Дожили! Ну, «Химия в школе», ну биология. Важно и необходимо, потому что полезно. А, кроме того, научная картина мира, мировоззрение и все такое. Но чтобы теология? Для многих сия новация, хотя и в проекте, как снег на голову. И сразу протесты. Уже заговорили о нарушении свободы совести и указывают на статью Конституции об отделении религиозных организаций от государства, а школы — от церкви. Извините, ментальность совка, атеиста по темноте и духовной лени, еще долго будет являться в разных обличьях. На религию он реагирует фразой товарища Бендера «Почем опиум для народа?». А смекалистый люд уже делает свое дело — спешно готовит бумаги для лицензирования новой специальности. Главное — успеть, «забить колышки». Расширим план набора, появятся ставки. А там разберемся: кто будет читать и что. Это я не в осуждение, а даже в похвалу. Под «школой» я здесь не имею в виду что-то конкретное, тот или иной уровень в системе образования. А «теология» и вообще — категория размытая. Речь веду о религиозной жизни в целом, о необходимости, осознаваемой в культурном обществе, эту жизнь… ПОНИМАТЬ? Да, это слово первым приходит на ум. Хотя чувствуется, что оно и не самое точное. В нашем языке выхолощен целый пласт понятий, потребных для серьезного разговора о религиозной жизни. Чувства, по-видимому, имеются, сохранились. Чувства где-то глубоко, куда атеистический плуг не достал, а вот понятий нет. Пусть будет «понимать». Понимать тем, прежде всего, кто имеет о религиозной жизни превратное представление. Но в таком случае, скажут, нечего ломиться в открытую дверь, у нас же во всех вузах преподают предмет под названием «религиоведение». Пардон, мы знаем о родовых муках, сопровождавших появление на свет этого детища. Это же — почивший в Бозе научный атеизм, адептов которого милосердное постатеистическое государство просто не могло выгнать тогда на улицу. А теперь они потчуют студентов, неизвестно для каких целей, информационной окрошкой, наструганой из разнообразных религиозных систем. Цель же «школьной теологии», чтобы под ней ни понималось, — раскрыть культурный смысл и потенциал христианства, показать, какого идейного и нравственного ресурса лишен все еще здравствующий homo soveticus. А главное — помочь людям, тем, кто того желает, приобщиться к библейскому мышлению. Речь не идет о мышлении, замкнутом на себя, отвлеченном от современной жизни. Оно имеет своим предметом все — не Бога только, но и мир, и человека с его, как говорят, смысложизненными проблемами. Задача, как видим, не сугубо информационная. Больше года назад писал я о преподавании гуманистики («День», N 114, 03.07.01). И среди прочего задавался таким вопросом: ну для чего во всех без исключения вузах страны преподают философию и политологию? Почему не теологию? Неужели тонкостями политических процессов публика интересуется больше, нежели темами религиозными? Теперь ясно, что этот вопрос не безразличен многим. В демократическом государстве это должно быть главным — общественный интерес. Если массово возникает некая практика, не противоречащая закону и потребная людям, она неизбежно начинает осмысливаться. Это называют рефлексией, имеющей цель понять, обосновать и, в конечном итоге, способствовать развитию практики. Так возникают науки. «Науки сокращают нам опыты быстротекущей жизни». Александр Сергеевич понимал толк не только в изящной словесности. Теология — это теоретическая наука. Не вместо философии и прочих гуманитарных наук, а рядом с ними должна стоять теология. Это хороший политический ход. Как расширение гуманистики. Как преодоление известного перекоса в образовании, когда добродетели интеллектуального, точнее, физико-математического порядка, безусловно считались главными. О вере Эта новация, — теология идет в школу, — дай Бог, чтобы она состоялась, несомненно породит проблемы. С появлением в культурном пространстве этого предмета сопряжен вопрос о ВЕРЕ. Собственно, это — основной вопрос, ибо корректное определение теологии немыслимо без этого понятия. Если рассуждать формально, то это вроде бы не так: раз «логия», значит разум (логос) на первом месте. Как, к примеру, в «гео-логии», или «био-логии». Между тем в теологии разум не автономен и соотносится не с чувственным опытом, а с верой, будучи как бы в нее помещенным. «Разум и вера не исключают взаимно друг друга: мышление налично в вере, и одной из задач теологии как раз и является развитие такого размышления внутри веры» (Ричард Нибур). Это не означает, что разум — всего лишь слуга веры. Разум есть разум, он делает свое дело. В этом смысле значение теологии, для тех, кто принял веру или близок к ней, состоит, так сказать, в оразумлении веры, т. е. в очищении ее от суеверий, порожденных доморощенными и залетными модернизациями. И тут вспоминается мысль, неоднократно подчеркиваемая классиками философии: христианство — религия разума. При философском рассмотрении нашей темы именно феномен веры выдвигается на первый план. Никто не станет отрицает, что вера входит в состав человеческого сознания. Каждый человек понимает фразу певца «эта вера от пули меня темной ночью спасала». Или фразу Иисуса Христа: «Дерзай, дщерь! Вера твоя спасла тебя» (Мат. 9, 22). Очень разные фразы, и «веры» разные. Но почему одно общее слово? Ученый психолог скажет, что речь здесь идет об установке сознания, имеющей важный адаптационный смысл. Вера действительно спасает. Жизнь человека без веры невозможна. Но в европейском сознании под влиянием Просвещения это понятие ушло в тень. Просвещение было нацелено на реабилитацию разума, освобождение его от жесткого контроля со стороны церкви. Это принесло свои плоды, прежде всего, в виде науки. Однако стратегия «разум вместо веры» имела своим сл е дствием развитие рационализма и секуляризации, т. е. нарастающее отделение от церкви различных видов человеческой активности. Если брать церковь как организацию, принимающую решения, обязательные для мирян, то это движение было действительно освобождением. Стоит, правда, задуматься вот над чем: можно отделить церковь от некоторых сфер общественной жизни в смысле непосредственного руководства, но нельзя отделить веру от сознания человека. Сегодня говорят о кризисе рациональности, и в этом контексте отношение к вере меняется. «Проникновение в сущность характера современного человека и нынешней социальной ситуации ведет к осознанию, что общепринятое отсутствие веры больше не является таким прогрессивным явлением, каким оно было для предыдущих поколений… Сегодня отсутствие веры является выражением глубокого смятения и отчаяния» (Эрих Фромм). Я бы уточнил: не об отсутствии веры надо вести речь, а о невнимании к ней. От чего вера как бы дичает, оказывается в запустении. Или эксплуатируется в идеологических целях. Кстати, о знаменитой цитате из Маркса, известной широким массам в варианте товарища Бендера. Вот она в точном виде: «Религия — это опиум народа (а не ДЛЯ народа. — В.Ш.); она укачивает его в надежде на потустороннее, чтобы отвратить его от социальной революции здесь». По прошествии полутора веков понимаешь, что отвращение народа от социальной революции — уже немалая заслуга. К тому же опыт показал, что утрата опиума духовного оборачивается массовым обращением к опиуму натуральному. Так обретается иллюзия спасения, бегства от смятения и отчаяния. Эта ситуация вообще высвечивает трагическую подмену духовного материальным, свойственную обществам потребления. Но вернемся к вере. Общий гносеологизм, господствующий в европейской культуре со времен Просвещения, сказался на современном ее понимании. С верой обычно связывают познание. Это, как считается, — особый вид получения информации о мире, который вроде бы полностью отрицает наука, довольствуясь ощущениями и рассудком, но который признает религия. Вера — это, как говорят, мистическое знание. Но сводить все к знанию, значит не замечать, что находишься под влиянием науки, естествознания. «Знания» мало. Незнание имелось, например, в виду, когда в недавние времена говорили о «твердой идейной позиции». Известно, кто говорил, а подразумевалась вера. Точнее, подразумевалось то, более точное и более важное понимание веры, в основе которого лежит идея ОПОРЫ, уверенного СТОЯНИЯ. Здесь христианская вера открывается «как хранение себя возле Бога, благодаря чему человек обретает прочную опору своей жизни» (Йозеф Рацингер). Именно на этом понимании веры зиждется христианство. И, кстати, наука, не как работа на зарплату, а как призвание, целиком захватывающее человека, содержит в себе это понимание. Т. Кун убедительно показал, что глубокой мотивацией для ученого является scientific belief. Выражение это обычно переводят как «научное убеждение», однако из контекста следует, что речь идет именно о вере. О прочной опоре не жизни в целом, а в специфической деятельности, каковой является наука. Впрочем, для тех, кто чего-то здесь добился, эта деятельность и была самой жизнью. Исцелительный, то есть, спасительный характер веры интуитивно ощущается сегодня многими людьми, и, я думаю, это ощущение влечет их к церкви. Я вижу в храме молящихся молодых людей, таких по виду, что, встретив их на улице, и не подумал бы, что они на это способны. Сие явление вызывает порой высокомерную интеллигентскую критику. Вот, мол, появилась мода на религию, и они, крутые, туда же. Крестик наденет, свечку поставит и уже — христианин. А, небось, Библию не читает. Чисто обрядовый характер богослужения, с оттенком, как кажется, формальности, раздражает интеллигента. У него на первом месте умственное овладение всем и вся. А дело в ином. Вере, так сказать, научаются, но не на пути умствования. Об этом хорошо сказал еще Паскаль в «Мыслях»: «делайте все, что требует вера, как если бы вы уже были верующим. Посещайте богослужение, пользуйтесь святой водой и т. д., без сомнения, это заставит вас поглупеть и приведет к вере». В этом «поглупеть», как бы его ни воспринимали умники, схвачена суть дела. А как же с мусульманами и атеистами? Этот вопрос противники школьной теологии считают неотразимым. А по мне, так он из области схоластических игр в демократию и права человека. Положением Конституции о том, что никакая религия не может быть признана государством как обязательная, не отменяется очевидный исторический факт — христианство на протяжении многих веков было важнейшим фактором развития украинской культуры, как и всех других славянских культур. Да, светское государство должно одинаково относиться к различным конфессиям. Но может ли идти речь об их фактическом равенстве? Впрочем, эта проблема естественным образом снимается при одном непременном, и не ею заданном, условии — добровольности. Я бы даже сказал, благоговейном желании. Чтобы оно появилось, ох как много еще надо сделать. Церкви, прежде всего. Ну, неужели еще не ясно, что в деле восстановления духовно-нравственных начал жизни игнорировать роль религии просто не умно. Что бы не придумали на этой ниве мыслители-моралисты, писатели, художники и прочие мастера культуры, все это будет чем-то вторичным, слабым отблеском истины, ради которой религия призвана в этот мир.
