В очереди на исповедь я была третьей. Впереди стояли мои соседки, сестры-старушки. Первая — крупная, в больших мужских ботинках и в цветастой шали с кистями, а вторая — маленькая, в сером вязаном костюмчике и в такой же вязаной шапочке. Понять, кто старше, было уже невозможно, но большая была, видимо, покрепче, потому что командовала маленькой. Хотя та ее совсем не слушалась: нарочно поворачивалась не в ту сторону и вообще всячески тормозила. Большая, поддавшись на искушение, шепотом ругалась, и тогда на лице маленькой проступала едва заметная тень удовлетворения. В общем, симпатичные были старушки. Только с ними невозможно было соблюсти никакую тайну исповеди. Как ни старался молодой священник отодвинуть очередь подальше от исповедующихся, как ни отгораживался, а тайну сохранить не удавалось. Большая старуха была глуховата, а голос имела от природы низкий, поэтому ее грехи были слышны абсолютно всем. Я попыталась было заткнуть уши пальцами, но сразу отдернула, догадавшись, что тогда не буду слышать молитв службы. Оставалось терпеть и пропускать мимо ушей. Нет, я ни за что не расскажу о грехах моей соседки. Скажу только, что до такого уровня духовного очищения мне лично еще очень далеко. При этом старушка громко плакала и так ругала себя, что священник ее долго утешал и уговаривал. Удивительная это была очередь грешников — в ней стояло очень много бедных и плохо одетых людей. Лишь изредка виднелась шуба или дубленка, а так все больше поролоновые куртки с искусственным мехом, подростковая обувь и платочки, платочки, платочки. Лица у всех были бледные, серьезные, в руках у некоторых дрожали листочки с грехами, написанными заранее. Ведь грехи легко забываются, на то они и грехи. Наконец большая старуха вскрикнула басом: «Батюшка, прости меня, дуру грешную!» — и уступила место следующему. Маленькая старушка подошла к батюшке и тоже на всю церковь, прости Господи, объявила, что грехов своих не помнит, но что у нее есть бумажка под кофтой. «Сейчас я ее, батюшка, достану, и ты уж все сам прочти, а то у меня и очков нету. Говорила вон ей очки купить, а она взяла и себе конфеты купила. А мне не дает». Рассказывая все это, старушка дрожащей рукой протянула батюшке бумажку, и он стал внимательно ее читать. А потом широким жестом накрыл голову старушки епитрахилью и отпустил все грехи. К концу исповеди произошел маленький скандал, не скандал, а легкое недоразумение. Большая старуха вдруг вспомнила еще какой-то свой грех и вновь встала в очередь. Утомленный батюшка, увидев ее, даже всплеснул руками и, весь покраснев, стал отмахиваться: «Иди, иди с Богом, два раза нельзя!» Но она успела все-таки прокричать что-то. А после службы и причастия радостные старушки сидели в скверике возле церкви и вели столь загадочный разговор, что я не выдержала и присела рядом, делая вид, что просто отдыхаю. «Джулька-то опять хвостом вертит, а ведь лучше Марка Антония не найдешь. Ласковый, глазастый, чистенький, конфета прям, а не мужчина», — сказала большая старуха. «Не знаю, Ольга, мне Матвей больше нравится. Похож на Сергея твоего покойного. Решительный мужчина, с характером.» «Ну да, с характером! Нажрется и ревет, как телок. И ходит, и ходит, как лось в кепке, тьфу! И во-первых, не Матвей, а Матео, сколько раз я тебе говорила! Все назло переиначишь, в грех только вводишь после причастия». «А ты не греши, кто ж тебя заставляет. А то никакой исповеди не хватит». «Ох, и змея ты, Рита, ох и змея. А Сергея моего зачем приплела? Думаешь, не знаю, как ты к нему ходила, пока я на дежурстве была. Когда, когда, в 47-м! Вот уж, точно, вылитая Розанна! И на мужиков так же бросалась». Судя по всему, старушки обсуждали бразильский телесериал «Земля любви», сценарий которого загадочным образом совпадал с их жизнью. Впрочем, сюжет, когда он любит ее, а она любит другого — вечен, как соответствующая геометрическая фигура. Ольга и Рита еще долго, поругиваясь, но с удовольствием, обсуждали, кто кого любил, а потом пошли в магазин покупать пряники, чтобы вечером попить чайку у телевизора. Праздник продолжался сам собой, он не требовал никаких условий, кроме одного — чтобы душа была чиста.
