Сейчас в моде не богоборчество, а метафизический штиль, но после — если кто забыл — падения российского Ту-154 в южной Германии с высоты 11 000 метров с 52 детьми, посланными на отдых в Испанию за отличную учебу, я вновь испытал сомнение в смысле всего, что меня окружает. И решил съездить в Оптину Пустынь: что там об этом думают? Вокруг Оптиной Пустыни Русь не слишком меняется: разбитая дорога, нищие, пыль, избы, странники с клюкой. На входе — «фейсконтрол», как в ночном клубе, и гора косынок для забывчивых женщин. Охранник разговорчив и сообразителен: — Сестра Мария? Египетская, что ли? В храме Марии Египетской. Но он не достроен…. Собственно, поэтому она там: черноглазая сестра Мария со следами мирской красоты и блаженной улыбкой монахини — художник-реставратор в святом месте России, в 300 километрах на юг от Москвы. В мастерской на подоконнике в клетке волнистый попугай. Она сразу предлагает чай и поесть. Она становится моим гидом. Оптина Пустынь известна своими великими старцами, смиренными учителями духовной жизни, к которым приезжали за мудростью Гоголь, Достоевский, Толстой. После революции монастырь был закрыт, многие монахи погибли в лагерях. На месте Оптиной Пустыни в сталинское время тоже был лагерь, из него повезли на смерть в Катынь польских офицеров, а некоторые здесь погибли. Остался общий крест. Но католиков так никогда и не подпустили отслужить молебен по погибшим. Сестра Мария одобрила это: нечего чужим к нам соваться. В 1987 году загаженную территорию вернули Православной церкви. Теперь она утопает в цветах, в основном в оранжевых лилиях, храмы сияют, святой дух места реставрируется, и сюда стекаются тысячи паломников со всей России. В этот идеологический центр православия я попал на большой праздник Петра и Павла. Монахи и священники важно, но весело стояли вокруг главной церкви в ожидании праздничной службы. Сестра Мария, предварительно упав на колени и припав к рукам старших по церковному чину, застенчиво представила меня. Мы неспешно разговорились. Отец Владимир, ведающий порядком в монастыре, сказал, что до семи лет все дети — невинные ангелы в небесном хоре. Я сказал: погибшие дети, упавшие с небес, были постарше. Молчание. Но тут раздался тяжелый, чуть ли не военный, звон колокола и появился коренастый наместник, отец Венедикт. Я подошел было к нему, но он немедленно увел всю свою монастырскую рать на службу. На пустой площади мы остались одни с сестрой Марией. — А старец у вас есть? — Есть. Он был на Афоне. Но он занят: исповедует братию. — А монахи что думают о трагедии? — На все Божья воля, — призналась она, повторяя основную формулу православия. — Я, например, считаю, что Бог забирает к себе лучших как можно скорее. Я подумал о том, что в России в таком случае за последние сто лет было много «лучших». И всем им очень повезло. — Значит, по-православному, с Ту-154 не было никакой трагедии? А похороны и слезы? — А другие из нас считают, — продолжала она, блаженно улыбаясь, — что все дети у нас развратны, потому что смотрят телевизор, а там, сами знаете, что показывают. И эта катастрофа — Божья кара. Пойдемте в скит, где жили святые старцы? На лесной дороге попался колодец со святой водой. С надписью, что он «временно закрыт по техническим причинам». — Что с ним? — Вода замутнилась. На прощание сестра Мария показала мне наброски своих фресок в храме Марии Египетской: — Не знаю, какой канон выбрать: греческий или сербский? Сербский показался мне слишком простодушным, греческий — чересчур строгим. — А вообще мы думаем: реставрировать фрески, которые почти разрушены, или рисовать заново? По-моему, это вопрос ко всей Русской православной церкви, застывшей в нерешительности между прошлым и будущем.
