 |
| Русский дом | Александр Сегень | 13.12.2006 |
Со школьной скамьи в нас сидит нелепое утверждение: русские офицеры, одолев в 1812 году Наполеона, прошли по Европе, увидели, как там сказочно хорошо, возмутились, что у нас не так, и стали бунтарями, декабристами. Объяснение простенькое, но когда изучаешь мемуары заграничного похода, наталкиваешься на противоположное: всюду наши офицеры видели не ту прелесть и красоту, которой ждали. И входя в Париж, удивлялись, почему так смердит, почему на улицах так грязно, такая вонь, почему так много бедноты? И лишь центр Парижа соответствовал их представлениям. Блеск посреди нищеты, вот что на самом деле увидели русские, а вовсе не тот упоительный Запад, который заставил бы их сделаться декабристами.
Задолго до нашей армии путь в Европу проделал Карамзин. И не очаровался, а как раз разочаровался. Мало того — ужаснулся! Он воочию узрел плоды революций, которые показались ему уродливыми, страшными, безобразными. Любитель республик, либерал, масон он возвратился на Родину убеждённым монархистом и консерватором.
А перед самым своим путешествием в Европу, сделавшим его знаменитым автором «Записок русского путешественника», Николай Михайлович успел ужаснуться учению масонов, порвать с «братьями», прямо заявив им, что его христианские убеждения не совпадают с теориями вольных каменщиков.
Удивительно то, сколько ему в то время было лет — двадцать три года. Самый ещё бунтарский возраст!
По сути, провинциал, потомок татарского вельможи Кара-Мурзы, родившийся в селе Преображенском под Бугурусланом, выросший в селе Знаменском в окрестностях Симбирска, в четырнадцать лет он приехал в Москву и поступил в учебный пансион Шадена. Имел желание ехать учиться в модный тогда Лейпциг, но не имел денег для этого. В семнадцать отбыл в Петербург на военную службу — подпрапорщиком Преображенского полка. Мечтал о военной карьере, ведь тогда гремела слава Суворова, но смерть отца заставила его вернуться в Симбирск, откуда он в конце 1784 года вновь прибыл в Москву.
В путешествие по Европе Карамзина манили многочисленные рассказы о том, как благотворно сказывается просвещение на жизни народов. Его пьянило слово «свобода». Вероятно, он задавался и вопросом о том, правильно ли сделал, порвав с масонами. Там, в Европе, масонство давно пустило свои корни, и ему предстояло увидеть, какое дерево выросло из тех корней. И он увидел…
Французские события ужаснули его. По убеждениям республиканец, он осудил французских революционеров как «республиканцев с порочными сердцами». Всюду он наблюдал, как под знаменем свободы расцветают грехи человеческие — алчность, зависть, ненависть, распутство, гордыня. Он почитал республику как форму правления, в которой осуществляются Христовы заповеди равенства и любви. Но не было ни любви, ни равенства, ни братства в этих осатанелых борцах за свободу.
Лишь Англия и Швейцария полностью удовлетворили его. Своим порядком, которого всегда так не хватало в родном Отечестве.
Главное же, что он вывез из Европы — твёрдое убеждение в том, что Россия должна твёрдо стоять на основах Православия и Самодержавия. До знаменитой уваровской триады в системе Карамзина не хватало только понятия народности.
«Душа наша созревает в поиске истины», — писал Карамзин. Он был счастлив тем, что его душа в мучительных поисках эту истину обретала, и довольно быстро.
Время до нашествия Наполеона в жизни Карамзина — наиважнейшее. Недавний либерал и свободолюбец, он всё больше становится здравым реакционером. Шутка ли: в 1811 году Карамзин пишет трактат «О древней и новой России в ея политическом и гражданском отношении», в котором монархист-писатель спорит с антимонархистом… царём! Именно так, за год до Отечественной войны, император Александр I чуть ли не провозглашал себя антимонархистом, вынашивал планы постепенного перехода России от монархического правления к республиканскому. И Карамзин встал на борьбу с этими планами.
В марте 1811 года в Твери Николай Михайлович читал императору главы из первых томов «Истории государства Российского». Затем состоялся разговор, в котором писатель и историк доказывал царю, что в России необходимо сохранять крепкое самодержавие. Из письма Карамзина Дмитриеву: «…говорил с ним немало, о чём же? О самодержавии! Я не имел счастия быть согласен с некоторыми его мыслями».
По прочтении трактата «О древней и новой России» Александр сильно рассердился на смелое порицание Карамзиным всех либеральных начинаний государя, чисто маниловских. Доказывать Александру истины, изложенные в трактате, на следующий год явился сам Наполеон. Россия увидела, кто такие эти свободолюбивые и просвещённые европейцы! Озверелые безбожники, они нарочно, дабы наглядно показать, что такое их свобода, устраивали в церквах и соборах конюшни.
Нашествие двунадесять языков избавило Россию от либеральных планов Александра I. С годами, по мере того как менялись взгляды императора, как менялось его отношение к реформам, улучшалось и отношение к Карамзину. В 1816 году, когда Карамзин уже подготовил к печати первые восемь томов «Истории государства Российского». Царь попросил его выразить на бумаге свои взгляды на политику России в отношении Польши, и Карамзин написал другой трактат — «О Польше, мнение Русского Гражданина». На сей раз государь был благосклонен и, возложив на Карамзина ленту Аннинского ордена, намекнул ему, что награждает не столько за «Историю», сколько за «Древнюю и новую Россию».
И всё же, главным трудом Николая Михайловича Карамзина на все века остаётся его «История государства Российского». Значение выпуска в свет этого многотомного издания было огромно. Русские, которые доселе больше знали о европейской истории, нежели о своей, вдруг с удивлением обнаружили, что являются наследниками великих предков, что история их государства величава и разнообразна как ни одна другая. А по числу благородных героев — непревзойдённа!
Ещё важнее то, что Карамзин впервые так мощно обозначил значение России как истинной носительницы Христианства. Его многотомный труд изобилует описаниями православных подвигов наших предков. Либералы возненавидели «Историю государства Российского» за то, что в ней доказывается правда самодержавная, но ещё более за то, что русских святых историограф показал святыми, во всём их христианском величии. Ольга, Владимир, Борис и Глеб, Александр Невский, Дмитрий Донской — Карамзин воспел в них христианское миросозерцание, показал, что именно во Христе они добились той пользы и славы отечеству нашему, за которые их чтят потомки.
Одним из самых ненавистных томов «Истории государства Российского» стал для либералов шестой том, посвящённый эпохе Ивана III, прозванного при жизни Державным. Этот государь старательно вымарывался из сознания русских людей так называемыми просветителями. Карамзин восславил его за то, что Ивана III проклинали наши внутренние и внешние враги. За то, что он в семь раз увеличил территорию России. За то, что он окончил дни вольного Новгорода, присоединив его к своему царству. За то, что он, разгромив хана Ахмата и освободившись от ордынского ига, провозгласил русское самодержавие: «Отныне нет над нами иноземной власти. Сами держать власть в своей земле будем!» Именно таков изначальный смысл понятия «самодержавие». Во времена Ивана III этим словом обозначалось нынешнее понятие «независимость». Вот почему враги, провозглашая борьбу с русским самодержавием, всегда на самом деле боролись с русской независимостью.
Наконец, недруги ненавидели Ивана III ещё и за то, что при нём была разгромлена антихристианская школа, получившая в нашей истории наименование «ересь жидовствующих». А предводители еретиков были сожжены в деревянном срубе под стенами Кремля на том самом месте, где до сих пор красуется масонская пирамида — мавзолей Ленина.
Увы, говоря далее об «Истории государства Российского» нельзя не отметить, что либералы после томов об Иване III и сыне его Василии III утешились, прочитав об Иване Грозном. Здесь гения Карамзина не хватило на то, чтобы всецело охватить значение эпохи, не впасть в эмоциональность, из-за которой на одного из величайших государей России полились из-под его пера лишь чёрные струи. Трагедия царя, вынужденного для спасения страны прибегнуть к жесточайшим, бесчеловечным мерам, превратилась у Карамзина в клинический случай душевного помешательства. И либеральная публика насладилась описанием «злодейств Ивашкиных», точно так же, как сейчас упивается россказнями визгливого Радзинского.
Вероятнее всего, с возрастом, продолжая работать над своим монументальным творением, Карамзин внёс бы существенные поправки в том, где описывается эпоха казней Ивана Грозного. Он внял бы ропоту представителей Русской Православной Церкви, которые отнюдь не доброжелательно отнеслись к проклятиям в адрес первого русского царя.
К сожалению, жизнь Николая Михайловича оборвалась рано. Всегда подверженный лёгочным заболеваниям, он угас в мае 1826 года, подхватив воспаление, бегая по студёному Петербургу в мятежные дни декабристов. Перефразируя известное высказывание, можно сказать: «Декабристы разбудили Герцена и свели в гроб Карамзина».
К декабризму он был непримиримо враждебен. Декабристов называл: «Злые дети». Говорил: «Заблуждения сих молодых людей суть заблуждения всего нашего века». Но и он же по-отечески жалел их, просил государя быть и строгим, но и милосердным, как Господь. Разгневаться и покарать, но не до конца, проявить пощаду.
События на Сенатской площади сильно потрясли его душу. Страшно было, когда в 1812 году Европа пришла овладеть нашими землями. Страшнее оказалось в 1825-м, когда она овладела нашими умами. Что будет дальше? Об этом Карамзин с ужасом беспрестанно думал в последние месяцы своей угасающей жизни. Из последних сил писал свою «Историю», спеша дойти хотя бы до описания спасения Москвы от ненавистных ляхов, творящих чудовищные преступления в захваченном ими Отечестве нашем. Не успел. Он довёл свою «Историю» только до 1612 года, до событий на северо-западе, где напирали шведы: «Тихвин, Ладога сдалися генералу Делагарди на условиях новгородских; Орешек не сдавался…».
Так трогательно, что именно на этом не сдающемся, как «Варяг», Орешке и оборвалась рукопись карамзинского двенадцатого тома!
«Орешек не сдавался…» И — последний счастливый вздох: «не сдавался…».
И да не сдаётся вовеки!
