 |
| Интерфакс-Религия | Диакон Михаил Першин | 19.12.2006 |
— Вы активно выступаете против эвтаназии. Почему?
— Потому что этот древний христианский термин безбожно перевирается в наши дни. В переводе с греческого «эвтаназия» — это «благая смерть» («эв» — «хорошо», «танатос» — «смерть»). Еще в античности под ней понимали либо безболезненный, либо благородный (хотя, может быть, и мученический) переход от земной жизни к посмертию, не имевший ничего общего с суицидом. По мысли Гомера, Софокла и других авторов, такой исход был подарком судьбы.
Но мало кому известно, что в начале I века нашей эры в эвтаназии увидел уже не слепую случайность, а дар Творца иудейский экзегет (толкователь — «ИФ») Филон Александрийский. «Для человека, — пояснял он, комментируя библейский сюжет о жертвоприношении Каина и Авеля, — величайшим благом являются легкая старость и благая смерть (эвтаназия)», однако, хотя они и подаются Богом, Сам Он в них не нуждается, так как «не стареет и не умирает». А в конце II века эту мысль Филона развил Климент Александрийский — один из крупнейших раннехристианских апологетов, благодаря которому этот термин вошел в христианский лексикон. И поныне такое понимание блаженной смерти как дара сохраняется в наиболее консервативных христианских традициях. Так, в православном богослужении мы просим о том, чтобы наша христианская кончина была «безболезненной, непостыдной и мирной».
Таким образом, этот термин никогда не означал того, что означает сейчас — «умерщвления пациента из жалости».
Новый смысл придал ему в XVI веке английский философ Фрэнсис Бэкон для обозначения «легкой», не сопряженной с мучительной болью и страданиями, смерти, могущей наступить и естественным путем. Поэтому, по мысли Бэкона, в эвтаназии должна принимать участие медицина: «долг врача состоит не только в том, чтобы восстанавливать здоровье, но и в том, чтобы облегчить страдания и мучения, причиняемые болезнью».
Сама по себе такая постановка вопроса не вызывает этических возражений, однако все перевернулось в конце XIX века, когда Фридрих Ницше во имя идеи сверхчеловека низвел больных в ранг «паразитов общества», подлежащих истреблению. Эти бредовые идеи были реализованы в гитлеровской Германии, где в целях расовой чистки принудительной эвтаназии, то есть попросту убийству, подвергали инвалидов и пациентов психиатрических клиник. Казалось бы, Нюрнбергский трибунал навсегда похоронил подобные затеи. Но в конце XX века в ряде стран вновь разгорелись ожесточенные споры вокруг легализации «эвтаназии», но уже из соображений ложно понятого гуманизма. Несколько лет назад подобная практика была узаконена в Голландии и Бельгии. Однако мировое сообщество в целом квалифицирует такой «гуманизм» как банальную уголовщину.
— По опросам, до половины российских медиков поддерживает идею эвтаназию, в то время как население скорее выступает против нее…
— Это тем более странно, что каждый из них, получая диплом, клялся «никогда не прибегать к осуществлению эвтаназии» (клятва российского врача — 61-я статья «Основ законодательства РФ об охране здоровья граждан»). Тем самым в наши дни более чем актуальна 45-я статья «Основ», запрещающая эвтаназию.
Согласно 45-й статье, эвтаназия представляет собой «удовлетворение медицинским персоналом просьбы больного об ускорении его смерти какими-либо действиями или средствами, в том числе прекращением искусственных мер по поддержанию жизни».
Как далее сформулировано в 45-й статье, «лицо, которое сознательно побуждает больного к эвтаназии и (или) осуществляет эвтаназию, несет уголовную ответственность в соответствии с законодательством Российской Федерации».
В то же время, согласно 33-й статье «Основ», гражданин «имеет право отказаться от медицинского вмешательства или потребовать его прекращения».
Большая разница между этими статьями — в целях. При «эвтаназии» врач ускоряет смерть больного, то есть убивает, и это тяжелейшее преступление. А в 33-й статье речь идет о праве человека самому выбирать методы лечения вплоть до отказа, однако и врач, и окружающие обязаны делать все возможное для поддержания его жизни. Скажем, если онкологический больной отказывается от операции, ему окажут все иные, не отвергнутые им виды медицинской помощи (химиотерапия и т. п.), о нем будут заботиться, его будут выхаживать.
Так называемая «недобровольная», или «принудительная», эвтаназия, при которой пациента умерщвляют не спрашивая, однозначно квалифицируется российским законодательством как убийство.
Точно так же 45-я статья не делает различия между активной и пассивной эвтаназией. Равно преступны как действия медперсонала, направленные на причинение смерти, так и неоказание помощи.
Напомню, что в основу клятвы российского врача легла клятва Гиппократа. Еще в IV веке до Рождества Христова врач обещал: «Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла». Этот врачебный обет очень созвучен библейскому «не убий». И хотя бы поэтому не стоит спешить его преступать.
— Допустим, что верующие готовы признать эвтаназию убийством или самоубийством, однако в современном обществе прагматиков многие не согласятся с таким мнением.
— Попытки расшатать общечеловеческие нормы и правила обращения с тяжело больными людьми возвращают в наш мир дохристианские обычаи Римской империи.
Как и две тысячи лет назад, во имя пользы и комфорта люди отрекаются от людей, культ наслаждений порождает волну суицидов, умерщвление человека в начале (аборт) или в конце его пути (эвтаназия) подается как норма жизни. Меняется отношение к смерти — меняется медицина. Печально то, что сторонники этого, по своей сути гедонистического, мировоззрения пытаются вовлечь в свои игры и медицинское сообщество. В последние годы многочисленные передачи и публикации популяризируют идею эвтаназии и, как результат, все больше сторонников приобретает идея преждевременного отказа от жизни, наполненной страданиями и отчаянием.
Чтобы разобраться, кто и почему в России инвестирует в пропаганду суицидной эвтаназии, необходимо выявить позиции как ее сторонников, так и противников, определить мировоззренческие основы этих подходов и проанализировать последствия возможного возвращения эвтаназии в наш мир.
— Так какие же аргументы приводят сторонники «ускорения смерти» больных?
— По точному наблюдению заведующей кафедрой биомедицинской этики Российского государственного медицинского университета профессора Ирины Силуяновой, сторонники эвтаназии обычно оправдывают бесчеловечность своих доводов, апеллируя к высоким человеческим чувствам.
Поэтому не стоит удивляться тому, что в первую очередь они говорят о «милосердии». Мол, коль скоро медицина призвана облегчать страдания больных, то в тех случаях, когда анестезия уже не может помочь, умерщвление больного — это проявление так называемого милосердия, то «последнее лекарство», которое должно быть ему дано. Эвтаназия подается здесь как «правильное лечение», направленное на устранение непереносимых болей.
Второй аргумент — «справедливость». Сторонники эвтаназии убеждены в том, что легализация эвтаназии позволит сократить затраты на лечение безнадежных больных и направить эти средства на другие, более значимые для общества цели. Кроме того, ускоряя смерть терминальных больных (находящихся на грани жизни и смерти — «ИФ»), медицина сможет лучше обслуживать тех, у кого больше шансов на выздоровление. Таким образом, как полагают сторонники эвтаназии, легализация эвтаназии позволит воплотить принцип справедливости.
Далее они ссылаются на абсолютную автономию человека. В основу этого аргумента заложено убеждение в ложности религиозного представления о том, что жизнь — это дар свыше, и человек не вправе распоряжаться тем, что ему не принадлежит. Атеисты исходят из того, что право на жизнь, декларируемое современной цивилизацией, предполагает и право человека самому определять время своей смерти. Врачи же, по их мнению, обязаны обеспечить больному человеку реализацию этого права.
Кроме того, сторонники эвтаназии обращают внимание на то, что просьба больного об ускорении смерти может быть вызвана альтруистической мотивацией. В этом случае больной считает, что он обязан перестать быть обузой для ближних. У него не исчезает желание жить, но он преодолевает его, чтобы не обременять родственников и медперсонал заботами о нем самом.
Не следует забывать и о тех, кто заявляет, что достойная смерть — это личное право на комфорт. Для сторонников этого аргумента достоинство жизни определяется ее качеством. Если жизнь не приносит наслаждений, если она сопровождается ощущением дискомфорта, и это ощущение нарастает, такую жизнь нельзя считать достойной. Тем более нельзя считать достойным жизни мучительный процесс умирания. Поскольку такая жизнь не удовлетворяет запросы личности, она не имеет смысла, и от нее следует избавиться. Гедонистическая жизненная установка редуцирует смысл жизни к переживанию удовольствий, а тем самым подвигает к самоубийству тех, для кого комфорт уже недостижим.
Наконец, кое-кто выступает за генетическую селекцию. В этом случае эвтаназия выступает средством евгеники. Приверженцы этого аргумента считают, что в целях улучшения генофонда нации и всего человечества вид «homo sapiens» следует подвергнуть генетической селекции. И как раз для гуманной выбраковки «неполноценных» экземпляров необходимо обеспечить им «легкую смерть». Именно эта логика подвигла фашистскую Германию осуществить, начиная с 1939 года, программу эвтаназии по отношению к «жизненнонеполноценным» лицам.
Как отмечают исследователи, «разработанная нацистами практика эвтаназии стала первой политической программой эвтаназии, которая была реализована». Согласно данным, которые мы находим в актах Нюрнбергского процесса, между 1939 и 1941 годами было уничтожено 70 тысяч человек, определенных как «существования, лишенные жизненной ценности». В 1944 году известны случаи, когда из германских детских домов на эвтаназию направляли подростков, страдавших энурезом.
К сожалению, эти идеи не остались в прошлом. В наши дни некоторые авторы предлагают прибегать к эвтаназии для умерщвления новорожденных с тяжелыми патологиями.
— А что же остается у противников эвтаназии?
— Еще Гиппократ считал, что, прежде всего, это само понимание врачебного призвания. Врач по определению не может причинять вред, а тем более вызывать смерть. Иначе это не врач, а что-то иное, чему не место в медицине.
Далее, самый неоспоримый медицинский аргумент — это случаи самопроизвольного излечения. Он основан на данных статистики, согласно которым, во-первых, по данным вскрытий, до трети больных умирает не от тех болезней, которые им диагностировали (столь высок процент врачебных ошибок). А во-вторых, даже при точно установленной болезни возможны случаи самопроизвольного излечения или перехода в состояние стойкой ремиссии. В чем же причина этих непрогнозируемых улучшений состояния? В том, что медицинский диагноз и прогноз всегда носят вероятностный характер. Пока пациент жив, у него есть шанс, о котором мы можем даже и не догадываться. И нам никто не давал права перерезать эту ниточку надежды.
В-третьих, даже пессимисты не станут отрицать адаптационные возможности человека. Ведь если качество жизни ухудшается, это не означает, что больной не сможет адаптироваться и найти себя в новой жизненной ситуации. Как отмечает Ирина Силуянова, «практика военных врачей свидетельствует о способности человека приспособляться к жизни, несмотря на инвалидность (ампутация ног, рук). Адаптация и новое качество жизни как правило приводило большинство из них к негативной оценке своих прежних просьб к врачам об ускорении их смерти».
В-четвертых, как отмечает директор первого московского хосписа Вера Миллионщикова, когда пациент просит его убить, он на самом деле просит о помощи, о внимании и заботе. И очень важно расслышать эту просьбу и откликнуться на нее.
В-пятых, появляется угроза развитию медицины. Этот аргумент противников эвтаназии всецело прагматичен: легализация эвтаназии пресечет развитие медицинской науки. Дело в том, что мотор современной медицины — это реаниматология и смежные направления медицинской науки. Но борьба за жизнь пациента всегда была одной из самых затратных сфер медицины. Сюда привлекаются колоссальные ресурсы, но именно поэтому здесь и совершаются открытия. Если же врачам позволят избавляться от трудных больных, если смерть получит статус «последнего лекарства», реанимация утратит смысл: умертвить больного гораздо дешевле, чем спасать его жизнь.
А теперь ответьте на вопрос: кто заинтересован в свертывании финансирования реанимационных мероприятий? Ответ банален: страховые компании. Да, это они лоббировали закон об эвтаназии в Голландии. В результате даже хосписов в этой стране все еще меньше дюжины. Для сравнения — в Англии их несколько сотен, в России их уже более 50.
Уверен: нашумевшее предложение депутатов Мосгордумы снизить меру наказания за эвтаназию была первым шагом по экономии затрат уже российской страховщиков.
Легализация эвтаназии может привести к переориентации медицины, которая в этом случае превращается в отрасль смертеобеспечения. По чеканной формулировке Ирины Силуяновой, принятие умерщвления как вида медицинского лечения может оказаться «мощнейшим препятствием на пути медицинского прогресса».
— Вы все время рассуждали как мирянин, а можете привести еще какие-нибудь аргументы уже как духовное лицо?
— Конечно. Таких аргументов множество. Начнем с того, что суицид — это всегда катастрофа. Это отнюдь не легкие мгновения, когда у человека, которому вместо оказания психологической и медицинской помощи ввели смертельную инъекцию, вдруг просыпается инстинкт жизни. Он осознает всю ценность времени, понимает, чего сам себя лишил, и умирает в агонии. Еще хуже, если человек уходит из жизни в состоянии глубокой депрессии — с гримасой отчаяния на лице. Даже с атеистической точки зрения, такой конец однозначно неблаг. С точки же зрения христианской, самоубийство способно навечно закрепить в душе это состояние уныния и тоски, в котором невозможно никакое общение с Богом.
Далее. Человеку важно понять смысл происходящего с ним. Страшна не боль, страшна ее бессмысленность. Так вот, есть свои смыслы и у времени умирания. Смертельная болезнь обнажает все неправды человеческой жизни. Эти открытия малоприятны, но именно поэтому человек и находит место приложения своих душевных сил. Да, карьеру он уже не сделает, дачу не достроит, но может выстроить, выправить свои отношения с окружающими его людьми. Можно попросить прощения, можно попытаться по-человечески поговорить и сказать то, на что все время не хватало времени.
Кроме того, как это ни парадоксально, умирание дает поразительную свободу. Вырывая человека из того состояния, в котором он «крутится как белка в колесе», оно дает ему возможность быть самим собой и делать то, о чем он, может быть, мечтал всю жизнь.
Второй очень важный момент: человек начинает видеть свою жизнь как целое, может, наконец, рассмотреть ее получше, вникнуть в ее суть, понять, зачем он жил, что сделал в этом мире. Это позволяет ему подвести итоги и внести последние штрихи. Предсмертие дает человеку возможность достойно завершить жизнь.
Третье: приближаясь к границе жизни и смерти, человек еще может успеть выстроить свои отношения с Вечностью. Куда ты идешь после смерти? Обрывает ли смерть личностное бытие, или, по слову Владимира Высоцкого, «мы, отдав концы, не умираем насовсем»? Итак, предсмертие — это время, когда человек еще может поднять свои глаза к Небу.
В послеперестроечные годы для многих серьезно больных в России огромное значение имела возможность принять крещение, принести исповедь, собороваться и причаститься. Это право больного на духовное окормление закреплено в 30-й статье «Основ».
Получается, что время умирания не обедняет, а, напротив, обогащает человека, открывает перед ним новые грани бытия, исполняет высшим смыслом его жизнь. Перспектива конца дает человеку возможность осуществить внутренний переворот, различить иные горизонты, помимо гедонистических, и увидеть, по слову Юнга, в посмертии цель, к которой можно стремиться.
После Христовой Пасхи, как верно замечает главный герой лунгинского «Острова», «умирать не страшно — страшно будет пред Богом стоять: грехи давят». А потому вполне разумен его совет не делать больших грехов — таких, например, как убийство, с которым в случае эвтаназии совмещается еще и самоубийство.
В заключение я бы предложил вернуться к древнему пониманию эвтаназии как «непостыдной, безболезненной и мирной» встречи с Богом нашего воскресения.
