 |
| Православие на Дальнем Востоке | Лев Скворцов | 11.12.2006 |
Идеи Ломоносова-филолога отразили и в то же время во многом сформировали стилевую систему русского литературного языка середины XVIII века. Он дал ответы на актуальнейшие вопросы своего времени: что следует положить в основу нового литературного языка? какое место в нем занимает народно-разговорная речь? какова роль в его развитии книжно-письменных традиций? каким должно быть в нем соотношение старого и нового («старины» и «новизны»)? какие из иноязычных заимствований могут войти в него, а какие должны быть отвергнуты?..
Восходящая к античным риторикам схема «трех стилей» («штилей») послужила Ломоносову лишь внешней формой, в которую он облек итоги собственных наблюдений и обобщений в области стилевой организации русского языка. Российские ученые и писатели до Ломоносова не различали древнерусский и церковно-славянский (старославянский) языки. Язык всех старинных книг (в основе своей церковных) они именовали «славенским». И только Ломоносов начал разграничивать церковно-славянский язык («древний моравский», «коренной славенский») и язык древнерусский («российский диалект»), оценив при этом огромную историко-культурную роль именно церковно-славянского языка в формировании и развитии русского литературно-книжного слова. Он прямо говорит о «греческом изобилии» в славенском языке, которое содержится в житиях святых и молитвословах, в переводах Ветхого и Нового Заветов, в «поучениях отеческих», в «духовных песнях Дамаскиновых» и других творцов канонов.
И вот этими словесно-духовными богатствами, художественным изобилием, по верному и прозорливому слову Ломоносова, мы «умножаем довольство российского слова, которое и собственным своим достатком велико и к приятию греческих красот посредством славенского сродно».
У Ломоносова не было, к сожалению, больших обобщающих работ по русской стилистике, и его передовые идеи в этой области долго не могли войти в научный оборот. В вопросах о взаимодействии русского и церковно-славянского языков вплоть до начала XIX века царила страшная путаница, отголоски которой встречаются и в наши дни. Между тем сам Ломоносов трактовал стилевую систему русского литературного языка именно с позиций правильного понимания взаимодействия русского и церковно-славянского языков. В самом начале «Предисловия…» он прямо говорит об этом: «…так и российский язык через употребление книг церковных по приличности (то есть по стилевому соответствию! — Авт.) имеет разные степени».
В стилистической теории Ломоносова, важные наброски которой представлены в «Предисловии о пользе книг церковных в российском языке» (1758), речь идет о зависимостях между темой («материей», предметом изложения), жанром и стилем. Для каждого жанра (имея в виду поэтику классицизма) предусматривался один из трех стилей, и никакие отклонения не допускались, ибо это, как бы мы сказали теперь, вело к «смешению стилей», к неверному, стилистически неуместному употреблению ресурсов языка, прежде всего в области лексики.
В своей работе Ломоносов говорит именно о русском языке. «Славенский язык» для него — всего лишь источник (хотя и очень важный) стилистических ресурсов «российского языка». При этом наш гениальный ученый изгоняет вовсе «невразумительные» (то есть архаические, непонятные) славянизмы, а остальным открывает доступ лишь в высокий стиль. В средний они допускаются в весьма ограниченном количестве, а в низком вообще отвергаются.
Говоря о «природном» (русском) просторечии, Ломоносов допускает его элементы по преимуществу в низкий стиль и, с очень большими ограничениями, — в средний.
Интересно, что, призывая к отказу от «диких», «странных» и «нелепых» слов, «приходящих к нам из чужих языков», Ломоносов опять-таки говорит о том, чтобы опираться на осторожное употребление «сродного нам коренного славенского языка купно с российским» (курсив наш. — Авт.).
Заметим, что дело тут вовсе не в трех стилях. Их могло быть и меньше: высокий и средний стили в совокупности, строго говоря, должны быть противопоставлены низкому; у Ломоносова граница проходит иначе: высокий (церковно-славянский) стиль резко отграничен от невысокого (природно русского), а в последнем выделяются стили: средний (нейтральный) и низкий (сниженный, простонародный). Главный вопрос для Ломоносова: как и из чего эти стили рождаются? Основной его тезис — эти стили возникают «от рассудительного (то есть умелого, обдуманно-осознанного, творчески оправданного. — Авт.) употребления и разбору» различных по происхождению и эмоционально-экспрессивной окраске «родов речений».
Пафосом языковой теории и практики Ломоносова явилась борьба за создание литературного языка на общенациональной основе (включая упорядочение научно-технической терминологии с заметной ее русификацией). Воспользовавшись живым («природным») русским языком, Ломоносов (там, где нужно) облагородил его, возвысив и украсив элементами книжного литературного и церковно-славянского языков. Основополагающий строй выдвинутых Ломоносовым норм и стилей русского языка (в «Российской грамматике», риториках, в «Предисловии о пользе книг церковных…») определил дальнейшие судьбы его развития на века вперед. По выводу академика С.П. Обнорского, этот строй «пережил эпоху творческой деятельности Пушкина и служит живой основой современного нашего языка».
Сам А.С. Пушкин признавал книжно-славянскую стихию живым структурным элементом русского литературного языка. Отказываясь от «славенщины» на первом этапе своей стихотворной деятельности, Пушкин в конце 20-х годов XIX века пришел к творческой идее сопряжения церковно-библейского слова и стилей русского литературного языка. Это языковое открытие стало, по слову П. Вяземского, основой пушкинской «исторической народности».
В семантике многих церковнославянизмов сохраняются отголоски древних значений и употреблений. В этом состоит их большая художественная и культурная ценность.
В литературе классицизма церковнославянизмы были обязательным элементом возвышенного языкового употребления. Поэты-декабристы видели в них средство выражения гражданского пафоса. Романтики использовали их для формирования жанрово-стилистических особенностей книжной поэтической речи. Однако к началу 40-х годов XIX века вопрос о церковнославянизмах был окончательно снят самой практикой художественной русской литературы. Ведь для зрелой литературы вопрос об источниках — отнюдь не главный: в ней складывается единая система грамматических и стилистических средств с тонко проработанным набором и взаимоперетеканием синонимов, отличающихся друг от друга еле уловимыми переходами смысла.
Сравн. прозябание, прозябать — «прорастать» (старое значение) и «вести бесцельное и пустое существование» (современное значение); злободневный, злободневность (с первой частью зло — «забота», см. довлеет дневи злоба его; при современном зло — антоним добра и блага); забвение — «выпадение из общей памяти» (старое) и «забытье» (современное); возмездие — «высшая кара» или «награда» (старое, см. однако: безвозмездный и безвозмездно) и «наказание, отплата» (современное, см. у Блока: поэма «Возмездие»).
Если в ломоносовские времена стилистическая окраска слова определялась в основном контекстом и жанром, то к середине XIX века высокие или поэтические слова, восходящие к церковно-славянской традиции, обретают способность самим своим присутствием сообщать определенную стилистическую окраску контексту. Это было началом новой стилистики русского языка. Сравн. воздвигнуть гонения (есть у Достоевского) и воздвигнуть храм — «построить» (и переносное); деяния — «подвиги, поступки, происшествия» (в старом языке) и «дела, свершения» (в современном языке). Глагол созидать (сущ. созидание) сохраняет и в современном языке смысловой компонент творчества — «связанный с грандиозностью действия, свершением творческого замысла» и т. п.; внимать, внять — «понять, постигнуть» (в старом языке; см. в пушкинском «Пророке») и «слушать, воспринимать слухом» (в современном языке, с оттенком книжности).
Бывшие церковнославянизмы пополняют ресурсы русских поэтизмов, обогащают семантику языковых средств, сохраняя богатый смысловой и экспрессивно-стилистический потенциал для его поэтического воплощения. См., например: Ты правды лик увидел; Солнца ясный лик (у Пушкина); И загадочных древних ликов // На меня поглядели очи (у Ахматовой), Сквозь легкое лицо проступит лик (у Цветаевой) и т. п.
Церковнославянизмы (тот же лик — в отличие от лица) словно бы хранят «воспоминания» о своей древней истории и былых употреблениях. Эта вековая «память» слов — источник их многообразных поэтических использований, углубления и просветления духовного смысла слова, особенно когда речь заходит о предметах, связанных с богословскими темами. Под влиянием структурно близких церковнославянизмов исконно русские слова приобретали новые отвлеченные значения, одновременно сохраняя связь с живой разговорной речью. Тем самым церковнославянизмы содействовали процессу сближения книжно-отвлеченной лексики с семантикой народной живой речи, способствовали сохранению и укреплению духовности русского слова. Сравн. синонимический ряд: путь — стезя — дорога — колея — тропа и т. п. См. переносные употребления: пути Божии, пути Провиденья неисповедимы, идти путем правды, пути жизни; мирная стезя, стезя жизни, стезя правды; всякому своя дорога (жизни), дорога правды, пойти по худой дороге; по накатанной колее, выбиться из колеи; найти свою тропу, неведомые тропы, тропа жизни, избитая тропа, верная тропа, не вались с тропы (у В. Даля: не иди против обычая) и т. п.
«С отвычкою от употребления славянских слов, — замечал наш выдающийся поборник чистоты русской речи А.С. Шишков, — теряется богатство и сила русского языка. А потому необходимость рассуждать о коренном значении слов, черпать из сего богатого источника, восходить как можно далее к началам оного — суть единственные средства к обогащению и усовершенствованию нашей словесности».
Пушкин назвал Ломоносова «первым русским университетом». Но первый университет важен и необходим лишь для своего времени. Путь просвещения и науки ведет к тому, что знания наши постоянно пополняются и совершенствуются, за первыми университетами приходят вторые, третьи, четвертые. Так накапливаются в памяти народной культурные, научные, поэтические и духовные богатства.
Друг Пушкина поэт П. Вяземский в книге «Фонвизин» писал: «Повторять (за Ломоносовым) безусловно то, что он говорил о пользе славянских книг, — то же, что ограничиваться чтением Псалтыря и „Арифметики“ Магницкого потому, что он называл их вратами учености своей. Но всегда оставаться в воротах — значит никуда не войти».
Однако не забудем и справедливых пушкинских слов о том, что в науках российских (в той же грамматике и стилистике) Ломоносов «произвел сильнейший переворот и дал им то направление, по которому они текут ныне». «Течет», то есть развивается, и русский язык. Как полноводная река, он несет в себе разное, в том числе и всякий речевой «мусор». Но здоровые, творческие силы русского слова, к которым в первую очередь нужно отнести церковнославянизмы, не дают реке обмелеть, стать стоячим болотом. Божественные глаголы в Книге книг — Библии — будут по-прежнему жечь сердца людей. Великие духовные и творческие традиции имеют свое продолжение. И в этом смысле их отмеченные Божиим даром зачинатели и реформаторы — наши постоянные и живые современники.
Лев СКВОРЦОВ, доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой русского языка и стилистики, проректор по научной работе Литературного института им. А.М. Горького
