злоупотреблений и неправильных поборов, всегда обрушивающихся на беднейших жителей и напротив служащих источником обогащения для содержателей или откупщиков коробочного сбора. Размеры этого обогащения громадны. Есть здесь евреи, которые лет 10 назад были нищими, а теперь сделались банкирами, вороча[ю]щими сотнями тысяч рублей. Одно из орудий такой метаморфозы было участие прямое или косвенное в спекуляциях коробочного сбора. <…>
В заключение два слова о достопримечательностях Бердичева. В нем был два года назад Кармелитский монастырь. В нем есть знаменитая чудотворная икона Божией Матери, в 1793 украденная из Михайловской русской церкви во время пожара этой церкви, подожженной монахами этого монастыря. Несмотря на то, что два года назад монастырь закрыт, икона осталась в костеле, и так же, как Остробрама [22], заставляет русский народ находить для себя оскорбительным такое присвоение родной их святыни в польские руки. Вы, вероятно, читали о найденной в Австрии недавно замурованной женщине в одном монастыре. Здесь при закрытии монастыря, когда начали осматривать подземные ходы, в первом же подвале найдены были два женских трупа, лежавших навзничь, в богатых шелковых, современного фасона, платьях, заставлявших предполагать, что эти несчастные были задушены и брошены в подземелье месяца два-три назад перед открытием подвала! Монахи были бледны и неподвижны, как мертвецы, от страха! Европа прокричала про одну женщину — а у нас составлен был акт, и дело предано забвению.
Другая примечательность Бердичева — это то, что в городе, где 100 т[ысяч] жителей, ни одной книжной лавки нет. Это доказывает, как много в этом городе образования. Газет на весь город выписывается до 10! Нельзя ввиду таких фактов не признать, что наша веротерпимость скорее похожа на возмутительное равнодушие к правам русской национальности, чем на гражданственную доблесть.
В дополнение к очерку о евреях не лишена интереса следующая особенность их религиозного и общественного быта. В среде громадного населения евреев-гусситов есть избранники, называемые цадиками. Их в крае до 10 человек. Они принадлежат к фамилии Тиверских и носят это звание по наследству прямому от отца к сыну с незапамятных времен. Эти цадики в религиозном отношении имеют значение наших Патриархов, в судебном отношении — верховных судей, в житейском быту — пророков, гадателей и врачей. Наконец, относительно положения своего они считаются верховными владыками и чем-то вроде владетельных князей. Из самых отдаленных мест в большие праздники по нескольку тысяч евреев приходят на поклонение цадику в том местечке, где он живет. Сам же цадик от времени до времени разъезжает по своим духовным владениям и сопровождается свитою до 100 экипажей и толпами в сотни людей, постоянно приветствующих его криками: «Здравствуй, царь Израиля». Вечером все эта толпа зажигает факелы, а в городе или местечке, где цадик проезжает, в каждом окне еврея 3 свечи освещают его путь. Там, где он имеет ночлег, там, около дома, стража из 50 самых знатных евреев содержит ночной почетный караул. На другой день приезда все евреи являются к нему за благословением и приносят свое подаяние, не меньше 1 рубля. Богатые же до 1000 рублей. Во все время цадик принимает больных, принимает людей, нуждающихся в совете, разоренных евреев, евреев, которым грозит тюрьма, и т. п. И от каждого взяв сумму денег, дает потом ему утешение или обещает совершить чудо. Чудеса эти при грубом невежестве и суеверии евреев, слепо верующих в своего цадика, он совершает в самых фантастических обстановках — при помощи разных своих тайных агентов, рассеянных по всему краю. Кроме того, цадик сбирает к себе знатнейших из евреев на обеды в большие праздники и за этими обедами пророчествует о судьбах Израиля. Обыкновенно эти пророчества заключают в себе темные, общие фразы, весьма запутанные и непонятные, которые применяются ко всему и с жадностью принимаются евреями как пророчества замечательные! В делах тяжебных христиан с евреями, купеческих и помещичьих даже, как еврей, так и христианин соглашаются призвать цадика судьею и главным между ними посредником. Тогда идут они к цадику, и что цадик решит, то свято и нерушимо для каждого еврея! Доход цадика в год превышает 100 т[ысяч] рублей, но главная часть его идет на те расходы, которыми он должен оплачивать свою популярность и содержать своих агентов, помогающих ему делать фокусы! <…>
N 12[23]
Житомир, 23 августа 1869 г.
<…> Житомир после впечатлений кошмарических Бердичева показался мне маленьким раем. Но так как нет рая на земле по той простой причине, что везде есть человек, то весьма скоро вслед за первыми впечатлениями последовали и вопросы, и ответы, а с ответами и разочарование. Волынская губерния имела несчастие быть уже почти полвека гнездом самой сплошной, самой нафанатизированной польщизны. Польщизна эта имела трех главных представителей: панов, шляхту, или мелких панов, и духовенство. Большая часть панов, да и сама шляхта имели здесь предками своими чисто русских людей, сделавшихся поляками кто в XVIII, а кто в XIX веке при императ[оре] Александре I и вместе с ополячением прибавивших к своим фамилиям окончание «ский» или «ич». Шляхта же и этого не сделала: любой список шляхты какого-либо местечка представляет курьезный перечень чисто малороссийских фамилий.
При императрице Екатерине размещено было по краю много русских чиновников. Годов через 10 все эти чиновники, повыходивши в отставку, покупали себе клочки земли, затем приманивались лестными приглашениями панов вступить в сословие местных дворян. Смиренный отставной чиновничек и во сне не мог мечтать быть помещиком и дворянином с правом голоса, слюнки текли в ответ на такое предложение. И вот он получал фабрикованную дворянскую грамоту, но под одним условием: сделаться католиком и поляком, на что он и руками, и ногами изъявлял полное согласие. Города как Житомир, Владимир Волынский и Новоград Волынский показывают слишком ясно, чем была древняя Волынь! Но всех сильнее ополячивало край, разумеется, католич[еское] духовенство. В этом отношении весьма любопытен и поныне еще знаменательный факт: на Волыни считается до 200 000 католиков всего-навсего. Кажется, капля в море в сравнении с 2 миллионами русских, а между тем как сильно было ополячение и как очевидна была эта сила в 450 костелах, умном епископе и 500 ксендзах. 450 костелов на 200 т[ысяч] людей — это значит по 1 церкви на 450 человек! Русских же дворян на Волыни насчитывается официально до 200, но в числе этих 200 такие, которые живут крестьянами и православны искони, а другие, которые русского имеют только звание, по вере и по чувствам совершенные поляки. <…>
В Житомире я видел в дополнение моих бердичевских жидовских впечатлений весьма интересную вещь: раввинское училище. Таких училищ два: в Вильне и Житомире. В нем воспитывается до 300 молодых евреев с целью получить высшее образование и приготовиться к избранию в раввины, то есть священники для еврейских синагог. Училище на правах гимназии, в нем 7 классов общегимназических и 3 специальных раввинских класса. К сожалению, только меньшая часть, человек 5, кончают полный курс 10-летнего учения. Большая часть не оканчивает даже полного гимназического курса. Частица из них, окончивши курс гимназии, проходят еще год педагогики и затем поступают в учителя еврейских казенных училищ. Другая частица их поступает в университеты. Мальчики чрезвычайно прилежны и способны, поступают они добровольно и почти всегда против воли отцов, которые ненавидят это училище, как ненавидят вообще все, что развивает их детей и разлучает с фанатизмом их невежества. Обучаясь на русском языке всем наукам, молодой еврей ощущает мало-помалу какую-то нравственную и умственную метаморфозу, и чем более он метаморфозируется, тем страстнее привязывается он к учению. Кончающие курс делаются дельными и честными людьми; не кончающие немного успевают развиться, но не изглаживают детских заветных наклонностей к мошенничеству: схваченное не в полноте образование, когда они возвращаются в прежнюю их среду, служит только к развитию в них способностей к этим мошенничествам. Почти ежедневно кто-нибудь из отцов приходит к директору училища и просит выгнать его сына! Директор спрашивает: почему? Почти всегда в ответ отец, нисколько не церемонясь, говорит: «потому что он хорошо учится и сделается не евреем, а русским»! Все это доказывает, до какой степени образование сильно как оружие против еврейской силы невежества и фанатизма, до какой степени оно необходимо. И в то же время до какой степени, к сожалению, оно еще недостаточно сознается правительством. <…>
N 13[24]
Почаевская лавра, 8 сентября 1869 г.
Продолжаю послание мое в восхитительной Почаевской лавре, в двух верстах от австрийской границы, на высоте прелестного холма, со всех сторон окруженного зеленью, кое-где уже желтою, но в тысячах разнообразных оттенков — что-то в роде Байдарской долины! [25] Je me suis laissй dire [я сказал себе (фр.).- Н. Ч.], что быть в Остроге и не быть в Почаеве грешно, и вот сделал сто верст, чтобы быть здесь накануне величайшего стечения народа в этой лавре. Пишу Вам в маленьком доме, назначенном для архиерейских гостей, где ужаснейшие портреты Александра I-го, Николая I и государя с подписями свидетельствуют о том, что они здесь были, и где еще более ужасный портрет Конст[антина] Павловича с потешною надписью говорит о том, что он поставлен здесь был в дни, когда монастырь этот был униатский! В нем живет целое лето архиепископ Волынский Агафангел [26], замечательно хороший и симпатически русский человек, но к сожалению болезненный. Несмотря на то он главнейший двигатель и покровитель всякого русского дела; на днях все нажитые им гроши до 10 т[ысяч] р. он пожертвовал на устройство при лавре ремесленного крестьянского училища, мысль в высшей степени практически полезная.
Солнце уже взошло. Теплое, прелестное утро. Из окон слышится как будто шум моря — это движение тысячей и тысячей народа на всей площади холма и далеко еще у подошвы его, кругом монастыря. К этому дню со всех окрестных губерний стекается сюда народ. Народ этот, в отличие от богомольцев киевских, чист и наряден. Парни-крестьяне чрезвычайно красивы, девки тоже, но малорослы. На всех чистенькие полотняные белые рубахи с вышитыми рукавами и наглядное выражение благосостояния душевного и материального. Одни лишь полешухи, жители Полесья, севера Волынской губернии, стоят всегда отдельными группками и глядят как будто угрюмо, недоверчиво и боязливо. Подойдешь к ним — они посмотрят исподлобья и отвернутся и вместо ответа промычат какой-то звук. Народ этот всегда живет в лесах, и там, в Полесье, гнет польского панства с невообразимым насилием и ужасною жестокостью подавил в нем все человеческое.
Во времена оны в этой массе народа можно было встретить русских галичан из Австрии, приходивших сотнями на этот праздник. Теперь пришло их 5 человек. Почти ничем не отличаются они от крестьян здешних, но в языке их примесь польского до того сильна, что одного из них я не мог даже понять. На вопрос, почему их так мало пришло, они ответили, что их не пускают. Действительно, надзор за нашими собратьями усиливается в Галиции ежедневно. Даже русское Евангелие, если купит его в лавре, отнимут у несчастного на границе — так велик страх влечения народа к России, влечение, которое в последние годы крестьяне-галичане выражали не стесняясь. Не далее как в прошлом году несколько сотен из них пришли в Кременецкий уезд со всеми семействами и имуществом, чтобы поселиться в России. Но мы боимся всего, даже Австрии, и до того любезно их приняли, что эти несчастные должны были вернуться. Зато приходят немцы-менониты, приходят чехи-католики, мы их принимаем с распростертыми объятиями и готовы дать стократ более, чем всякому русскому православному. Ces gueux n’en valent pas la peine! [Этот сброд не стоит хлопот (фр.).- Н. Ч.].
К числу прелестей Почаева моя грешная плоть отнесла также отличный обед у Агафангела. За этим обедом беседовалось очень приятно. Много говорил он о недавно принятой мере сокращения приходов. Обобщение этой меры по всей России еще раз доказывает, как мало в Петербурге вникают в условия столь разнообразные жизни России. Здесь, в этом крае, только 5 лет назад, так же как на Западе, только что начали строить православные храмы в замену лачужек, служивших посме[ш]ищем для поляков и убогими приютами для молитв православного народа. Здесь потому самому и речи не может быть о сокращении церквей. Не может быть речи и потому, что здешний народ особенно дорожит своею Церковью, собственною, и весьма набожен. Для него сокращение его прихода было бы чувствительнее отобрания земли. А между тем мера эта коснулась и здешнего, и Западного края. И хотя осуществление ее предоставлено архиерею в каждой губернии, но нет сомнения, что представь завтра архиерей о невозможности сократить более 10 или 20 приходов, это сочтено было бы за уклонение от исполнения правительственных мер. Узнал я также от него, что весьма чувствительно было для края приобщение дела постройки церквей к ведению минист[ерства] вн[утренних] дел и отнятие его от [П. Н.] Батюшкова. Десятки церквей стали строиться там, где издавна стояли несчастные лачужки, народ радовался и ликовал. Вдруг в один прекрасный день из-за ненависти Валуева к Батюшкову дело у него отнимается и, верите ли, десятки церквей уже начатых стоят доселе неоконченными, и народ в грустном изумлении, не зная тайны этой перемены, говорит то, что ему подсказывают: «паны не захотели, чтоб церкви строились, видно, они сильны еще». <…>
N 14[27]
Одесса, 21 сентября 1869 г.
Каменец-Подольск я застал в том же виде, как в 1864 году, вонючим и грязным, хотя весьма красивым издалека. Мост начинался строиться через овраг тогда, строится он и теперь. В Каменце главная забота была поближе познакомиться с тамошним архиереем Леонтием [28], весьма замечательною личностью, и постараться ускользнуть от удовольствия познакомиться с губернатором Горемыкиным.[29] Первое удалось вполне, второе — не совсем. Леонтий из редких духовных иерархов, вполне беспристрастно глядящих на нашего попа и знающих как нельзя лучше весь этот быт, доселе столь печальный во всех отношениях. Он прибыл в Каменец в 1864 году и, как говорит, застал губернию, или вернее свою епархию, в ужасном виде: иные попы не умели почти складно и развязно говорить с ним по-русски, другие творили бесчинства, коим не было числа; затем отдельные личности выдвигались из массы безукоризненно чистые. Вот их-то он и взял за деятелей реформы, поназначив из лучших благочинных, не взирая на их возраст. Годиков через 4 до 300 попов было смещено, не круто, не громко, а мирно и спокойно. Затем, дабы священник мог приготовляться к своему знанию, он не прежде назначал священника в приход, как после трехлетнего пребывания кончившего курс в семинарии на должности сельского учителя. Не кончивших курс в семинарии в священники он не посвящал. Затем особенными стараниями своими он замечательно улучшил, очистил и облагородил самую семинарию, назначил ректора из священников, настаивал на развитии умственной общечеловеческой жизни в семинарии между молодежью, устроил при семинарии общие квартиры для учеников, дабы спасать их от нищеты и всех спутников разврата, среди к[ото]рых во всех губернских городах живут своекоштные семинаристы в ужасных трущобах и подвалах. На свои гроши устроил ремесленную школу при братстве [30] для всех бедных детей города, поставил на отличное положение училище девиц духовного звания. Словом, сделал в 5 лет все, что позволяли ему средства, весьма скудные, как Вы знаете, для наших архиереев, и сделал все это с полным отстранением всего, что составляет еще язву нашего духовного сословия, предрассудков и духовного кастового гонора в самом уродливом значении этого слова.
Леонтий — человек не старый (он сказывал мне, что Вы присутствовали на его посвящении в Каз[анском] соборе), бодрый, умный и практический. Эта-то практичность заставила его взяться за дело с толком и с пониманием нужд нашего злосчастного сельского духовенства. Но далеко еще до какого-либо утешительного результата! Быт духовенства, по словам духовенства, требует улучшения столь коренного, столь многостороннего, что меры самые благие в распоряжении одного человека не могут и десятой доли совершить того, что требует это улучшение. Еще менее, по его словам, может принести существенную пользу сокращение приходов, придуманное Толстым. Одно из двух: или смотреть на религиозную жизнь государства как на основу его быта, или не признавать ее значения. В первом случае нынешнего количества церквей во многих местах недостаточно. Во втором случае, если не сознавать важность значения церкви для нашего народа, то можно их сокращать сколько угодно, но затем идти навстречу всем случайностям, из коих главнейшая — усиление народной безнравственности как неизбежное последствие ослабления чувства, играющего еще доселе важную роль в жизни народа, чувства привязанности к своему приходу и к своей церкви. И действительно, не странно ли время, в которое мы живем? С одной стороны всеми мерами усиливают размеры кабаков и пьянства, как средство увеличения государств[енных] доходов, а с другой стороны сокращают сельские приходы, как средство улучшения быта духовенства, за неимением на этот предмет государственных доходов. Вообще, у нас слишком легко обходятся с таким важным предметом. Брать в пример другие государства в этом вопросе нелепо, ибо наша жизнь государства искони веков слагалась при самом тесном союзе народа с его церковью. Раскол и все его виды суть выражения этой потребности в религии для жизни народа, в религии с ее церковью и ее священниками. В светлый праздник [Пасху.- Н. Ч.] или в Петров день немыслимо крестьянину не побывать в церкви и не праздновать эти дни вместе с Церковью. Что же будет он делать, когда его приход закроется? А придется ему за 10 верст идти в церковь, всегда для него бывшую чужою, да еще иногда недоступную, ибо светлый праздник выпадает в распутицу. Да еще какая должна быть церковь, чтобы вместить всех крестьян из двух-трех закрытых приходов!
Много пришлось мне в моих странствованиях видеть сельских священников. Умирающих с голода я не видел нигде, угнетенных нищетою не видел тоже нигде, но видел везде священников, нисколько не чтимых выше нашею братьею, образованными людьми, чем крестьяне, или чем чтут их раскольники. Священники какие-то отверженцы общества, а не руководители его духовной жизни. При этих условиях сколько не давай им денег, они станут богаче, но ничем быт их не улучшится. Прибавится шелковая ряса, но под рясой все будет тот же сельский поп, в передней дожидающий [так! — Н. Ч.] помещика. Роль ксендза у поляков или пастора у немцев должна нам служить примером! По смыслу реформы Толстого есть надежда, что с прекращением касты священнической, то есть перехода прихода по наследству от отца к сыну или дочери, и с возможностью всякому поступать в священники явится свежий, новый элемент духовного сословия. Но спрашивается, на роль пария или отщепенца, которая есть роль сельского священника, кто пойдет из порядочных людей? Никто при нынешних отношениях образованных высших сословий к духовенству! А если никто не пойдет и лучшие молодые люди из семинарии станут поступать на светские поприща, гнушаясь ролью священника, что будет пользы от сокращения приходов, и не будет ли угрожать другая опасность горше первой — опасность дефицита в священниках? Уже в нынешнем году у Леонтия лучшие семинаристы бросили духовное звание и отправились в университет!
Присутствовал я также на освещении одной сельской новой церкви и вынес там самое мрачное впечатление. Я уже писал Вам о том, что делается с церквами с тех пор, что они отняты были у Батюшкова и отданы к нам в министерство. Можете себе представить, что новая каменная церковь, которая освящалась 1) треснула уже месяц назад и 2) при населении 700 душ этого села едва может вместить 200. Другое грустное впечатление вынес я от отсутствия на скромном торжестве мировых посредников. Леонтий сказал мне, что есть, увы, уезды, где посредники либерализм свой проявляют презрением к церкви и к священникам. Он мне показывал дело, где на просьбе священника о возвращении отобранной у церкви земли один из посредников осмелился собственноручно написать: «отдать ослам». Питаю надежду, что такого мерзавца Донд[уков] выгонит немедленно!
[1] ГА РФ, ф. 677, оп. 1, д. 895, л. 27−29 об.
[2] Волончевский Матвей Казимир (1801−1875) — католический епископ Тельшевской епархии, много способствовавший просвещению жмудско-литовского народа.
[3] Жмудь — русское и польское название одного из древних западнолитовских племен, сохранивших свою самобытность в обычаях и народном творчестве вплоть до начала ХХ в. Так же называлась и одна из областей Ковенской губернии.
[4] Суффраган — в католической церкви то же, что в православной викарий, — заместитель и помощник главного представителя кафедры.
[5] Сиверс Эммануил Карлович, граф (1817-?) — в 1856—1876 гг.- директор Главного управления духовных дел иностранных исповеданий Министерства внутренних дел.
[6] Директор Ковенской гимназии.
[7] ГА РФ, ф. 677, оп. 1, д. 895, л. 58 об.- 61.
[8] Арсений (в миру Феодор Павлович Москвин) (1797−1876) — духовный писатель, с 1860 года — митрополит Киевский и Галицкий.
[9] Часослов — богослужебная книга, предназначаемая для чтецов и певцов; включает неизменяемые молитвословия ежедневных церковных служб.
[10] Царские дни — годовщины восшествия на престол и коронования царствущего императора, а также дни рождения и именин императора, императрицы, наследника, его супруги и других членов императорской фамилии. В эти дни в церквах служился особый молебен.
[11] Янышев Иоанн Леонтьевич (1826−1910) — богослов и писатель, ректор Петербургской Духовной академии (1866−1883), придворный протоиерей, с 1883 г.- духовник царской семьи.
[12] ГА РФ, ф. 677, оп. 1, д. 895, л. 85 об.- 87 об.
[13] Платон (Троепольский) (ум. 1876) — епископ Екатеринославский и Таганрогский (1864−1868), Томский и Семипалатинский (1868−1876).
[14] Исидор (в мире Яков Сергеевич Никольский) (1799−1892) — митрополит Киевский (1858−1860), Новгородский, Петербургский, Эстляндский и Финляндский (с 1860).
[15] Алексий (Новоселов) — Епископ Томский и Семипалатинский (1867−1868), ЗАТЕМ Екатеринославский и Таганрогский.
[16] ГА РФ, ф. 677, оп. 1, д. 895, л. 109, 113−121а.
[17] Дондуков-Корсаков Александр Михайлович, кн. (1820−1893) — киевский, подольский и волынский генерал-губернатор.
[18] Белая Церковь — местечко Васильковского уезда Киевской губернии, владение Браницких.
[19] Говоря о гуссидах (гассидах), Мещерский имеет в виду хасидизм (гасидизм) — мистическое движение, возникшее в XVIII в. и распространившееся главным образом среди малообразованного еврейства Украины. В отличие от талмудистов, для которых главным в иудаизме являются догма и обряд, хасиды, выдвигая на первое место само переживание веры, провозглашали, что человек спасается через веру, а не через религиозное знание. Они верили в существование взаимодействия между Богом и человеком, доходящего до возможности для праведника (цадика, от евр. zaddik — праведник) влиять своими словами и действиями на божественные сферы. В отличие от раввина цадик никогда не выступал как толкователь религиозных текстов, оставаясь руководителем и оракулом в житейских делах. Через него можно было добиться исполнения желаний и благ и даже достичь спасения души. Для этого, по убеждению хасидов, нужно было только верить в его силу как посредника между Богом и обычными людьми. Вторым условием для получения помощи цадика были денежные приношения, которые давали святому мужу возможность не отвлекаться от созерцания Божества. Из этой веры возникло поклонение цадикам, звание которых со временем сделалось наследственным и привело к образованию нескольких «династий», причем по мере увеличения числа цадиков области их деятельности дробились, становясь все более мелкими. Наибольшее распространение хасидизм получил в 1-й половине XIX в., но уже со 2-й половины столетия, по мере развития среди русских евреев просветительного движения, у него появляется серьезный противник в лице новой еврейской интеллигенции («прогрессистов», по терминологии Мещерского), получившей европейское образование и начавшей борьбу против могущества цадиков.
[20] Создание Конфедерации (чрезвычайного союза) в г. Баре (на Подолии) связано с решением сейма Речи Посполитой (1768 г.) об уравнении в правах с католиками так называемых диссидентов — православных и протестантов. Решение это было принято под нажимом прорусской партии, и его противники собрались в Баре, чтобы защитить самостоятельность Польши и все старинные привилегии шляхты. Конфедерация вступила в сношения с иностранными государствами, набрала войска и начала военные действия, но вскоре была разбита русской армией, введенной на территорию Речи Посполитой по просьбе ее правительства для подавления мятежа. В 1772 г. конфедерация распалась.
[21] По закону Моисея, евреи могли есть только чистое (кошерное) мясо, т. е. мясо парнокопытных животных (коров, овец, свиней). Причем их туши должны быть полностью обескровлены.
[22] Остробрамская икона Богоматери названа так по местонахождению — в часовне над так называемыми Острыми воротами («Остра Брама») в Вильне. До конца XVI в. она принадлежала православному Троицкому монастырю. В начале XVII в. монастырь (а вместе с ним и икона) перешел в руки униатов, а в 1671 г. — к католическим монахам-кармелитам. В 1829 г. икона была подновлена в католическом духе.
[23] ГА РФ, ф. 677, оп. 1, д. 895, л. 122 об.- 123, 127−127 об.
[24] Там же, л. 137 об.- 139 об.
[25] Байдарская долина находится в Крыму между Севастополем и Ялтой и представляет собой продолговатую котловину, со всех сторон окруженную покрытыми лесом горами.
[26] Агафангел (в миру Алексей Михайлович Соловьев) (1812−1876) — архиепископ Волынский (с 1868 г.), духовный писатель.
[27] ГА РФ, ф. 677, оп. 1, д. 895, л. 145−148 об.
[28] Леонтий (в миру Иван Алексеевич Лебединский) (1822−1893) — епископ (с 1873 г. архиепископ) Подольский и Брацлавский (1863−1874).
[29] Горемыкин Александр Дмитриевич — полковник, Подольский губернатор в 1866—1869 гг.
[30] Мещерский имеет в виду Иоанно-Богословское братство для помощи учащимся.
Н. В. Черникова, кандидат исторических наук, научный сотрудник Института российской истории РАН
http://www.sedmitza.ru/index.html?sid=77&did=39 657&p_comment=belief&call_action=print1(sedmiza)
