Сегодняшней молодежи вместо подлинных ценностей «подаются» ядовитые суррогаты Нередко в печати появляются тексты, относящиеся к разным временам и разным цивилизациям и показывающие это вечное недовольство стариков: повсюду одно и то же, постоянно рассуждения о разного рода пороках молодежи, о неуважении к старшим, о неумении полнокровно жить и т. п. После всех цитат — вывод: отцы всегда сетовали на молодое поколение, так что не стоит вслушиваться в их брюзжание. Всегда ворчали и будут ворчать, а человечество, несмотря ни на что, живет, идет своей дорогой. Так что нечего беспокоиться. Человечество и впрямь пока живет, но какова судьба тех цивилизаций, от которых остались упомянутые тексты? А нет их уже. Поэтому лучше не торопиться с выводами. Другой пошлый шаблон, всегда обнаруживающий себя при рассуждении о молодежи, — это утверждение, будто она постоянно устремлена к прогрессу, будто именно она обновляет бытие в отличие от консервативно настроенного и отживающего свое поколения отцов. Нетрудно, однако, сообразить, что для внесения в жизнь чего-то истинно нового следует основательно познать, освоить уже существующее, иметь богатый интеллектуальный опыт. Молодежь опыта не имеет, поэтому как раз она весьма консервативна (за видимым радикализмом и фрондой) в своих воззрениях и действиях. Иллюзия же «новизны» создается тем, что молодые часто в порыве самоутверждения руководствуются принципом «противоположного общего места» (Тургенев), то есть просто меняют знаки оценок в устоявшихся мнениях. Взрослые говорят: «белое», недоростки непременно: «черное». Кому-то это представляется весьма оригинальным и «смелым». Молодому человеку хочется заявить о себе, сказать что-то, а сказать пока нечего. Он начинает порою изрекать сущий вздор, но нередко не сознает того, а внутреннее чувство подтачивает, не позволяет вовсе не ощущать правду, и правда та о себе подчас страшна. Все это совершается на фоне известных возрастных физиологических изменений — и оттого еще мучительнее. Выразить в полноте подобное состояние доступно только гениально одаренному человеку, поэту, другие лишь смутно терзаются. Достаточно прочитать стихи шестнадцатилетнего Лермонтова, чтобы увидеть: тут ад в душе. Оттого так любим молодыми этот поэт: он гениально выразил их внутренний конфликт с окружающим миром. Многие молодые находят выход из создавшегося кризиса, прячась в мире виртуальных ценностей, в игровой стихии, хотя бы на время в нее погружаясь, ибо она помогает забыться, ощутить себя, пусть в мечтах, самым умным, талантливым, всепобеждающим. Наиболее слабые убегают просто в наркотическое опьянение — статистика здесь таит уже, как известно, угрозу для здоровья нации. Бегство от реального мира куда бы то ни было — своего рода самоубийство. Грех. Самоубийство же подлинное — еще один выход из душевного ада: статистика и в том неумолимо угрожающа. Всему этому можно противопоставить единственно: терпение, смирение и труд. Многие тому и следуют, но, беремся утверждать, если все это не будет одухотворено неким высшим смыслом, то становится оно как-то ненадежно и всегда готово сорваться в безысходность. Скажем яснее: нужна вера. И вера не в абстрактные начала, а в полноту Истины, как она выражена в Православии. Да вот беда: такие утверждения кажутся слишком многим теперь банально скучными и ненадежными. Подлинное воспитание должно строиться на укоренение в душе понятий «надо» и «нельзя». Нынешняя система (по доктору Споку) основывается на слове «хочу». Можно смело предсказать: так намечается путь к гибели. В нынешнем либеральном сознании взращивается понимание свободы как вседозволенности (если чего-то нельзя, то какая же свобода?). Всех несогласных с этим немедленно обвиняют в стремлении к сталинской (ежовской, бериевской и т. п.) деспотии… Трюк в общем-то дешевый, но срабатывает безукоризненно. Стоит, однако, заметить: свободолюбие молодых проявляется лишь в противостоянии старшим (лебезятниковском желании «огреть протестом»), тогда как в самой молодежной среде царствует жесткий конфоризм и то, что Достоевский называл «рабством у передовых идеек». Вседозволенность есть рабство у греха. Но так как понятие греха (повторим) в безбожном обществе выветрилось, то все, что вожделенно, объявлено благом. Понятия добра и зла вообще определяются для каждого пониманием смысла жизни, целей бытия. Добро — это то, что споспешествует достижению намеченной цели, зло — все, что тому препятствует. Что же нынче вбивается в сознание как смысл пребывания человека в подлунном мире? Этот смысл сведен к незамысловатым слоганам: «жить надо в кайф» и «бери от жизни все». (Тем, кто скажет, будто последнее лишь простенькая реклама прохладительного напитка, ответим: именно так незамысловато, под маскою рекламы вколачиваются в молодых важнейшие жизненные принципы). Труд и терпение могут быть взращены как жизненные ценности, свободно избранные человеком, лишь на православной основе. Но вот г-жа Хакамада недавно заявила, что религиозное воспитание нежелательно, даже недопустимо в нашей стране, поскольку оно человека якобы зомбирует. (У дамы ясный след давних возрастных комплексов: как вывернулись в сознании наизнанку вечные ценности, так та вывернутость и сохраняется в неприкосновенности): пусть свободно развивается порок… «Незомбированному» молодому сознанию сегодня подсовываются ядовитые суррогаты вместо ценностей подлинных, и молодежь легко поддается на уловку. (Потому, скажем, и нежелательно для сил зла подлинное воспитание: тогда труднее будет обманывать подделками). Рассмотрим лишь один пример. Толстой называл когда-то музыку «стенограммою души». Кто хочет узнать душевные движения нынешних молодых людей? Послушайте ту музыку, которая заставляет их зомбированно дергаться и извиваться с поднятыми руками и бессмысленными улыбками. Не страшно? Массовая культура, через которую и внедряются в сознание все мерзкие, примитивные суррогаты, «принципы» и обманы, а то и неприкрытая бесовщина, — эта суррогатная культура ныне господствует повсеместно, всему иному ставятся видимые и невидимые препятствия. Для прикрытия используется ложный шаблон: что поделаешь, спрос рождает предложение, не хотят, дескать, молодые слушать Бетховена, им подавай Земфиру или Иванушек. Но ведь все наоборот — навязываемое предложение диктует принципы спроса, формирует вкусы так, что человек становится невосприимчив к высокой культуре, предпочитая ей любую дребедень, дрянь. Запретить это нельзя, потому что та же г-жа Хакамада первой начнет кричать об ущемлении свободы. Получается, запрещать можно только Православие?.. Вспоминается одна притча, относящаяся еще ко временам античности. Некий философ прогуливался по саду со своими учениками, и навстречу им попалась гулящая девица. «Вот ты гордишься своими подопечными, — сказала она учителю-мудрецу, — но стоит мне поманить их за собой, и многие покинут тебя». — «Да, — ответил тот, — потому что я веду их вверх, а ты поманишь вниз». Вот сегодня это и происходит: молодежь увлекается вниз. Ее, если использовать внедряемый новояз, опускают — и она этому почти не противится. Ныне внутренняя ущербность, порождаемая вечными возрастными комплексами, соединяется в молодежной среде с навязываемой извне ущербностью мировосприятия — и небезуспешно. Ущербность вообще всегда агрессивна и постоянно пытается навязать себя как норму. Для этого она захватила все средства, через которые можно навязать обществу собственные ущербные идеи. Это делается и прямо, и косвенно. Но все — под прикрытием борьбы за свободу. Не станем обманываться: та свобода, за какую борются, например, наши теледельцы, — это свобода делать и пропагандировать низменное и умножать собственные барыши. За такую свободу они горло перегрызут, покрывая все дешевой демагогией. За свободу показывать гадкий фильм Скорцезе, за свободу демонстрировать застекольный блуд, за свободу заливать экран кровью… И если от всего этого человек, жизнью умудренный, имеет силы отвернуться, то молодой несмышленыш примет в душу заразу как норму. Врагу нужно одно: превратить людей в скотов. И легче совершать это с молодыми людьми. Достоевский из дальнего времени нашему диагноз поставил: «Дьяволова идея могла подходить только к человеку-скоту… Если не будет жизни духовной, идеала Красоты, то затоскует человек, умрет, с ума сойдет, убьет себя или пустится в языческие фантазии». Все это мы и видим в нынешней реальности — в нарастающей прогрессии. Неужели все так мрачно? Неужто нет хороших молодых людей? Если бы вовсе не было, тогда и разговор затевать бесполезно. Есть и такие, что сердце радуется. Но тревожит вопрос: куда идет большинство — в храм или на бесовские игрища? Связь времен рвется жестоко — но неужто бесповоротно? От ответа зависит ни много ни мало — судьба человечества. Порою охватывает ощущение: человечество вступает в состояние агонии. (Она, впрочем, может еще долго длиться). Так ли это? Сегодня насущнейший вопрос: кто мы, Содом или Ниневия? Содом, где не нашлось и малого числа праведников, чтобы быть пощаженными, или Ниневия, в покаянии избежавшая грозного наказания? Так хочется ощущать себя Ниневией! Но люди Ниневии покаялись тяжким покаянием и «обратились от злого пути своего» (Иона, 3.10). А мы? Вопрос не риторический: я не знаю ответа на него.
