Россия на Кавказе: «друзья» и «враги» Кавказское направление внутренней и внешней политики является одним из центральных для постсоветской России. Для России путинской это тем более значимое направление, так как само воцарение «Владимира Владимировича» стало возможным во многом благодаря «контртеррористической операции» в Чечне, которой предшествовали известные события вокруг дагестанских сел Карамахи и Чабанмахи. Таким образом, для правящего режима чеченский и — шире — северокавказский вопрос является не только принципиальным, но и знаковым. Основой кавказской политики нынешней власти является силовая интеграция исламского Кавказа в «единую и неделимую Россию», враги на этом поприще определены предельно конкретно, а посему какое-либо отступление на данном направлении для Кремля смерти подобно. Как известно, союзниками Кремля в его кавказской политике избраны постсоветские этнократические номенклатуры, нежелательными, но неизбежными при определенных обстоятельствах партнерами — национал-криминалы, а непримиримыми врагами — кавказские «ваххабиты» и прочие «исламские экстремисты». Кремлевский режим и его идеологи представляют дело таким образом, как будто поддерживая промосковские номенклатурные элиты, Россия отстаивает на Кавказе модернизационный проект и противостоит архаичному варварству исламских мракобесов, стремящихся ввергнуть этот регион во мрак Средневековья. Но так ли всё обстоит на деле? Ведь что такое модернизация? Модернизация всегда характеризуется разрушением замкнутых партикулярных ниш и созданием универсальных пространств экономики, политики и культуры. Модернизация кладет конец господству местнических кланов, уничтожает сословные барьеры, вовлекает широкие социальные слои в активное цивилизационное творчество. Наконец, модернизация ниспровергает власть социально безответственных клерикалов, правящих через опосредованный духовный контроль над десакрализованными военно-политическими элитами. По всем этим параметрам, поддерживая коррумпированные этнономенклатуры и подавляя исламскую оппозицию, Россия проводит на Кавказе контр-модернистскую политику, консервируя тем самым архаичный феодально-племенной уклад. Сегодняшний Кавказ — регион колоссальных несоответствий. Это несоответствие между демографическим и пассионарным подъемом кавказцев, с одной стороны, и всеобщим социальным застоем и апатией, с другой. Несоответствие между наличием значительных природных и трудовых ресурсов и невозможностью использовать их для развития региона. Наконец, это несоответствие между архаичным племенным укладом горцев и квазимодернистским укладом кавказских горожан. Но главное противоречие, мешающее развитию Кавказа и лишающее его исторических перспектив, — это несоответствие между наличием значительного потенциала общекавказского единства и глубоким разделением общества по этническим и клановым границам. Именно многочисленные этнические, местнические и клановые структуры, разделившие потенциально единое социальное пространство Кавказа на замкнутые паразитарные ниши, являются основой губительного коррумпированного уклада, выталкивающего сотни тысяч (а то и миллионы) лишенных перспектив кавказцев в экономическую иммиграцию. «Большой проект» Следует признать — Большая Россия за несколько веков своего господства на Северном Кавказе так и не смогла предложить ему универсалистского модернизационного проекта, способного упразднить феодально-племенную чересполосицу и объединить этот регион в единое социокультурное пространство. Даже самый что ни на есть универсалистский и интернационалистический советский режим правил Кавказом посредством искусственно выведенных «нацкадров», этнических партноменклатур, поделивших универсальное цивилизационное наследство имама Шамиля на обособленные национальные квартирки. Нынешняя Россия, мятущаяся между Сциллой «гражданской нации» и Харибдой «многонационального народа», не может ни интегрировать кавказцев в единую «российскую нацию», ни наделить русских и кавказцев равной национальной субъектностью для установления полноценных партнерских отношений. Россиянские идеологи, изъявшие из паспортов и анкет графу «национальность», вроде бы решились на первый шаг по направлению к строительству гражданской нации. Однако негласная охота в российских (и не только русских!) городах на «лиц кавказской национальности», среди которых сотни тысяч граждан России, не оставляет от политики общенациональной консолидации «россиян» и камня на камне. Да и потом, даже при отсутствии поощряемой государством административно-полицейской ксенофобии создание единой гражданской нации из таких чрезвычайно культурно различных субстратов, как русские и кавказцы (среди прочих), представляется чрезвычайно сложной задачей. Ее решение требует наличия мощного центростремительного, универсалистского импульса, способного преодолеть партикулярные тенденции узкоэтнического характера. Таковыми исторически выступают лишь Большие Проекты универсального надэтнического характера. В Евразии таким Большим Проектом была коммунистическая идея, ставшая цементирующей основой для «новой исторической общности людей — советского народа», в Америке ту же роль играла и играет «американская мечта», объединившая выходцев из всех континентов мира в единую гражданскую нацию. Впрочем, почти все крупные нации континентальной Европы были созданы именно на основе универсальных культурно-политических проектов, выбивших почву из-под локальных этносов, интегрированных в консолидированные культурные нации. В той же Франции таким проектом была идея Республики, однако в данном случае мы имеем скорее «средний», чем «большой» проект, объединяющий людей не на основе некоего Идеала поверх культурных различий, но на основе хоть относительно открытой, но все же вполне определенной культуры. Это очень принципиальное различие, потому что интеграционный потенциал «средних» (культур-унификационных) проектов на порядок уступает потенциалу «больших» (чисто универсалистских) проектов. Средним проектам под силу объединить более-менее схожие субстраты в единую культурную общность, но они не справляются с задачей культурного и политического объединения чрезвычайно различных между собой этнических групп — для этого нужен Большой Проект. А вот его-то у России как раз нет и, судя по всему, уже не будет. Следовательно, не будет у нее и проекта, который позволил бы органично интегрировать Кавказ в универсалистское пространство Русского Модерна. Русский Модерн (проект «национальной России»), если ему вообще суждено состояться, может представлять собой никак не «большой» (универсалистский), но только «средний» (культурнический) проект, который позволит, в лучшем случае, обеспечить и закрепить единство русских и русифицированных угро-тюркских народов Поволжья, Урала и Сибири. Что же касается Кавказа, то российская политика в этом регионе противоречит как модернизационным потребностям Кавказа, так и модернизационным задачам самих русских, которые увязли в противоречиях архаичного и коррумпированного региона, чьи паразитарные кланы захватили и продолжают захватывать многочисленные ниши жизненного пространства не только на Кавказе, но и в самой России. Тем самым Россия не только взваливает на свои плечи вечное дотирование республик-доноров, но и создает тем самым все предпосылки для массовой миграции в нее людей с отличной культурной идентичностью, привычно объединенных в кровно-родственные кланы с неизбежно паразитарной по отношению к модернистской цивилизации ориентацией. Проект кавказской модернизации С этой точки зрения развитие т.н. «ваххабизма» выглядит стихийным модернизационным ответом кавказских народов на исторический тупик, куда их загоняет политика Кремля. Именно прокремлевские режимы основаны на консенсусе этнических кланов, тогда как «ваххабиты» выступают за преодоление этнической замкнутости, противопоставляя племенному родству братство по вере, формирующее единую цивилизационную идентичность кавказских мусульман. В данном случае не принципиально, что «ваххабизм» возник на Кавказе в результате миссионерской деятельности арабских эмиссаров. Зачастую большие модернизационные проекты базируются на идеях, инородных по отношению к среде их реализации, как это было, к примеру, и в случае с коммунистичес- ким проектом в России. Но, как и советский коммунизм, северокавказский «ваххабизм» превратился в оригинальный цивилизационно-модернистский проект, не сводимый к подражанию посторонним цивилизациям. Более точно именовать его исламским радикализмом, который выработал специфическую реформистскую политическую модель, не свойственную ни одной арабской стране. Ведь любая исламская страна, включая ваххабитскую (без кавычек) Саудовскую Аравию, представляет собой всего лишь клерикальное государство. В той же Саудовской Аравии безраздельно правят король и обслуживающие его улемы, при этом никаким соучастием широких народных масс в религиозных и политических процессах там и не пахнет. То же можно сказать и об Иране, представляющем собой общество безраздельного господства мулл, опирающихся на не всегда лояльную им государственную бюрократию. Та модель общественного устройства, которая была обкатана на Кавказе, в основном в Дагестане и Чечне, частично и в других республиках, в корне отличается как от арабского, так и от иранского опыта. Основной социальной ячейкой кавказского исламского радикализма стал джамаат — самоорганизованная община верующих, готовых с оружием в руках защищать свое право жить по шариату. Джамааты основаны на чрезвычайно демократических принципах, все их члены принципиально равны. Лидеры, необходимые для осуществления политического, хозяйственного или военного руководства, выбираются членами джамаата и не обладают какой-то автономной от общины легитимностью. Важная особенность джамаатов — их принципиальная интернациональность, в отличие, кстати, от суффийских братств, зачастую созданных по узкоэтническому принципу. Именно эта особенность джамаатов являлась главной угрозой для этноплеменных криминальных и номенклатурных элит, увидевших в т.н. «ваххабитах» радикальную силу, способную объединить в борьбе за свои права, за лучшее будущее, за наднациональные перспективы Кавказа всех жаждущих справедливости верующих, независимо от их национальности. Фактически исламские модернисты стихийно предложили Кавказу такую модель будущего, где, в отличие от классических ближне- и средне- восточных муллократий, отсутствует кастовая монополия на цивилизационный проект, где он является общим достоянием активно соучаствующих в нем масс. В этом безусловная параллель между ним и европейскими модернистскими проектами, основанными на вовлечении широких масс горожан в культурную и политическую жизнь. Авангардный ислам Но если в свете сказанного выше «ваххабизм» является всего лишь одним из модернистских проектов (скорее «больших», чем «средних»), то в другом он отличается важной особенностью, делающей его уникальным политическим феноменом. «Ваххабитский» проект предполагал для Кавказа чисто кшатрийскую религиозно-политическую модель, аналогом которой в европейской истории является только империя Каролингов. Что интересно, как в первом, так и во втором случае кшатрийский метаполитический проект не требовал бюрократического обеспечения и клерикального доминирования, нейтрализующего любые реформистские устремления. Именно на примере Европы мы видим, что клерикальная модель невозможна без бюрократии, без клерикального государства, возникшего на Западе после папской революции 1075 года. Империя же отца-основателя Западной Европы Карла Великого в ее первозданном виде не была государством, она не имела бюрократического аппарата и даже столицы. Ее цивилизационный авангард (каролинги) представлял собой сообщество одновременно духовных и военно-политичес- ких вождей, объединенных общей героической активностью на пути отстаивания священных ценностей Христовой веры. Фактически именно этой модели соответствует кавказский «ваххабизм», не направленный на создание государства, как того хотели секулярные кавказские националисты. Джамааты в конечном счете были объединены в Конгресс народов Чечни и Дагестана, а военно-политическим руководством проекта стал не государственный орган или теневое правительство, но военно-политический совет моджахедов (Маджлис- шура), объединивший «ваххабитских» командиров (амиров) в эдакий кавказский аналог «круглого стола» рыцарей короля Артура. Так именно на Кавказе фундаментализм впервые приобрел характер не клерикального, но военно-политического, не элитарного, но массового Ислама. Кавказ вырвался не только в авангард цивилизационных процессов на территории России, но в принципе стал реформистским плацдармом всего Исламского мира, полигоном, на котором была апробирована наиболее авангардная Исламская политическая модель. Россия и ислам Один раз мы уже поставили на светские националистические режимы в мусульманских республиках Средней Азии и Кавказа, опасаясь прихода к власти «фундаменталистов». Фундаменталисты к власти не пришли, однако наши бывшие «союзники» как ни в чем не бывало предоставляют свои территории под американские военные базы, готовя тем самым плацдарм для экспорта американского военного присутствия на территорию непосредственно РФ. Благо, создать на нашей территории пару-тройку горячих точек для последующего «миротворчества» не составит особого труда. Отсюда очевидно, что архаичный и раздробленный Юг становится легкой добычей враждебных сил, стремящихся взломать через исламское подбрюшье саму Россию, втянуть ее в конфликт с радикальным Исламом и таким образом нейтрализовать сразу двух потенциальных врагов США и Израиля. В этой связи донельзя подозрительным является совпадение внешнеполитических приоритетов Кремля с американской стратегией: оба центра силы борются с «исламским экстремизмом», поддерживая при этом светские националистические режимы. Так обстоит дело в Средней Азии, так оно обстоит и на Кавказе, где США подсовывают России в качестве переговорщика секулярного прозападного националиста Масхадова и поддерживают борьбу Кремля с «международными исламскими террористами» типа Басаева и Удугова. Понятно, что США не нужен единый Кавказ, не нужен цивилизационный проект, способный перекинуться на Среднюю Азию, Азербайджан и придать второе дыхание исламской революции в Иране. Однако чем руководствуются российские власти — непонятно. Ведь на переговоры с чеченцами рано или поздно придется согласиться, но предельно ясно, что в случае с Масхадовым эти переговоры обернутся созданием непосредственно у границ РФ натовского военного плацдарма. Напротив, союз России с радикальным Исламом позволил бы, с одной стороны, России сосредоточиться на решении своих внутренних проблем, с другой стороны, Исламу, гарантировав свои восточные рубежи, мобилизовать ресурсы для дальнейшего движения на Запад путем эскалации экспорта исламской революции на Ближний Восток и в Северную Африку. Что может россия? Россия может, во-первых, перестать блокировать радикальный исламский проект на Северном Кавказе, во-вторых, воспользовавшись временной его дезорганизованностью, порожденной разрушением федералами отлаженных инфраструктур кавказских «ваххабитов», перехватить историческую инициативу и придать этому проекту выгодную для себя направленность. Инициирование «ваххабитского» проекта самой Россией неизбежно привело бы к экспорту кавказской исламской революции в Азербайджан, где прозападный бакинский режим рухнул бы, как карточный домик, под давлением нарастающей исламской оппозиции при всесторонней поддержке как северокавказских радикалов, так и консервативных кругов иранских исламистов. При отсутствии у Азербайджана прямой границы с Турцией и невозможностью прямого американо-турецкого военного вмешательства для подавления исламской оппозиции Россия, взаимодействующая с северо- кавказскими радикалами и Тегераном, с одной стороны, и обладающая возможностью использовать военное давление на Баку со стороны Армении, сделала бы дальнейшую интеграцию Азербайджана в исламско-кавказский проект неизбежной. Подобная перспектива создала бы совершенно новую геополитическую конфигурацию на Среднем Востоке. Ведь кипящий энергиями очаг радикального исламизма на приграничных с Ираном территориях неизбежно повысит температуру в самом Иране. Важным обстоятельством является и то, что кавказский исламский проект, реализуемый на основе чистого политического Ислама поверх различий между суннитами Северного Кавказа и шиитами Азербайджана, может сгенерировать такую универсальную политическую модель, которая вдохнула бы новую энергию в исламскую революцию Ирана, экспорт которой был заблокирован отторжением мусульманами-суннитами ее чисто шиитского характера. Вот здесь как раз и мог бы пригодиться наработанный цивилизационный опыт кавказских «ваххабитов», основанный на прямой демократии и радикальной деклерикализации Ислама, превращении его в достояние самоорганизованных в джамааты масс во главе с их военно-политическими вождями (амирами).
