 |
| Невское время | Сергей Ачильдиев | 16.12.2006 |
РАВНОВЕЛИКИЕ ВЕЛИЧИНЫ
О том, что Пушкин смертельно ранен на дуэли, Даль узнал в числе последних. Заглянул к приятелю, а тот:— Слыхали, горе-то какое?
И ничего удивительного в том не было: вопреки нашим школьным стереотипам, Даль не входил в узкий круг друзей поэта. По-настоящему близко они встречались всего дважды. В 1832-м, когда Даль с книжкой, в которую были собраны его первые сказки, пришел к Пушкину знакомиться. А потом на Урале, где Владимир Иванович, в ту пору чиновник особых поручений при Оренбургском военном губернаторе, принимал поэта, приехавшего собирать материалы о Пугачевском бунте.
Но именно в роковые для Пушкина дни Даль и вправду стал поэту ближе иных самых близких. Прямо от приятеля побежал на Мойку, продрался — на правах врача — сквозь толпу на лестнице, в прихожей, в буфетной и шагнул в кабинет, где лежал умирающий. Лицо Пушкина было спокойно, пульс не частил, однако ему, хирургу, прошедшему Русско-турецкую войну, сразу открылось: дело безнадежно. Все пять врачей во главе с царским лейб-медиком Николаем Арендтом имели то же мнение, и от больного этого не скрывали. Даль решил по-другому:
— Мы надеемся еще, — говорил он Пушкину, — право, надеемся!
И в благодарность за поддержку поэт вдруг перешел на «ты», назвал Даля братом и уже не отпускал его от себя до последнего мгновенья. Как писал потом Василий Жуковский, в самые последние свои минуты, уже в предсмертном забытьи, Пушкин «подал руку Далю и, пожимая ее, проговорил: «Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше… ну, пойдем!» До конца своей жизни хранил Даль подаренные ему Натальей Николаевной изумрудный перстень-талисман Пушкина и сюртук, в котором поэт стрелялся на дуэли.
Для российской истории в той трагической сцене, происшедшей на набережной Мойки, 12, в начале 1837 года, заключался глубокий символический смысл: Пушкин, создавший в поэзии энциклопедию русской жизни, умер на руках Даля, которому суждено было создать энциклопедию русского языка.
С МИРА ПО СЛОВУ…
Первую запись для будущего «Словаря…» он сделал, когда, окончив в Петербурге Морской кадетский корпус, ехал к месту службы на Черноморский флот.— Глянь-ка, барин, замолаживает, — с опаской сказал вдруг ямщик.
— Это как? — насторожился новоис-печенный мичман: уж не решил ли возница пройтись насчет его безусого возраста.
— А так, что, значится, жди ненастья.
Брошенное невзначай незнакомое слово настолько поразило Даля, что он запомнил его на всю жизнь. Потом, куда бы ни заносила его переменчивая судьба — в уральские степи или среднюю полосу России, на Дунай или Вислу, студентом в Дерптский университет или директором в министерскую канцелярию, — всюду он записывал новые слова. А попутно — присловья, пословицы, поговорки, народные сказки и песни. Сказки подарил собирателю Александру Афанасьеву, песни — Петру Киреевскому, остальное использовал в «Толковом словаре живого великорусского языка».
Свою главную книгу Владимир Иванович назвал словарем живого языка не случайно. Он собирал его не в кабинете и не в библиотеке, а на бескрайних русских просторах. И сам — как свидетельствовал языковед академик Яков Грот — очень живо рассказывал анекдоты, «подражая местным говорам, пересыпая рассказ поговорками, пословицами, прибаутками».
Правда, с годами в собирании новых слов стали участвовать бесчисленные помощники. По просьбе Даля Русское географическое общество, одним из основателей которого он, кстати, являлся, направило «в разные концы России» «этнографический циркуляр», а «Отечественные записки», один из самых популярных журналов, опубликовали обращение к читателям с просьбой помочь собирателю «в общем деле и снести хотя по лепте с брата…». Занимая должность директора министерской канцелярии, Даль, едва его подчиненные «освободятся от дела», просил их переписывать содержимое поступавших из провинции больших посылок с новыми словами, присловьями, поговорками, а потом рас-кладывать переписанное по ящикам, в каждом из которых была представлена такая-то губерния и такой-то говор. Чиновники выполняли поручение начальника с готовностью. Причем не только оттого, что он всегда был «неумолимо-строгим», — лексический труд гораздо интересней ежедневной чиновничьей рутины.
Над своим главным детищем Владимир Иванович трудился в общей сложности более полувека. Последнее слово для второго, дополненного издания «Словаря…» он записал перед смертью. Точнее, попросил записать, ибо самостоятельно сделать это был уже не в силах.
В итоге за полвека — сам и при участии добровольных помощников — Даль собрал, объяснил и снабдил примерами около 200 тысяч слов. Труд воистину гигантский: как подсчитал Владимир Порудоминский, один из лучших далевских биографов, даже при двенадцатичасовом рабочем дне в среднем выходит по одному слову в час!
Впрочем, «собрал» — неверный глагол. Даль был полноправным автором бесценного лексического собрания. Его «Толковый словарь…» до известной степени не только научный труд, но и художественное произведение, поскольку многие примеры использования тех или иных слов требовали литературной обработки и творческой фантазии. Более того, «Словарь…» по-своему даже автобиографичен. К примеру, приведя слово «табакерка», Владимир Иванович сопроводил его не каким-нибудь присловьем или поговоркой, а собственным воспоминанием: «Вот так и пойду стучать табакеркой по головам!» — говаривал наш учитель математики в Морском корпусе".
ЧУЖОЙ, НО СВОЙ?
Отца звали Иоганн Христиан, и был он датчанином. Российское подданство получил всего за два года до рождения сына, которого назвал уже по-русски — Владимиром. Да, Владимир Даль с молоком матери впитал не только датский язык, но и русский, а с ним — русскую культуру. Тем не менее из лютеранства перешел в православие лишь совсем незадолго до кончины. Павел Мельников-Печерский по этому поводу не преминул съязвить: чтобы не пришлось «тащить его труп через всю Москву на Введенские горы» (именно там находилось лютеранское кладбище), ведь православное Ваганьковское совсем рядом от того дома, где живет Даль, — «любезное дело — близехонько».В общем, как «истинно русским патриотам» относиться к Владимиру Иоганновичу Далю, совершенно непонятно. С одной стороны — не наш человек, не русский, и веры чужой. А с другой — не отберешь же у него «Толковый словарь живого великорусского языка» и не отдашь кому-нибудь с кристально чистой анкетой.
Еще при жизни недоброжелатели любили уколоть Владимира Ивановича его неизменной склонностью к «исполнительности», «пунктуальности» и «педантичности»: что ж вы хотите, немец — он и есть немец! А сам Даль, говорят, очень любил поговорку: «Где кто родится, там и пригодится».
Уже на склоне дней, когда его спрашивали, кем же он все-таки сам себя считает — русским или датчанином, Даль отвечал: «Ни прозвание, ни вероисповедание, ни самая кровь предков не делают человека принадлежностью той или другой народности. Дух, душа человека — вот где надо искать принадлежности его к тому или другому народу. Чем же можно определить принадлежность духа? Конечно, проявлением духа — мыслью. Кто на каком языке думает, тот к тому народу и принадлежит. Я думаю по-русски». Ну, а что касается религиозных различий, прибавлял Даль, «хуже всего то, что и тут и там является нетерпимость, уверенность в святости своей, в избранничестве своем и ненависть к разномыслящим».
НА РАСПУТЬЕ
Смысл своего «Толкового словаря…» Даль сформулировал в «Напутном слове» к нему: «…русской речи предстоит одно из двух: либо испошлеть донельзя, либо, образумясь, своротить на иной путь, захватив притом с собою все покинутые второпях запасы». Вот эти запасы и предложил Владимир Иванович современникам и потомкам.Однако мы даже теперь, спустя без малого полтора столетия, все на том же распутье. То — главным образом, благодаря некоторым писателям — вознесем наш язык к заоблачным высотам, то изваляем его в зловонной яме уркаганной, попсовой или канцеляритской пошлятины. Происходит это прежде всего потому, что русский язык давно перестал быть одним из главных предметов школьной программы. И потому, что, даже получив высшее образование, мы остаемся при низких знаниях родной речи, в результате чего наши деловые письма пестрят ошибками, а выступления с трибун страдают косноязычием. Ну а, кроме того, причина, думаю, в том, что слишком многие из нас идут по пути Ленина, который 18 января 1920 года, всего за три месяца до своего пятидесятилетия (!), писал Луначарскому: «Недавно мне пришлось, к сожалению и к стыду моему, впервые — ознакомиться с знаменитым словарем Даля».
http://www.nevskoevremya.spb.ru/cgi-bin/pl/nv.pl?art=259 801 685&print
