Русская линия / Библиотека периодической печати / У меня и в мыслях не было стать иерархом

Митрополит Воронежский и Липецкий Мефодий (Немцов) — ныне один из наиболее влиятельных и авторитетных иерархов в Русской Православной Церкви. Своими взглядами на проблемы современного церковного строительства, религиозно-государственных отношений, диалога с Ватиканом владыка поделился с ответственным редактором «НГ-религий».
Из досье «НГР»:
Мефодий — Митрополит Воронежский и Липецкий. В миру — Николай Федорович Немцов. Родился в 1949 г. в г. Ровеньки Ворошиловоградской (ныне Луганской) области. Учился в Одесской духовной семинарии и Ленинградской духовной академии. В 1974 г. пострижен в монашество. В 1980 г. хиротонисан во епископа Иркутского и Читинского. С 1982 г. епископ Воронежский и Липецкий. В 1988 г. возведен в сан митрополита. 21 сентября 2002 г. награжден орденом Дружбы.
— Владыка, в этом году у вас своеобразный юбилей — более 20 лет вы пребываете в архиерейском сане и 15-й год вы митрополит Воронежско-Липецкой епархии. Это было целью вашей жизни и легко ли вы ее достигли?
— Я уже 20 лет управляющий Воронежской епархией, а в сане митрополита — с 88-го года. До этого два года я был еще в Иркутске. А моему архиерейству уже 22 года. За это время я много всего пережил и перевидал.
Что же касается цели жизни, то с юности она была единственной — служить Церкви. Моя мама была очень религиозна, она привела меня в детстве в храм, и дома у нас всегда было духовное чтение, вечерние и утренние молитвы. Воспитывались мы довольно строго: всегда знали, когда какой праздник и что в праздничный день надо быть в церкви, помогать ближним. Тогда было еще много монахинь, которые жили в домах после разгона монастырей. И моя родительница, Царствие ей Небесное, тоже умерла монахиней.
Духовной литературы тогда не существовало, а если что и было, то передавалось в рукописном виде. Все это было трудно и небезопасно. Я учился в школе хорошо, но не был пионером принципиально. Свои убеждения не скрывал, и в школе все знали, что я хожу в церковь.
Поступить в семинарию сразу после школы было весьма трудно, никаких покровителей я не имел, кроме приходского священника, который меня окормлял, помогал, наставлял. Но этого было недостаточно, поэтому я по его же благословению закончил техническое учебное заведение, во время учебы служа псаломщиком в местной церкви, пел на клиросе.
— Ваши убеждения мешали вам, например, в коллективе?
— Да, у меня взгляды были определенные. Но какого-то антагонизма я не ощущал: я учился очень хорошо, и это меня выручало и в школе, и потом. Однажды был такой казус, о котором я еще нигде не рассказывал: я писал в техникуме диплом, но не был комсомольцем. Комсорг собрал группу и говорит: среди нас есть некомсомольцы, давайте этот вопрос решать. Слово «некомсомольцы» он употребил в единственном числе, прекрасно зная, что только я некомсомолец. И тогда я сказал комсоргу: «Юра, как только ты перестанешь списывать у меня „сопромат“ и „детали машин“ (а это были очень сложные предметы), я сразу вступлю в комсомол». Это вызвало всеобщий смех, и собрание на этом закончилось.
Я всегда приходил на экзамены первый, сдавал их часто без подготовки, и многие преподаватели ко мне относились очень хорошо. Я в этом вижу покровительство Божие. Например, мою сестру в школе буквально терроризировали за веру.
— Зачастую религиозные семьи достаточно закрыты по отношению к внешнему миру. И дети в таких семьях часто вырастают не приспособленными к жизни…
— Я всегда стараюсь возглавить комиссию по приему абитуриентов в нашу семинарию. И меня поражает, когда молодой человек на вопрос, что вы сейчас читаете, с таким гонором отвечает: я теперь не читаю светскую литературу. Налицо совершенное непонимание того, насколько важно учиться жизни у великой классической литературы. К счастью, меня это в семье миновало: моя мама очень много читала, бабушка прекрасно читала Дюма в подлиннике. Я был очень близок и к технике, и к литературе, и все это поощрялось в семье. Конечно, у меня и в мыслях не было стать иерархом, я хотел только служить Церкви, а дальше события развивались сами собой.
— Вы стали архиереем в годы советской власти, когда не мог человек только в силу своих умственных или духовных достоинств сделать церковную карьеру. Может быть, и в вашем случае были какие-то затруднения со стороны светских или церковных властей при посвящении в епископский сан?
— После окончания Духовной академии я был направлен в аспирантуру, куда не планировал поступать. Ученый совет академии предлагал оставить меня профессорским стипендиатом, мне это нравилось.
Но покойный митрополит Никодим (Ротов), который меня рукополагал в священники и постригал в монашество, пригласил меня и сказал: ты будешь выполнять то, на что благословит тебя священноначалие, в частности я, и поедешь учиться в аспирантуру, будешь работать при Отделе внешних церковных связей. Я позволил себе возражать, но владыка был тверд. И я принял это как волю Божию и поехал в Москву для того, чтобы учиться.
Я скажу прямо: без протеже, без покровительства ничего не происходит и не происходило, и ничего удивительного здесь нет. Скажем, когда решался вопрос моей архиерейской хиротонии, Патриарх Пимен при мне разговаривал по телефону с Советом по делам религий при Совете министров СССР, он способствовал моему избранию, и я это знаю. И я не скрываю этой поддержки Святейшего. Нигде в мире не бывает так, что человек пришел с улицы и ему говорят: вы будете завтра епископом или директором завода.
— В российской светской печати один ныне здравствующий архиерей утверждал, что кардинальное решение о вашей хиротонии принимал Комитет государственной безопасности. Может быть, все эти обвинения рассыпаются ввиду того, что и сам обвинитель был в свое время одобрен государственной властью, иначе он не стал бы епископом?
— Я не могу комментировать заявления моего коллеги-владыки. В интервью, которое он давал, было скрытое недоброжелательство, и пусть это все остается на его совести. Действительно, и контроль государства, и отбор кандидатур был — и это неопровержимый факт. Однако хочется спросить этого обвинителя: когда же он был честен: тогда, когда бил себя в грудь и говорил о патриотизме, о преданности народному делу и т. д., или сейчас, когда плюешь на свою историю и начинаешь мешать праведное с грешным? Да, я старался блюсти то, что требуют от меня Церковь и государство, и это было единственным условием существования Церкви в то время.
— Но все-таки, наверное, сейчас необходимо осмыслить историю Церкви в советский период. Ведь действительно не все могли даже поступить в семинарии, не говоря уже о высоких церковных должностях, потому что одни люди казались государству более лояльными, а другие менее.
— Каким был советский период, всем известно, и совершенно неразумно пытаться перечеркивать свою историю. Мы прекрасно знали, что все в стране под контролем государства. Один из заместителей председателя Совета по делам религий был представителем КГБ, полковником, и мы знали его. Как знали и то, что в системе КГБ существовал «церковный отдел». Мешали они деятельности Церкви? Несомненно. Насколько возможно, мы старались нейтрализовать давление на Церковь.
Деятельность Отдела внешних церковных связей сопряжена с работой за рубежом, общением с иностранцами, и это все, безусловно, было под контролем. Многие вопросы, разумеется, согласовывались. И я бы не сказал, чтобы это было так уж плохо. Я скажу другое: в любой среде — и в чиновничьей, и среди духовенства — все зависело от людей. Встречались люди, которым я и сегодня готов сказать большое спасибо за понимание церковной позиции, но были и хамы, облеченные властью, которые ненавидели Церковь, и мы к ним так же относились. И мне нечего здесь скрывать и нечего бояться.
Мне было бы стыдно, если бы меня заподозрили в сотрудничестве с ЦРУ или в связях с организациями, которые работали против того государства, в котором мы родились и живем, в котором народ нас питает и содержит. Это было бы неблагодарностью по отношению к народу…
Но я могу показать народу свои дела. В 80-м году, когда я был епископом Иркутским, мне удалось открыть в Братске, где никогда не было ни одной религиозной общины, православный приход. Я сумел доказать властям, что там нужна православная церковь. Теперь появилась возможность читать некоторые документы, которые направляли чиновники-уполномоченные в Совет по делам религий. Очень все это любопытно. Пишут, что Мефодий хоть и общительный и говорит хорошо, но на самом деле всюду проталкивает церковную идею и вообще мракобес.
— Видите ли вы сегодня какие-то болезненные процессы в жизни современной РПЦ? И как их можно излечить?
— На солнце, по-моему, тоже есть пятна, но тем не менее оно греет и грешного, и праведного. Так и в богочеловеческом организме, в Церкви есть то, что мы привносим, но это ничуть не умаляет той святости и духоносности, которые есть в самой ее природе. Сегодня после стольких застойных лет в Церковь влилось много людей со своим сформировавшимся мировоззрением. И, к сожалению, они не спешат узнать историю Церкви, ее традиции, каноны, а начинают диктовать собственное видение Церкви.
Практика показала да и жизнь наша подтвердила, что не всегда быстрое решение жизненно важных вопросов — это значит качественное. Увеличение числа слушателей духовных школ и священнослужителей еще не означает высокого уровня новых церковных кадров. К сожалению, мы должны на это идти, так как растет число новых приходов, приходится вынужденно закрывать глаза на низкий духовный и интеллектуальный уровень духовенства. Построить, отремонтировать, отреставрировать храм более или менее легко. А вот послать туда хорошо подготовленного священнослужителя — это трудно! Для этого требуются годы. Тем не менее ко мне приходят прихожане, плачут, просят: «Дайте батюшку, нам лишь бы служба была…» Приходится идти на этот компромисс, а потом смотришь: а батюшка-то и не подготовлен! Оказывается, что он Церковь и свое служение в ней воспринимал как место работы. Сегодня найти работу сложно, вот и случается, что кое-кто идет в Церковь, чтобы устроить свою жизнь… или самоутвердиться. Очень часто бывает так, что еще молодой, неопытный священник начинает вести себя как некий «старец», стремясь подчинить себе паству, добиваясь от нее слепого послушания, что крайне опасно.
— Иногда приходится видеть, как на большой дороге стоит на обочине священник и рядом с ним плакат: «Освящаю машины, двигатели и колеса. Отечественные и импортные»! Причем такса на освящение «Москвича» и «Мерседеса» разительно отличается друг от друга. Или другое, часто встречаемое явление — на улицах, на станциях и в вагонах метро можно встретить сборщиков пожертвований, которые собирают на какой-то никому неведомый храм. Как правило, по виду это какие-то священники, монахи, монахини или послушники. Благословляет ли Церковь своим служителям совершение таких своеобразных «треб», как освящение на больших дорогах машин и сбор пожертвований в общественных местах?
— Это просто какая-то карикатура на Церковь! Если те, кого мы видим предлагающими свои услуги по освящению машин за определенную таксу, — это священники нашей Церкви, то они творят безобразие. То же самое можно сказать и о сборщиках пожертвований. Но, к сожалению, сегодня есть масса шарлатанов, которые одевают церковное и монашеское платье и таким образом занимаются своим собственным бизнесом, собирая немалые деньги. Беда в том, что они выдают себя за церковных людей и тем самым порочат священнослужителей. Как вы понимаете, сейчас не составляет большого труда купить и военную форму, и рясу, что открывает большое поле деятельности для самозванцев и авантюристов.
— Некоторые священники сегодня прикреплены к военным частям, особенно на юге России, где идут антитеррористические операции. И иногда можно на фотографиях видеть священника с автоматом наперевес или стреляющего из пулемета. Немедленно возникает недоумение: как же священник может держать в руках оружие? Например, в царской России, когда существовали полковые священники, благословлявшие воинов на ратный подвиг, это было невозможно. Откуда же столь явное непонимание своих обязанностей?
— Да, я тоже видел подобные кадры и фотоснимки. Отношение к этому явлению должно быть однозначным: священник должен оставаться священником. Он может исполнить свой долг в военное время с крестом в руках, но никак не с оружием. И если он нарушил заповедь «не убий» и каноны Церкви, то он должен быть запрещен в священнослужении.
— Еще одна проблема, остро вставшая в христианской Церкви в последнее время и активно обсуждаемая в СМИ в связи с недавним скандалом в Католической Церкви, — это педофилия в среде священнослужителей или случаи сексуального домогательства к несовершеннолетним, причем не только в Америке, но и Польше, и в других странах. Конечно, хотелось бы все списать на «их нравы», ведь в Западной Церкви принят целибат, но, к сожалению, и у нас несколько лет назад всплыли факты подобного поведения епископа Екатеринбургской епархии Никона (Миронова). Как бороться с этим явлением? На Западе пришли к решению принимать в духовные семинарии только после жесткого отбора, в том числе психологического. А что делать у нас?
— Я думаю, уничтожить все пороки в обществе нельзя. Человек может прийти из хорошей, религиозной семьи, быть без изъяна, но потом он может заразиться, подвергнуться пороку, оказаться его соучастником. И никакие компьютерные исследования не уберегут его, если он сам себя не убережет.
А вот при рукоположении в священники нужен очень строгий предварительный отбор, чтобы не нанести непоправимый урон нашей Церкви, оградить ее от проникновения деградировавших личностей.
— А как обстоит дело с монастырями? Нет ли там подобных явлений?
— Пока в нашей епархии таких случаев не зафиксировано. Сегодня в Церкви более 600 монастырей — это огромная цифра. На первый взгляд хотелось бы воскликнуть с удовлетворением: слава Тебе, Господи, что появилась возможность создания такого числа святых обителей. Кажется, еще святой Дмитрий Ростовский говорил: «Молитвами иноков спасается мир». Но есть и обратная сторона этого явления: необходимо очень четкое управление всеми обителями и строгий духовный контроль, потому что в монастыри сейчас приходят самые разные люди. Я встречался даже с таким явлением, когда духовник старался пополнить монастырь людьми, лично преданными ему, служащими ему, беспокоящимися только о нем, а не о Церкви, не о духовном совершенствовании — в чем, собственно, и состоит задача монастырского служения. Такие люди ставят себе целью не возвышение духа, а возвышение своего духовника с его безраздельной вотчиной.
Так что, дай Бог, чтобы наши монастыри становились не прибежищем разного рода пороков, а местами процветания духовной жизни.
— Какие, на ваш взгляд, наиболее острые проблемы существуют сегодня в сфере церковно-государственных отношений?
— Это серьезная тема. Наше молодое демократическое государство существует уже второй десяток лет в новых социально-экономических условиях, соответственно и Церкви приходится в этих условиях жить. Но при этом церковно-государственные отношения так и не сформулированы. Они не имеют правового статуса, а построены de facto на существующих добрых взаимных отношениях. Пока идет наработка материала, который дал бы нам возможность определить свое положение в правовом поле, в рамках существующих законов. Например, закона о свободе совести и о религиозных объединениях. Пусть он несовершенен и требует даже какой-то корректировки, но пока он работает, определяет жизнь существующих в России религий и конфессий и отношение государства к ним.
Но в дальнейшем тот аналитический материал, который накопился у государственных и церковных структур, я полагаю, ляжет в основу как совершенствования закона, так и выработки концепции церковно-государственных отношений.
На мой взгляд, было бы неплохо, если бы Церковь и государство более тесно сотрудничали (с помощью государства) в социальной сфере. Сегодня и президент, и правительство выступают, например, по проблеме беспризорных детей, нищеты, стариков, малообеспеченных граждан и т. д. Церковь, со своей стороны, тоже делает немало, чтобы хоть как-то помочь. Но это отдельные попытки и разрозненные усилия, отдельные очаги благотворительности. На мой взгляд, если бы социальное служение было законодательно оформлено государством и этому было бы уделено больше внимания, Церкви можно было бы развернуть благотворительную деятельность в большем масштабе и тем самым оказать немалую услугу государству.
— Если бы лично от вас зависело изменить что-то во взаимоотношениях Церкви с государством, чтобы вы предложили?
— Так уж кардинально менять я ничего бы не стал, потому что взаимоотношения нашей Церкви и государства в лице президента и правительства развиваются сегодня нормально. Они развиваются таким образом именно благодаря очень добрым личным отношениям главы Русской Православной Церкви Патриарха Алексия II и президента Владимира Путина. Но я бы считал, что эти отношения надо укрепить, тоесть законодательно оформить.
— Необходима ли, на ваш взгляд, кодификация современного канонического права, довольно архаичного в Православной Церкви? Это касается того же церковного суда. Например, в свое время было вынесено решение о том, что участие священнослужителей в качестве депутатов в законодательных органах недопустимо, потому что это вовлечение духовенства в политику. Но при этом решение касалось лишь священников в России, а на Украине были прецеденты участия некоторых священников в избирательной кампании в качестве кандидатов в депутаты. Митрополит Минский Филарет был членом Верховного совета Белоруссии. Церковного суда нет, невозможно это опротестовать или разрешить.
Или, например, дело архимандрита Зинона. Он совершил некоторые канонические нарушения, и местный епископ наложил на него прещение. Через несколько лет Святейший Патриарх снимает своей властью эти прещения с архимандрита, что нарушает принцип субординации: кто наложил прещения, тот их и снимает. Как сделать так, чтобы каноническая жизнь имела судебную и исполнительную власть и чтобы клирик или епископ могли вынести на этот суд спорные вопросы?
— Святейший Патриарх и Священный Синод руководят нашей Святой Церковью и являются судебной и правовой инстанцией, которая решает канонические проблемы, в том числе и упомянутые прещения. Что касается церковного суда, то на Архиерейском Соборе шла речь о необходимости со временем вернуться к рассмотрению этого вопроса с тем, чтобы эта церковная инстанция имела место, ибо Церковь возросла численно и требует дополнительных систем управления. Необходимо создать общецерковную комиссию, в которую будут входить не только светские юристы, но и специалисты по каноническому праву, по церковной истории. Вообще это требует большой осторожности, так как затрагивает традиции и устои Церкви. Так что это дело будущего, может быть, ближайшего.
— В чем состоит деятельность Макариевского фонда, возглавляемого вами? Каковы его задачи и что уже удалось сделать?
— Макариевский фонд образован еще в 1867 году указом императора Александра II, назван в честь его основателя Митрополита Московского и Коломенского Макария (Булгакова), выдающегося историка и иерарха нашей Церкви. Гонорары, которые он собирал за издание своих трудов, он передавал в фонд для поощрения молодых ученых в области истории государства Российского и Русской Православной Церкви. После смерти митрополита в 1882 году премии начали вручать. Это была одна из авторитетнейших премий в России.
Макариевскую премию получали многие ученые, и светские, и церковные, в частности за выдающиеся разработки в области военной техники, например генерал-адъютант Ридигер. Последняя премия присуждена в 1917-м, а вручена в 1918 году известному иерарху — митрополиту Николаю (Ярушевичу) за работу о церковном суде.
Эта престижная премия была отменена революцией, и только к юбилею Москвы по инициативе Патриарха ее возродили, и мне по благословению Святейшего Патриарха пришлось возглавить этот фонд. Номинации остались прежними: по истории государства Российского, по истории Православной Церкви, а также по истории Москвы. Есть еще одна номинация, которую мы возобновили, — поддержка начинающих молодых ученых. В денежном эквиваленте первая премия составляет 5000 долларов, а для молодого ученого — 1500.
— Ваша епархия сотрудничает со средствами массовой информации?
— У нас есть своя радиопередача «Скрижали» (транслируется на «Радио-1» в московском регионе). У нас выходит также журнал «Исторический вестник». Мы очень плодотворно сотрудничаем с Академией наук, с Институтом российской истории, с Институтом всеобщей истории и другими академическими учреждениями. Авторы охотно участвуют в нашем журнале, и для многих он является единственной возможностью опубликовать интереснейшие, но не востребованные коммерческими изданиями работы.
— Освещаются ли на страницах вашего издания такие непростые темы, как «сергианство» или проблема отношений с Русской Православной Церковью Зарубежом?
— Мне кажется, пришло время уврачевать эту рану. Не может Церковь долго существовать в разделенном состоянии. Мы не можем судить тех людей, которые в трудную годину оказались вне отечества, на чужой земле. Но и им не стоит обвинять нас в примиренчестве, в соглашательстве, ибо многие пастыри в тяжелейших для Церкви условиях продолжали здесь свидетельствовать истину.
Взаимные обиды можно множить и множить, но Церковь тем и отличается от гражданского организма, что она должна уврачевать раны и оросить их любовью. Единение Церкви необходимо. На сегодняшний день многие вопросы, которые ставила перед нами Зарубежная Церковь, РПЦ разрешила.
Но ведь одна проблема позиции Зарубежной Церкви в период Второй мировой войны чего стоит! В то время как мы, верующие и священнослужители, несли все тяготы и ужасы войны, жертвовали всем во имя победы, они за рубежом молились об успехах Третьего рейха. Вопрос единения серьезный, но решение его, на мой взгляд, приблизилось к той фазе, когда можно говорить о конкретных деяниях.
— Вы недавно побывали в Риме. Что вас туда привело? Как можно расценить вашу встречу с католическими иерархами в контексте нынешних отношений РПЦ со Святым Престолом?
— Я был в Риме на Страстной седмице. Там ко мне обратились иерархи Католической Церкви с просьбой о встрече. Это происходило в разгар конфликта между РПЦ и Ватиканом, когда они повысили у нас статус своих епархий. Я спросил у католических иерархов и, в частности, у кардинала Каспера: «Что дало Римско-Католической Церкви создание епархий в России? Что вы от этого выиграли?» Как я и ожидал, он довольно честно сказал, что особого выигрыша здесь нет. Я тоже выразил свою точку зрения: любые вопросы лучше решать с помощью дружеского и братского диалога.
Создается впечатление, что в Ватикане сейчас нет единой политики в отношении России и Русской Церкви. Есть католические иерархи, настроенные с нами на диалог, на развитие тех отношений, которые создавались на протяжении нескольких десятилетий, на уважительное отношение к православию. Но есть и те, кто стремится, воспользовавшись религиозной свободой, взять своеобразный реванш и развернуть на исконно православной территории католическую миссию. Такая политика, конечно, абсолютно противоречит духу диалога и перспективам развития двусторонних отношений.
Марк Смирнов