Вторую зиму подряд вместо знаменитых крещенских морозов в Москве — оттепель. Что-то важное нарушилось в извечном чередовании времен года, и старые, веками проверенные приметы уже ничему не соответствуют. На платформу «Ленинградская» Рижского направления падает легкий городской снежок сероватого цвета. Так ли мы живем в этом мире" Дорога предстоит недальняя, но еще незнакомая — к Новоиерусалимскому монастырю, где на специально найденном месте патриарх Никон мечтал основать нерушимую крепость мирового православия, перенести светлый, небесный «Град Божий» сюда, в снежную и лесную Россию. Дерзновенно возводились белокаменные стены, нарекалась Иорданом речка Истра, зачинался Великий Раскол — по вере и по сердцу моего народа. Слова древнего мудреца Гераклита гласят: «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку». Похоже, в одну и ту же реку нельзя войти даже единожды — воды ее, словно годы, обтекают каждого из нас, сменяя друг друга. Но все же остается имя, название, слово — как залог предстоящей вечности. Зябко и хорошо думать, что вот совсем скоро, через несколько быстрых часов, доведется и мне войти в зимний Иордан-на-Истре — отныне и во веки веков. Вечерняя электричка до Волоколамска переполнена — жители области возвращаются домой со своих столичных работ. Кто дремлет, кто читает глянцевые журналы с последними новостями из жизни «звезд»: то изысканно одетых, то почти голых, кто с увлечением разгадывает сканворды, кто пьет пиво, смотрит в темнеющее окно, думает о своем. «Раз в крещенский вечерок девушки гадали…» Не гадается нынче. Как бы не проехать мимо. Но вот загорается голубым светом слово «Истра», электричка окончательно пустеет, и на перроне я вновь сверяюсь с план-схемой, нарисованной рукой бывшего морского офицера, а ныне — священника Русской Православной Церкви: как добираться к дому его родителей. Самого батюшки там не будет — служит всенощную в отдаленной церкви. Я почти непростительно запаздываю — на часах уже половина десятого. Автобусы и маршрутки уже не ходят, без боя, но, наверное, и не за просто так сдав ночную Истру системе частных такси, оснащенных «мобильниками». Эта летучая конница до утра будет «рубить бабки» с приезжих. — Куда надо, командир" Я по заказу, но щас вызовем другую машину, и за полтинник договоришься без проблем. А куда еще деваться" Действительно, через три минуты подкатывает потрепанная «девятка», и вскоре, немного покрутившись по окраинным улочкам, меня доставляют по указанному адресу, и водитель снова мчится по вызову — горячее время, давай-давай… Дверь дома открывает сам хозяин. Знаю, что он — художник, видел даже репродукции его картин, но личное знакомство — совсем иное дело. Присматриваюсь к человеку, к обстановке. Да, «здесь — русский дух, здесь — Русью пахнет» (со смысловым ударением на слове «здесь»). После нескольких слов приглашают попить чай с дороги, расспрашивают, рассказывают, и уже минут через десять-пятнадцать мне кажется, что я знал эту семью всю свою жизнь. Оказывается, вот уже семнадцать лет подряд они отмечают ночь на Крещение погружением в иордань, вспоминают разные случаи, связанные с этой традицией, — короче, «дают установку» мне как новичку, подбадривают и развлекают, но без всякой нарочитости, от души. Остается подождать других участников — за эти годы вокруг художника сложилась целая община единомышленников и друзей. На этот раз один из них, известный адвокат, должен привезти для «russian winter`s swimming» (русского зимнего плавания) отставного немецкого адмирала, своего соратника по борьбе против агрессии НАТО в Югославии. Для кого — экзотика, для кого — одно из проявлений высшего смысла жизни. И, пока есть время, хозяин дома показывает мне свои картины. Начинает с самого выстраданного. На большом холсте изображен поединок конных воинов. Темный мрачный богатырь, с ног до головы облаченный в латы, поражает в сердце прекрасного белокурого юношу без доспехов. В круговорот битвы вовлечены лошадиные лики, красный и белый (да, это лики, а вовсе не морды), и ангел возлагает золотой венок на голову павшего. Художник говорит несколько слов, из которых следует, что здесь изображена аллегория красной революции 1917 года, когда народ, закованный в броню всеобщего сочувствия, поверг ниц свою аристократию. Спорить с ним почему-то не хочется — он говорит тихо, но с такой страстью, с такой болью, что эти искренние человеческие чувства, тем более в частной беседе, нельзя не уважать. Чуть позже я увижу другие варианты того же сюжета, где присутствует и «третья сила»: некто в голубовато-зеленых тонах, поражающий самого «красного победителя». И — сделанные в иконописной манере «парсуны» русских князей и святых. Среди них выделяется портрет митрополита Илариона (да, того самого, который почти тысячу лет назад написал остросовременное и поныне «Слово о законе и благодати»). Оказывается, изображений Илариона не сохранилось, и его облик художник писал, основываясь на редчайших письменных свидетельствах. А потом выяснилось, что мощи первого русского митрополита по сию пору сберегаются в дальних пещерах Киево-Печерской лавры, и знакомый привез автору картины соответствующую фотографию. Сходство оказалось поразительным. Но самое главное — Иларион удивительно похож и на его сына. Такая вот тройным временным узлом завязанная картина… Но вот подъезжают запоздавшие гости, и мы все втроем отправляемся к белокаменным стенам Новоиерусалимского монастыря. Там кипит настоящее людское море, горят костры, взлетают в ночное небо петарды и фейерверки, кое-где лежат в снегу приуставшие от впечатлений соотечественники, и их товарищи пытаются вернуть павших в сознание. Налетают друг на друга стайки молодежи, выясняют отношения, пока кто-то не вспомнит: «Да с праздником тебя, толстый!" — и пойдет братание на Истре. В этой толчее нужно еще не потерять друг друга, а самое главное — немецкого гостя. Поэтому мы, идем друг за другом, время от времени аукаясь, словно в густом лесу. От стен по скользкой железной лестнице спускаемся вниз, к источнику, где у родника стоит гигантская очередь — все хотят запастись впрок крещенской водой. У реки уже можно увидеть совершивших погружение в иордань или бегущих к реке в плавках и купальниках — какое-то видение языческой Руси материализуется на здешних берегах вечером 18 января каждого года. Немец наш, похоже, поражен увиденным, хотя виду не показывает. А наши воздушные намеки на Сталинград и фельдмаршала Паулюса возмущенным адвокатом пресекаются на корню — как явные попытки отвлечь мысли гостя в другое русло. А ведь он и без того — редкая птица на своем материально благополучном Западе, летит в нашу сторону, что ж ему крылья подрезать-то»! На обратном пути адмирал роняет фразу по-английски в том смысле, что такой молодежи в Германии нет. Ох, тяжелое это дело — международная дипломатия… Теперь забираем свои полотенца — и «на место», к реке. Идти туда минут двадцать, но тихо, никого нет. Зажигаем свечи, читаем тропарь, раздеваемся (успеваю «для затравки» растереться снегом) — и в воду. Снег жжет подошвы, у берега — топкий ил, но на глубине дно потверже. И что, в этот жидкий лед — с головой"! А как же другие"! Да они уже к берегу идут… Господи, благослови! Рука сама совершает крестное знамение. А-ах! И еще раз! И в третий! Где я" Кто я" Где берег". Нет, описать все это словами невозможно. «Заново родился»" Наверное — по боли, по ужасу, полному непониманию того, что с тобой происходит. Словно побывал в другом измерении бытия, откуда надо возвращаться на землю. Едва успеваю что-то боевое крикнуть немецкому адмиралу, который идет в воду вместе с адвокатом. Ноги хотят чего-то совершенно иного, чем голова, они чужие, и учиться ходить нужно заново, каждый шаг по снегу — словно по огню. Первым делом, говорят мне, надо обуться. С третьего раза попадаю ногой в носок, а весь процесс одевания занимает, похоже, минут десять. На обратном пути все тело постепенно начинает гореть изнутри каким-то особым, странным пламенем. Крещение Господне называется еще и Богоявлением, Епифанией. Богословы утверждают, что именно в момент крещения Иисус Христос принял на себя все грехи мира, и земное служение Господне так и прошло: от креста Иоанна Предтечи до креста Распятия. И когда вспоминаешь об этом, то понимаешь, какое радостное, вечно живое пламя сейчас касается тебя, пламя единственной и бесконечной Победы. Как в эти же крещенские дни шестьдесят лет назад коснулось оно в этих же местах под Истрой советских, красных бойцов, впервые победивших армии вермахта. Дед мой, погибший в октябре 41-го под Ельней, тоже был и есть причастен к этой Победе. И ведь даже этот немецкий адмирал, повторяющий время от времени что-то про русский шнапс, к ней каким-то боком своим причастен, все человечество… Об этом и говорили мы за столом до четырех утра, где английская речь смешивалась с русской и немецкой. А наутро было водосвятие, и вырубленная крестом иордань у полуразрушенной церкви села Куртниково, и темная зелень воды, покрытая тонким прозрачным льдом с изысканной восточной чеканкой серебряного инея. И отчаянная русская девушка первой зашла в воду после приглашения священника… В электричке, идущей подмосковными перелесками к Москве, было полупусто. Даже дорожные офени-коробейники со своим товаром отсутствовали. Зато печальный и бледный молодой человек в долгополой бороде, монотонно повторяя: «За Русь, за православие!" — обходил пассажиров с протянутой рукой, в ответ отдавая некий «Опричный листок» с призывом бить и спасать. На вопрос о причинах разделения земли русской Иоанном Грозным ответил с вечной печалью: «Разделяй и властвуй!» Почти следом за ним с омоновской прытью ворвались три здоровенных молодца, потребовав помочь бывшим защитникам Родины, которым ну нечего есть и негде работать. На такой веселый полурэкет пассажиры откликнулись гораздо охотнее, давая кто по рублю, а кто и по десять. Вскоре молодцы пошли в обратном направлении, сокрушаясь, что полторы штуки им за сегодня никак не собрать, а край надо. «Может, по второму разу попросим"" — спросил один. «Ты что, это же грех!" — возразили ему друзья. Наверное, не только мы, каждый из нас — несем свой крест. Наш крест тоже несет нас.
