МОЕГО ДЕДА РАССТРЕЛЯЛИ БОЛЬШЕВИКИ — В силу своего положения вы все время на виду, но тем не менее многое в вашей жизни и биографии все же остается малоизвестным. В том числе и происхождение, и непривычная для русского уха фамилия — Ридигер… — Никаких тайн тут нет. А фамилия наша была в России очень хорошо известна. Правда, в той России — еще досоветской. Род российских Ридигеров ведет начало с екатерининских времен. Тогда курляндский дворянин Фридрих Вильгельм фон Ридигер перешел в православие и под именем Федор Иванович стал основателем известного уже в России дворянского рода. Среди представителей его, например, граф Федор Васильевич Ридигер, государственный деятель, генерал, герой Отечественной войны 1812 года… — А как на этом генеалогическом древе развивалась лично ваша ветвь? — Своих предков я знаю хорошо. От брака Федора Ридигера и Дарьи Ержемской родились семь детей, в том числе в 1811 году и мой прапрадед Георгий. Его второй сын Александр, родившийся в 1842-м, это мой прадед, а уже его второй сын, тоже Александр, мой дедушка. Он родился в 1870 году, а умер в год моего рождения — в 1929-м. У Александра Александровича Ридигера была большая семья. Он сумел вывезти ее в Эстонию из Петрограда, когда там вспыхнули беспорядки, закончившиеся государственным переворотом. — Ваш отец в это время был еще подростком? — Да, он родился в 1902 году последним в семье, четвертым ребенком. Учился в одном из самых привилегированных столичных учебных заведений — Императорском училище правоведения. Там воспитывались дети потомственных дворян. Но завершать образование ему пришлось уже в эстонской гимназии. Семья эмигрировала спешно и первоначально поселилась в Хаапсалу, небольшом городке на берегу Балтийского моря, примерно в 100 километрах к юго-западу от Таллина. Тут пошла совсем другая жизнь. После окончания гимназии отец отправился на заработки. В Хаапсалу для русских никакой работы, кроме самой тяжелой и грязной, не было, и зарабатывать пришлось рытьем канав. Потом семья перебралась в Таллин, и уже там отец поступил на фанерную фабрику Лютера, где служил сначала бухгалтером, затем главным бухгалтером отделения. На фабрике Лютера он работал вплоть до принятия священного сана в 1940 году. — Значит, именно в Эстонии ваши родители познакомились? — Да, это так. Они одногодки. Люди одного круга, одной веры. Мама моя, Елена Иосифовна, в девичестве Писарева, была дочерью полковника Белой армии. Его расстреляли большевики в Териоках, сейчас это Зеленогорск в Ленинградской области. Свадьба моих родителей состоялась в 1926 году, причем мама в это время уже знала о желании своего избранника стать священником. — И это ее не смутило? — Думаю, напротив. Оба они были деятельными участниками православной церковной и общественно-религиозной жизни Таллина, участвовали в Русском студенческом христианском движении. Руководил им выдающийся проповедник протоиерей Сергей Четвериков. Надо сказать, что активность Церкви в жизни русского рассеяния была в те годы столь велика, что даже превосходила дореволюционный российский уровень. Особое внимание уделялось молодежи. Очень точно, вспоминая то время и свое участие в РСХД, архиепископ Сан-Францисский Иоанн (Шаховской) назвал тот период «религиозной весной русской эмиграции», ее лучшим ответом «на все то, что происходило в то время с Церковью в России». А моему отцу посчастливилось даже быть делегатом пятого съезда РСХД. Впоследствии, после установления советской власти в Прибалтике, многие из его сподвижников были расстреляны и сосланы в лагеря. Я МОГ ПОГИБНУТЬ, ЕЩЕ НЕ РОДИВШИСЬ — А родителей ваших репрессии не коснулись? — Бог миловал. Все в Его руках. Дело ведь не только в репрессиях или, скажем, пребывании человека в зоне повышенного риска. Любой миг может стать трагическим независимо от желания или каких-либо действий человека. Каждый из нас, наверняка, сможет привести множество тому подтверждений из собственной жизни. — И вы тоже? — Конечно. В нашей, например, семейной истории был случай, о котором мы мало кому рассказывали. Я ведь мог погибнуть вместе с мамой, еще не родившись. Незадолго до моего рождения мама должна была совершить далекую автобусную поездку. Но в самый последний момент из-за отсутствия билетов ей отказали в посадке на уходящий автобус. Она очень просила, даже требовала, да все напрасно. Пришлось отложить поездку на день, до следующего рейса. Когда же мама вновь пришла на автостанцию, то узнала, что предыдущий автобус попал в аварию и все пассажиры погибли. Был и другой случай, во время войны, когда наш дом разбомбили, а мы по чистой случайности в эту ночь ночевали в другом месте. Женщина, которая оставалась в доме, погибла. — Даже неверующие люди придают такого рода случаям большое значение. Правда, называют это не Божьей волей, а судьбой, роком, находят едва ли не во всем происходящем какие-либо предзнаменования. Как вы к этому относитесь? — Тут очень легко скатиться в суеверия. Вообще, без настоящей веры человек блуждает в жизни как в потемках и зачастую сам себе создает массу ложных ориентиров: разнообразные приметы, вещие сны, гадания, предзнаменования… — Но ведь и у вас в жизни, говорят, было предсказание судьбы? — Говорят. Сам я точно этого не помню. Будто бы, когда я был мальчиком, валаамские старцы нечто такое мне предсказывали. Как-то игумен Харитон попросил меня подержать свою митру. Я взял ее в руки, а он говорит: «Вырастешь, Алешенька, сам такую будешь носить». Вообще, отношение к таким вещам должно быть очень личным и осторожным. Если Богу угодно что-то открыть тебе, Он сделает это так, что ты сразу поймешь. А когда человек сам навыдумывает себе массу каких-то примет и ни на чем не основанных правил, запретов, это чистейшей воды суеверия, даже если случаются они в церковных стенах. Чего только не придумывают! Какой рукой свечку следует передавать. Или — нельзя одну свечку от другой зажигать, чтобы чужую беду не подхватить. И много чего еще в таком же духе. Все это вымысел и никакого отношения к вере не имеет. ПОЧЕМУ МАМА ДОЛГО НЕ ДОВЕРЯЛА МНЕ КРЕСТИК — Еще говорят, что если человек потеряет нательный крестик — надо ждать беды… — Это тоже я отношу к суевериям. Не считаю, что если кому-то случилось потерять свой крестик, то с ним непременно что-то нехорошее должно произойти. Крестик можно ведь и возобновить. Хотя, разумеется, жаль лишаться своего крестильного креста: он ведь имеет особое значение. Мне, например, мама разрешила постоянно носить этот крестик только в шестнадцатилетнем возрасте. Это случилось после того, как я, будучи старшим иподиаконом, выполнил очень важное и непростое послушание: готовил к освящению и первому богослужению Александро-Невский собор. Вот тогда она сняла с домашней иконы Казанской Божией Матери мой крестик и надела мне на шею. Он и сейчас на мне. — А почему до того вам не разрешали носить этот крестик? — Мама боялась, что я его потеряю. Такое ведь с мальчишками бывает, особенно с непоседами. А я в ее глазах, наверное, и был непоседой и до какого-то момента малоответственным человеком. — Трудно вас таким представить. — Трудно вообще представить человека моего возраста мальчишкой. Но тем не менее я был им. И многое свойственное обычному подростку было присуще и мне. — Например? — Очень я увлекался, скажем, мотогонками. Они тогда в Таллине пользовались необыкновенной популярностью. Правда, мотоцикл нашей семье был не по средствам, поэтому сам я не гонял, но на знаменитой таллинской трассе болел вовсю. Еще занимался греблей, даже получил юношеский разряд в спортобществе «Калев». В шахматы играл. Некоторый ограничитель я все же чувствовал: в детстве часто болел ангиной, а она дала осложнение на сердце, так что настоящих спортивных нагрузок приходилось избегать. — И что же — совсем ничего не выделяло вас среди сверстников? — Не мне судить. Хотя было у меня в детстве особое занятие, которое сам я, впрочем, считал тогда вполне серьезным делом. Я служил. В крохотной пристройке возле дома я оборудовал некое подобие храма. Там все было как настоящее. Икона, свечи, алтарь… Двоюродная сестра Лена очень хотела в этот алтарь заглянуть. Однако позволить ей этого я не мог — особам женского пола вход туда запрещен. Единственная возможность — устроиться уборщицей. Сестренка была на все согласна, и мне пришлось принять ее на работу. Совершать службу я мог целыми днями. Мама помогла мне изготовить специальные облачения из своих старых платьев. А службу я знал наизусть с семи лет. Родителей моих это увлечение смущало, и они советовались по этому вопросу с валаамскими старцами, которые сказали: если все делается серьезно — не препятствуйте. — Переход от службы детской к настоящей службе был, видимо, естественным? — Да, и очень желанным. Конечно, этому способствовал семейный настрой. Я единственный сын у родителей. У нас была очень дружная семья, которую объединял особый дух православной церковности. Это такое состояние, когда жизнь неотделима от храма Божия и сама семья, говоря словами апостола Павла, становится домашней церковью. Отец закончил богословско-пасторские курсы, был рукоположен во диакона. Служил в храме Святителя Николая, где настоятелем тогда был священник Александр Киселев. Тут и я уже прислуживал совсем мальчишкой. Потом отца рукоположили во пресвитера, и с тех пор до своей кончины в 1962 году он служил настоятелем таллинской церкви Рождества Богородицы Казанской. ПОСЛЕДНИЙ ЧЕЛОВЕК, ГОВОРИВШИЙ МНЕ «ТЫ», УМЕР ЭТИМ ЛЕТОМ — Вы упомянули священника Александра Киселева. Это тот самый знаменитый протопресвитер, который после многолетней эмиграции вернулся не так давно в Москву, а минувшим летом скончался? — Да, это именно он. С отцом Александром я был знаком с юных лет, когда мальчиком помогал ему на богослужениях. Потом судьба его сложилась непросто. В конце войны он уехал из Эстонии. Ни я, ни мои родители ничего о нем не слышали. И вот однажды, когда, будучи уже архиереем, я оказался в служебной поездке в Америке, мне в гостиницу вдруг позвонил отец Александр и пригласил к себе в церковь. Встреча была очень трогательной. Обнялись, расцеловались… На какое-то время онемели. А потом погрузились в щемящие для каждого общие воспоминания: я — о детстве, он — о родине. С тех пор общение не прерывали. Отец Александр долгое время издавал в Нью-Йорке журнал «Русское возрождение», мечтал о возрождении России, способствовал ему, страстно желал возвращения на родину. Несколько лет назад это случилось. Он продолжал свой пастырский душепопечительский труд в Донском монастыре, а недавно мы проводили его в последний в земной жизни путь. — А как же вы общались между собой — на «ты» или на «вы»? — С отцом Александром мы были на «ты». — Наверное, это был последний человек, который мог позволить обращаться к вам так? — Пожалуй, что так. МЫ РИСКНУЛИ И СПАСЛИ ВАСЮ В КОНЦЛАГЕРЕ — Рассказывают об еще одной необычной истории, которая приключилась с вами в юные годы, — о мальчике, которого вы с отцом спасли в концлагере. — Речь, видимо, вот о чем. С самого начала гитлеровской оккупации на территории Эстонии появились концлагеря. И мой отец счел своим христианским долгом посещать их, совершать духовное окормление заключенных, помогать им, насколько это было возможно и дозволено немцами. В качестве псаломщика отец брал с собой будущего митрополита Таллинского и всей Эстонии Корнилия (Якобса), а мальчиком-прислужником — меня. Ездила с нами по лагерям и мама, но ей это давалось слишком тяжело — после увиденного она несколько дней не могла прийти в себя. Да и я никогда в своей жизни больше не видел столько горя, страданий и трагедий, сосредоточенных на одном пятачке земли. Заключенных содержали в нечеловеческих условиях. Обращение к вере, духовная поддержка священнослужителей им были крайне необходимы. Кроме того, мы собирали продукты, одежду, лекарства для этих забитых, голодных людей. В бараке нам выделяли комнату или отгораживали закуток. В лагере Палдиски мы использовали пустующий храм. Там размещали привозной престол и совершали богослужения. Многих крестили. Именно в этих лагерях я впервые начал читать Шестопсалмие. Особенно жаль было детей. Иногда местным жителям удавалось уговорить коменданта и взять кого-то из обреченных ребятишек в свои семьи. Вот и нам таким образом удалось спасти пятнадцатилетнего Васю Ермакова и его сестренку, а также семьи священников Василия Веревкина и Валерия Поведского. Родом все они были из Орловской области, в 1943 году попали в облаву и оказались в концлагере Палдиски. Мой отец много хлопотал об освобождении семей православных священников. А чтобы спасти и Васю с сестренкой, подделали документы, приписав Ермаковых к семье Веревкиных. Рисковали, конечно. Но Господь оказал Свое покровительство, и 14 октября, на Покров, наши подопечные были освобождены. С Васей мы крепко подружились. Потом даже вместе поступали в семинарию в Ленинграде. — И он вместе с вами поступил? — Увы. Васю приняли, меня — нет. ПО БЛАТУ ЭТО НЕ ПО-ОТЦОВСКИ — Как же могло так получиться? — Экзамены-то мы оба успешно сдали. Но потом выяснилось, что принимают в семинарию только с восемнадцати, а мне было только семнадцать. Исключений быть не могло. Хотя первым ректором возрожденных Духовных школ был мой духовный отец протоиерей Иоанн Богоявленский. — И что же — он, по-отцовски, не мог вам помочь? — Именно потому и не мог. Какой пример подал бы мне духовный отец на всю последующую жизнь? Да и что такого случилось? Ведь многие временные обстоятельства кажутся важными лишь в момент их переживания. А если смотреть на жизнь ретроспективно, то очевиднее ее закономерности, яснее Божий промысел. И в моей истории с поступлением вскоре оказалось, что никакой потери во времени не случилось. Я вернулся домой и стал усиленно готовиться, чтобы поступать сразу во второй класс. А когда приехал в Ленинград в 1947 году, то сумел сдать экзамены и за первый, и за второй класс, так что принят был сразу в третий. Стал самым младшим среди однокашников. Тогда и наступил самый счастливый период в моей жизни — учеба в семинарии, а потом и в Духовной академии. — Самый счастливый — потому что вы были молоды? — И поэтому, наверное. Но и потому прежде всего, что сам процесс учебы, общения с замечательными преподавателями доставлял огромное наслаждение. Как сейчас вижу, например, профессора Александра Ивановича Сагарду. Он читал у нас Новый Завет и мучительно переживал, когда кто-то не мог ответить на его вопросы. А когда рассказывал о мучениках первых веков, так волновался, что выходил из аудитории, чтобы успокоиться. Или другой профессор — Сергей Алексеевич Купресов. Он не только знания нам передавал, но и многие человеческие качества. Единственный сын Купресова был психически больным, и я на всю жизнь запомнил, как мужественно переносил Сергей Алексеевич эту беду, как истово молился он перед иконой Божией Матери «Знамение». Он стал для нас примером молитвенного подвига. МИР НЕ ЧЕРТЕЖ, А РИСУНОК ХУДОЖНИКА — Наслаждение вы получали от изучения богословских наук? — Не только. Мне всегда нравился сам процесс познания. Вообще пренебрежение светскими науками для священнослужителей считаю неправильным. Есть ведь в духовных учебных заведениях такие ученики, которые заявляют, что главное для них — «быть святым», а не знания постигать. Нельзя одно другому противопоставлять. — Но в жизни часто светская наука религии противопоставляется. Именно поэтому, наверное, столь большой резонанс вызвали состоявшиеся недавно в Москве курсы повышения квалификации для православных иерархов. Они проходили в Российской академии госслужбы при президенте РФ. Читались лекции по экономике, праву, финансам, кредиту… Одни считают, что это попытка Церкви осовремениться, другие — что Церковь наконец сдает свои позиции перед наукой, признает ее первенство. Какова ваша точка зрения? — Эти курсы — хороший прецедент. Но ничего принципиально нового тут нет. И никакого отступления Церкви перед наукой тем более. Между наукой и религией вообще нет противоречия. Это надуманная проблема. Творец заложил в человека стремление к самопознанию и изучению окружающей реальности. Сколько выдающихся ученых были верующими людьми, сколько православных святых в совершенстве знали различные светские науки! Более того, источник настоящего научного творчества — в Боге. Ведь мышление, основанное на элементарной логике, не позволяет ощутить реальной сложности мира. Английский писатель Честертон остроумно заметил, что наука не способна постичь мир по той причине, что мир не чертеж, а рисунок художника. Конечно, во все времена возникал спор о том, можно ли мистический опыт подкрепить научными данными. Но это спор религии не с наукой, а скорее с идеологией сциентизма — мировоззрения, согласно которому наука рассматривается в качестве главного фактора прогресса в истории и как основное средство решения всех социальных проблем. Приверженцы сциентизма привыкли говорить от имени науки — что тут поделаешь? Впрочем, сам по себе этот спор не очень-то влияет на религиозный выбор человека. Ведь вера возникает и укрепляется не благодаря рациональным доводам, а потому, что ее дарует человеку Бог. Можно уверовать, даже многократно убедив себя в абсурдности религии с точки зрения разума. А можно доказать для себя существование Бога, видеть чудеса, но верующим человеком так и не стать. В народе говорят об этом: православие не доказуется, а показуется. ПАТРИАРХОМ СЕЙЧАС МОГ БЫТЬ СЕРГИЙ — А на ваш выбор монашеского пути что повлияло? — Это был очень осознанный выбор. Я хорошо понимал, на что обрекаю себя. Понимал, что никогда не будет у меня ни семьи, ни детей. Но и осознавал, ради чего отказываюсь от этой величайшей земной радости. Можно отказаться от любви к одному человеку и к тем, кто появляется на свет как плод этой любви. Но сделать это можно только ради другой, еще большей любви — к Богу. Ради призвания и возможности всецело посвятить себя служению Господу и всем людям. -Приняв монашеский постриг, вы не получили новое имя. Почему? — Случилось это более сорока лет назад, но в памяти все так отчетливо, как будто было вчера. Монашеский постриг я принимал, будучи протоиереем, 3 марта 1961 года в Троицком соборе Свято-Троицкой Сергиевой лавры. В раку с мощами Преподобного Сергия Радонежского были положены два жребия — с именами святителя Алексия, митрополита Московского, и Преподобного Сергия Радонежского. Был вынут жребий, сохранивший мое имя. Так что была у меня возможность стать Сергием. — Никогда не приходилось в жизни жалеть об избранном пути? — Нет. Служение Богу это величайшее счастье. Трудно найти достойные слова, чтобы рассказать о той радости и красоте, что открывается человеку, ступившему на путь духовной жизни во Христе. Так больно бывает за людей, которым остаются так и незнакомыми эти чувства. Которые подменяют подлинное наслаждение суррогатным. Как грустит сердце, когда видишь массы молодых людей на бездуховных развлечениях. Нет, я ни в коем случае никого не осуждаю. Молодости не обойтись без стремления к развлечениям, состязаниям и вообще самым разным проявлениям творческого поиска себя. Однако необходимо уделять время и поиску истины, и молитвенному предстоянию перед Творцом. Ведь если душа не имеет связи с Духом Божиим, она истощается, оказывается беззащитной перед натиском искушения, порока. Священное Писание так наставляет на сей счет словами Екклезиаста: «Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих; только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд. И удаляй печаль от сердца твоего, и уклоняй злое от тела твоего… И помни Создателя твоего в дни юности твоей». Вот этим я и хотел бы закончить: чем раньше в юное сердце войдет Дух Божий, тем благодатнее для этого человека будет дальнейшее! Справка «Известий» Алексей Михайлович Ридигер родился 23 февраля 1929 года в Таллине. В 1947 году поступил в Ленинградскую духовную семинарию, в 1949 — в Духовную академию. В 1950 г. диакон, священник, настоятель Богоявленского храма в городе Йыхвы. В 1957 г. переведен настоятелем Успенского собора в Тарту. С 1959 г. — протоиерей, благочинный Тарту-Вильяндинского округа. 3 марта 1961 года принял монашеский постриг, в августе этого же года — епископ Таллинский и Эстонский, в 1964 г. — архиепископ. С 22 декабря 1964 года — управляющий делами Московской патриархии, постоянный член Синода. В 1968 г. — митрополит. В 1986 г. возглавил Ленинградскую и Новгородскую кафедру. В 1989 г. — народный депутат СССР. 3 мая 1990 года избран Патриархом Московским и всея Руси. Доктор церковной истории, доктор богословия ряда зарубежных учебных заведений, действительный член Академии образования РФ, почетный профессор РАН, кавалер высших церковных наград, многих государственных наград России и зарубежных государств. Валерий Коновалов, Сергей Сердюков
