Русская линия / Библиотека периодической печати / Как я уходила в монастырь.

— Ну, принимайте гостью! — кричит, обнимая меня, настоятельница матушка Серафима в глубь пахнущего ладаном одноэтажного домика.
Из дверей в коридор бесшумно выскальзывают десяток смущенных девушек. В черных платках и платьях, умытые лица, любопытные и робкие. Есть очень красивые. «Неужели все они навсегда отказались от жизни? — проносится в голове. — Зачем?» Чтобы ответить на этот вопросы, я сюда и приехала.
Обнимаемся, целуемся.
— А мы-то думали, ты совсем другая будешь, — смущенно улыбаются сестрички. — Журналистка, значит, умная, то есть в очках; молодая, значит, дерзкая, то есть с короткой стрижкой; из Москвы, значит, надменная — модная, накрашенная, в джинсах…
— Мне так нехорошо стало, когда девочки решили, что стриженая приедешь, — посмеивается матушка. — А ты вона, с косой.
С души падает камень — приняли! Пока мои новоиспеченные сестрицы ставят самовар, облачаюсь в черные бесформенные кофту и юбку, наглухо закутываю голову и шею черным платком. Все, ровно на неделю я отрекаюсь от мира. «Сестра Ярослава» — а что, звучит!
Чтоб построить монастырь, сестры спали на рояле
Моя келья — два на три метра: святой угол с иконами, окошко с кружевной занавеской, тумба, шкафчик и узкая железная кровать — жесткая, как скамья в парке. Водопровода и канализации нет. Деревенский умывальник, правда, с обычным краником. Единственное на весь монастырь маленькое зеркало (не для того, чтобы любоваться, а чтобы опрятность соблюсти). Туалет тоже обычный, деревенский. Мыться — в бане, за огородом. Святая святых — трапезная с роялем и огромным портретом покровителя — святого Серафима Саровского. Здесь же главный иконостас монастыря.
Когда я вошла в трапезную, на стол, где уже пыхтит расписной самовар, выставляют огромную дымящуюся тарелку вареников с малиной, сахар, лук и хлеб. Раскладывают ложки. Тут все едят ложками. Вилки — это излишество, а значит, грех. Разговаривать за трапезой тоже не разрешается, иначе, как говорит настоятельница, «не хлеб едим, а камни». Но сегодня в честь гостьи — маленькое послабление.
Матушка начинает вспоминать, как пришла строить обитель. Однажды явилась к ней во сне Божья Матерь и повелела ехать строить монастырь. Потом еще и еще раз явилась, напомнила. И матушка поняла, что это ее послушание (особая миссия от Бога).
— А иначе бы ни за что за такое большое дело не взялась бы, — признается, отхлебывая чай, игуменья. — Как было тяжело поначалу! Дом в селе купили заброшенный, алкаши там кутили. Такое вместилище греха было! Все расчистили, я сама ямы в человеческий рост рыла, чтобы весь мусор закопать. Сад-огород посадили, оградку поставили. А народ-то непривычный к такому, поначалу нам вслед плевали, черными воронами обзывали, дармоедками.
— Все бесы, бесы мешали доброе-то дело делать, — как эхо вторят матушке девочки.
— А как стали на горе часовню закладывать, вообще кошмар начался! — в голосе игуменьи начинают звенеть слезы. — Внизу одна бесноватая живет, Галей звать. Так ее дети на этом холме в футбол всегда гоняли. Она, как прослышала, что здесь вторая часть монастыря строиться будет, аж зашлась злостью вся. Как-то даже с топором на меня кидалась.
— Все бесы, бесы… - кивают монашенки.
— Ночевать приходилось здесь, на стройке, чтоб материалы не покрали. Холодно, мебели нет. Паломники из города рояль пожертвовали, вот на нем и спали. Но потом помаленьку строительство пошло. Пожертвования стали получать, девочки вот мои появились.
— Слава Богу, Господь помог, — вторят монашенки.
— Теперь уже все зауважали. Кланяются при встрече, помолиться просят, излишки урожая жертвуют. Вот ведь, как Господь о нас, негодных, никчемных, заботится.
Такая в монастыре философия: что хорошо — то Господь помог, что плохо — то бесы мешают. Дождь не «пошел», а «Господь послал», мужик деревенский не «нажрался», а «бесы вселились"… А сам человек — мелкая сошка, «жалкий, немощный, негодный, грязный», как любят говорить о себе монахини.
Первое испытание — трехчасовая молитва
На часах почти девять вечера. Чай выпит, вареники съедены, посуда убрана. «Пора на молитву, — торопит матушка, — и так с графика сбились». «Правило» — обязательная ежевечерняя молитва в монастыре — должна начинаться в 8 вечера. Все девочки в одно мгновение выстраиваются в три ряда перед иконостасом (несколько десятков бумажных, деревянных и вышитых икон). Я оказываюсь в самой середине. Одна монашенка выходит вперед к алтарю и благоговейно откидывает со стола отрез веселенького ситчика. Под ним внушительная горка ветхих церковных книжек с закладками из тесьмы. Девушка берет одну из книг, раскрывает и громко нараспев начинает читать молитву. Мы крестимся, бьем поклоны и периодически хором поем молитвенные «припевы» вроде «Господу помолимся» или «аминь». Каждый такой припев — на свою мелодию, причем есть и довольно длинные. Все их надо знать наизусть. Кланяться положено, не сгибая ног и доставая обеими ладонями пол. Креститься надо «полно»: середина лба, чуть выше пупка, крайняя косточка правого плеча, косточка левого плеча. За соблюдением всех правил (и чтоб монахини часто до ветру не бегали) зорко следит сидящая тут же, на стуле, матушка (сидеть разрешается только ей).
В миру даже в тех редких случаях, когда я заходила в храм, меня хватало минут на пять — ровно столько надо, чтобы поставить свечку (больше из эстетических соображений, чем из религиозных) и ретироваться. Но в данном случае не тут-то было. Монастырское «правило», как выяснилось, длится два с половиной часа. Через час ноги затекают. Правой рукой я хотя бы крещусь, а пальцы левой до отказа наливаются кровью — ощущение, будто сжимаю в ладони кактус. Каждый раз, как девочка у алтаря закрывает очередную книжку, я от счастья мысленно похрюкиваю и прыгаю на одной ножке. Но… «Пресвятая дева, спаси нас!» — голосит хор, и в руках чтицы оказывается новый раскрытый томик. Всего святых книг, которые положено читать на «правиле» ежедневно по кусочку, пять. Когда доходят до конца — начинают заново, и так до бесконечности. Наконец, прозвучало последнее долгожданное «аминь».
— Бьем двадцать земных поклонов, — вздыхает матушка. — Надо бы сорок… Ну да ладно, жалко вас, завтра добьем.
Эта монастырская ежедневная «зарядка» похлеще любой аэробики: на колени, лбом об пол, встать, перекреститься, на колени, лбом об пол… И так сорок раз утром и вечером. После все выстраиваются в очередь на благословение к матушке.
Здесь сомнение — грех
— Послезавтра успение Богородицы, — вещала игуменья, крестя нас по очереди и давая целовать икону. — Все будут причащаться?
— Я не буду, матушка, — послышался голосок тоненькой Лизоньки.
— Хорошо, — к моему удивлению, спокойно согласилась игуменья.
— А разве можно монахине вот так запросто отказываться от причастия? — увязалась я за ней.
— Так ведь месячные у нее, а в такое время женщине к иконам никак нельзя. Грязная она, — в свою очередь удивилась моему непониманию матушка Серафима.
— Почему грязная? — аж задохнулась я от обиды за женщин. — Ведь критические дни тоже Бог придумал. Дева Мария ведь обычной женщиной была. А мы ее Пречистой называем. На какое-то мгновение я уловила на благонравном челе матушки тень замешательства: «И правда, почему так?» Но только на мгновение. В следующую секунду монашеское сознание укротило вызванную мною смуту:
— Потому что так сказано в Евангелии, — спокойно отрезала матушка.
В монастыре не принято думать. Быть умным в нашем понимании здесь грешно. Ведь ум в мирском значении слова — это способность человека сомневаться, анализировать, искать подтверждений. А для монахинь все, что сказано в святых книгах, — аксиома, не требующая доказательств. Любое сомнение здесь — грех. Только не надо думать, что все монахини глупые. Просто только со стопроцентной верой можно идти на затворничество.
10 часов молитвы — ежедневно
Со следующего дня я стала жить по всем правилам обители без скидок на привилегированное положение гостьи.
До зари вставать тяжко, но стоять на «правиле» во второй раз мне было уже легче (наверное, потому, что знала, чего ждать). Я даже начала понимать смысл некоторых молитв, которые читают на церковно-славянском. Распорядок дня:
5.30 — подъем.
С 5.35 до 8.00 — утреннее «правило» -молитва. (Дежурные по коровам сначала идут доить, потом присоединяются к молитве сестер. У девочек это одно из самых нелюбимых «послушаний»: доить коров надо хоть в снег, хоть в дождь при одной свечке в студеном сарае.)
С 8.30 до 9.00 — завтрак. (Если в этот день нет причастия. Если же есть, то на голодный желудок в это время уже надо стоять на службе в церкви.)
9.30 — все надевают полное монашеское облачение, апостольник (капюшон с прорезью для лица, закрывающий шею, плечи и грудь) и скуфью (черная бархатная шапочка) и выходят в церковь.
С 10.00 до 15.00 — служба в церкви.
15.30 — обед.
С 16.00 до 19.00 — работы по хозяйству (кто картошку копает, кто готовит, кто воду носит…). Если остается свободное время, особенно зимой, девочки за роялем разучивают церковные песнопения, читают богоугодные книги.
19.00 — ужин.
С 19.30 до 20.00 — вечернее «правило» — молитва.
20.05 — отбой.
ИЗ ДОСЬЕ «КП»
Обитель расположена в поселке Иб Сыктывдинского района республики Коми (из города Сыктывкара можно доехать на маршрутке). Основана 10 лет назад. Помимо настоятельницы, в нем проживают 4 монахини и семь послушниц (отрекшихся от мира, но пока не принявших постриг). На данный момент разделен на два корпуса. Основной общий корпус пока только строится. Есть своя часовня. Вокруг монастыря бьют считающиеся чудодейственными источники, в самой обители постоянно мироточат иконы, поэтому ежегодно здесь бывают сотни паломников.
(Продолжение следует.)