Последний

В глухом украинском полесье доживают свой век несколько сот старообрядцев-«раскольников»

Их предки были гонимы в эти некогда отшельнические, непроходимые леса «тишайшим» царем Алексеем Михайловичем и царицей-регентшей Софьей. А позже — Петром I, при котором не принимавшие церковных реформ люди доходили до самоубийства до актов самосож­жения. Досталось им и в советское время…
«Пить и курить — грех!»
У Курдюмова-старшего борода роскошная — лопатой, густая и черная. Во время нашей беседы Анатолий Родионович частенько ее поглаживал. Чувствовалось, к ней не равнодушен, более того — гордится. Голубые проницательные глаза искали одобрительной реакции. И секрет весьма уважаемого в Радуле 74-летнего крепкого старика таился, как выяснилось, в глубинах старообрядческих канонов. «Борода есть — человек в чине».
— Если я помру, — пояснял мне Родионович, капитан в отставке и бывший военрук в школе, — то меня будут отпевать персонально, как раба Божьего Анатолия. А вот если бы у меня не было бороды, то отпевание велось бы вообще, за упокой души всех усопших, имя мое не упоминалось бы. Такая обезличка мне не нужна.
— Коль заговорили о смерти, то нельзя ли пояснить, чем отличается обряд захоронения староверов от похорон православных?
— Первое — гроб у нас не обивается и не красится. Второе — мы не хороним в мирской одежде. Облачение покойника — по старому, древнему обычаю: его одевают в саван из белой ткани, который шьется руками, пеленают в такую же белую материю. На поминках никакой выпивки. Только обедний суп — из лука, с рыбой или грибами. На второе- каша рисовая или гречневая — постные или скоромные, и «узвар» (компот) с булочкой. О водке и речи быть не может! Курение, матерные слова — тоже великий грех.
— Но у вас, Родионович, я вот вижу, усы прикоптились. Покуриваете, небось?
— Всего пачку сигарет на два дня. Раньше, когда работал в диких стройбригадах, полторы в день выкуривал. Но молюсь усердно, прошу у Бога прощения.
Ни от дедушки, ни от отца своего Курдюмов ни разу не слышал ругательных выражений. Грех. И сынов своих, «живущих за границей" — в российский Клинцах, — тому же поучает. В так называемые «Дни поминания родителей» старообрядцы категорически отвергают застолья на могилах — с щедрой выпивкой и закуской.
— Это язычество — оставлять на могилах конфеты, яйца, печенье, рюмку с водкой, — кротко включается в разговор Мария Наумовна, супруга Родионовича. — Кладбище — священное место, где недопустимы чревоугодие и пьянка.
Супруги Курдюмовы говорят не торопясь и с достоинством, но уважительно к собеседнику. При произношении частенько слышится русское оканье: «могилки», «могем». Дело в том, что 80 процентов населения в здешних местах — дальние-дальние родственники «комаринских мужиков», жителей некогда Комаринской волости (нынешний стык Сумской, Курской и Белгородской областей). Батюшек не признают. Считают себя беспоповцами, а службу у них ведут в основном женщины, знающие молитвы. Иногда — мужчины «без вредных привычек». Ритуал захоронения покойника совершают только они. Женщине нельзя. Но так как своих мужиков без вредных привычек в поселке почти нет, а все больше — искушаемых водкой и сигаретами, то приглашают по такому случаю старовера-«уставщика» из соседней Гомельской области.
Там, за Днепром, у радульцев много родственников. После Великого Раскола судьба раскинула всех, кто не признал нововведений в богослужении, по ближним и дальним весям. В Сибирь, на Дальний Восток, в Турцию и сюда, на границу с бывшей Польшей. Покуда в этих местах не прошел с войском на Полтаву Петр I, обнаруживший массу поселений староверов на Черниговщине и в южной части соседней Брянщины, им жилось спокойно.
— Старшина украинская принимала беглецов охотно, давала льготы по налогообложению, разрешила даже построить в Добрянке Ильинскую церковь, — рассказывал мне бывший директор здешней школы, учитель истории Григорий Станкевич. Сегодня он преподает в Сумском аграрном колледже. Считает себя старообрядцем. — По сути, черниговские полковники укрывали староверов от преследования царскими чиновниками…
По данным статистики за 1900 год, на черниговских землях насчитывалось свыше 62 тысяч старообрядцев. Сколько их осталось нынче? Точных данных нет. Председатель Радульского поселкового совета Татьяна Васильевна Чагина считает, что в пяти селах совета их осталось «совсем немного». В самом же Радуле — «несколько десятков».
Может, поэтому у староверов столь велико чувство недоверия к каждому незнакомцу, который стучится в дом? Ведь сколько уже было совершено нападений на них в наше время! Особенно на одиноких старушек. Цель одна — выкрасть, забрать силой старинные книги и иконы — единственную ценность, которую они берегут пуще ока: «Это наша история, история наших отцов и прадедов». Сказывают, что в Радуле есть даже псалтыри дониконовского периода, а одна из старинных икон XVI века, хранящаяся у кого-то в подполье, расписана бисером.
Я нисколько не обиделся, когда меня не пустили в дом, где обитает с детьми и внуками 86-летний Андрей Андрианович Новгородский, чья цепкая, светлая память, говорят, хранит массу удивительных подробностей истории старообрядчества. «Яво нет дома, — сухо ответила дочка Зина.- И чаво вам с ним говорить».
А Татьяна Журавлевич, бывший председатель сельпо, отказавшаяся в свое время поступать в партию в силу своей приверженности к вере, когда я заговорил об истории единственной иконы, висевшей в углу ее добротной хаты, тут же замкнулась и поспешила закончить нашу беседу.
Не советовали мне и пытаться встретиться с несколькими радульскими старушками-старообрядками, которые отказались получать пенсии. Есть, оказывается, и такие.
«Совбес — сам бес»
Эти удивительные женщины накрепко закрывают калитки от любопытствующих. Поэтому некоторые подробности этой истории, слух о которой уже разнесся по всему району, пришлось составлять из рассказов всезнающих работниц поселкового совета и супругов Простяковых, соседей Курдюмовых. Анатолий Иванович и Людмила Петровна согласились приютить меня на ночлег. Вообще среди радульских пенсионерок много таких, у которых производственного стажа не было. Секрет в том, что радульские мужики — отличные плотники, каменщики и сплавщики леса — испокон века ездили на заработки по всему бывшему Союзу. В Карелию, в Подмосковье, исколесили все уголки Черниговщины. Кому сарай построить, кому ферму, а кому и печку переложить… Жены оставались на хозяйстве дома, с детьми. Теперь они получают социальные пенсии, по возрасту.
Но в нашем случае речь идет о тех женщинах, кто всю жизнь вкалывал. Одна — на лесозаготовках, другая — в больнице санитаркой, третья — тоже на тяжелых работах в местном лесничестве. И тем не менее они не поддаются, как выражаются, «искушению дьявола». Марфа Федоровна Старикова — ей уже за 80, категорически не принимающая социальную выплату, считает, что пенсию начисляет «Совбес», то есть «сам бес». Ксения Григорьевна Балычева, которая ведет службу, то есть является «уставщиком» у радульских староверов, говорит, что за свой тяжкий труд санитаркой и истопником в котельной больницы, под которую в свое время изъяли у старообрядцев «маленную» (то есть молитвенный дом), ей и так платили премии, и потому «срамно» получать «деньги ни за что». Марфа Федоровна Старикова, уже сгорбившаяся до земли, живет за счет коровки. Было две, но одну с горем пополам продала. Деньги сыновьям пораздавала. А вторую оставила — «до смерти хватит». Сдаст молоко — тем и кормится, да еще своих «непутевых» детей поддерживает.
Старикова не признает электричества. Единственная лампа горит лишь во дворе. Свет от нее чуть освещает скромную хату. На вопрос, почему не разрешает сыновьям сделать свет в самом доме, отвечает: «Это лампочка Ильича. Ее в хату — врага в комнату».
Однако не все ее единоверцы столь фанатично соблюдают суровые каноны старообрядчества. И Андрей Новгородский с чудной белой бородой, отмаливающий грех за то, что позволил внукам ее подкоротить, и Анатолий Курдюмов, выпивший, по его словам, за свою жизнь не одну бочку вина, смотрят телевизор, читают газеты, интересуются политикой. Нелегко нынешнему поколению раскольников выдержать всяческие табу, может, поэтому столь заметно редеют ряды радульцев: до развала Союза было восемь тысяч, сегодня — 700. Дети разъезжаются, не хотят нести крест затворнической жизни родителей. В этом году на весь поселок родился лишь один ребенок.
Больница местная — и та стала ненадобной, некого лечить. Окна и двери, сквозь которые пробиваются кусты и высокая трава, зияют пустыми глазницами. Лишь остатки на торце верхней части некогда восьмиконечного кирпичного креста старообрядцев, сломанного «антихристами» после того, как «маленную» забрали под больницу, напоминают о прошлой жизни.
Черниговская область