 |
| Русский дом | Александр Александров | 09.12.2006 |
И.И. Панаев, «Воспоминания»
Так по-человечески тепло и необычно вспоминал о Некрасове современник, знавший его в течение несколько лет, работавший с ним вместе, немало претерпевший от него в личном плане. Однако редактор понял, что главное в поэзии Некрасова — свет любви, но на протяжении многих лет идеологи усиленно создавали образ бескомпромиссного борца, гневного обличителя: «То сердце не научится любить, которое устало ненавидеть». Этот чеканный афоризм запоминается, но не объясняет душу Некрасова.
Александр Блок, отвечая на вопрос знаменитой анкеты Корнея Чуковского о народолюбии Некрасова, написал: «Оно было неподдельное и настоящее, то есть двойственное (любовь — вражда)». С годами я всё убеждённее не соглашаюсь с ответом любимого поэта и публициста, ненавидевшего либерализм. И дело тут не в личных оценках или раздумьях, а в нашей реальной действительности, в тех безднах ненависти, откровенной вражды к русскому народу в словах и действиях, свидетелями которых мы явились на рубеже веков. Блок не представлял, до каких глубин дойдёт нелюбовь к России через век. Если у Некрасова — «любовь — вражда», то что же тогда фраза, брошенная Солженицыным в «Архипелаге Гулаг»: «Нет на свете нации более презренной, более покинутой, более чужой и ненужной, чем русская»? Кто у Некрасова, какой лирический или даже отрицательный герой мог произнести такое?
При прямых высказываниях о Родине раздумья поэта наполняются таким пафосом, что вообще кажутся сегодня некоторым «продвинутым» господам наивными и устаревшими: «Любовь к отечеству заключается прежде всего в глубоком, страстном и небесплодном желании ему добра и просвещения, в готовности нести ему на алтарь достояние и саму жизнь…». Но именно такой любви исполнены творчество и борьба самого Некрасова, хотя он постоянно оставался недоволен собой:
… Я к цели шёл колеблющимся шагом,
Я для неё не жертвовал собой,
И песнь моя бесследно пролетела
И до народа не дошла она,
Одна любовь сказаться в ней успела,
К тебе, моя родная сторона.
Ныне мы не согласимся с начальными строками этого признания: поступь поэта была твёрже многих из тех, кто победительно шагал и шагает по жизни, песнь его через самопожертвование дошла до народа, стала своей и поётся порой без знания автора, как «Коробейники» или «Что ты жадно глядишь на дорогу?», но, может быть, как никогда скудно востребована эта Муза, зовущая в пугающий путь: «в стан погибающих за великое дело любви». Однако спасительна — только любовь:
За то, что я, черствея с каждым годом,
Её умел в душе моей спасти,
За каплю крови, общую с народом,
Мои вины, о родина! Прости!
Эти вины — во множественном числе — давно прощены Россией. Теперь впору нам попросить прощения у Некрасова за то, что мы «черствея с каждым годом», порой не можем вместить в своё сердце столько любви, праведного гнева и подлинного лиризма, сколько разлито в стихах Некрасова.
Всё рожь кругом, как степь живая.
Ни замков, ни морей, ни гор…
Спасибо, сторона родная,
За твой врачующий простор!
Как это прекрасно и точно: «врачующий простор». Едешь по бесконечным просторам — и впрямь невзрачный пейзаж, скромные сельские виды, но щемит сердце у каждого русского от этого врачующего простора.
И ещё несколько слов о народолюбии Некрасова без всякой вражды. Каждое лето поэт проводил сначала в фамильном Грешневе, потом, с лета 1862 года — в купленной после смерти отца Карабихе Ярославской губернии, в кругу своих друзей-охотников. Впервые в русской литературе он посвящает «Коробейников» «другу-приятелю Гавриле Яковлевичу (крестьянину деревни Шоды Костромской губернии)».
Почитай-ка! Не прославиться,
Угодить тебе хочу.
Буду рад, коли понравится,
Не понравится — смолчу.
Гавриле, а потом и поющему народу — понравилось. А нам, нынешним, нравится?
