Тень великого старца

В Китае мудрость Конфуция объявлена основой духовной жизни общества

В предместье Пекина, в часе езды от столичной сутолоки, открылась школа, где дети с воодушевлением декламируют нараспев изречения Конфуция, великого старца, жившего более 25 столетий назад, сыгравшего уникальную роль в формировании национального характера мировоззрения и культуры китайцев и фактически определившего стиль жизни одной из древнейших цивилизаций. «Почтительность без ритуала приводит к суетливости. Осторожность без ритуала — к боязливости. Смелость без ритуала — к смуте. Прямота без ритуала — к грубости», — слышится в школьных классах.
Мао Цзэдун против Конфуция
Экспериментальная школа под Пекином — единственная в Китае, где пять конфуцианских добродетелей — ЖЭНЬ (гуманность), И (справедливость), ЛИ (вежливость), ЧЖИ (разумность), СИНЬ (верность) — являются основой учебной программы. Интерес к Учителю растет, и, по данным пекинской газеты «Бэйцзин ваньбао», по всему Китаю уже два миллиона школьников декламируют конфуцианские тексты. Но мудрость Конфуция не является там ведущей дисциплиной, да и сами тексты адаптированы к современному восприятию. В экспериментальной школе, напротив, исходят из стародавней истины: книга есть нечто священное, ее нельзя переводить на современный язык, надо пытаться понять мышление древних.
Но ведь Конфуций предупреждал, что учение без размышления бесполезно, а размышление без учения опасно. Не готовят ли в этой школе начетчиков? И не похожа ли эта методика на погружение в непонятную латынь европейских школьников? Такова логика сомневающихся. «Если чтить предков, с моралью у народа будет все в порядке, — парирует Лю Иньфан, долгие годы проработавшая в государственной школе, где Конфуцию уделялось лишь несколько строк в учебнике. — Мы возвращаем детей к истокам, эксплуатируя свойства человеческой памяти особенно остро запоминать до 14 лет. Каждое действие — ко времени, считал Учитель. Повзрослеют — поймут. Но мы не ограничиваемся заучиванием текста, развиваем воображение на уроках живописи, музыки, учим нормам поведения». «Кэ цзи фу ли» — преодолей самого себя, свое корыстолюбие, вернись к нормам гармоничных человеческих отношений. Знаменитая формула Конфуция. ЛИ у нас, как правило, переводят как «китайские церемонии». Это крылатое выражение никогда не имело в Китае иронического привкуса, который оно приобрело на Западе. В Китае жить в согласии с ЛИ — ритуалом — значит поддерживать гармонию общественной жизни.
Финансирует школу живущий в США преуспевающий китайский художник Ся Цзиншань. Духовный наставник — Шу И, сын знаменитого китайского писателя Лао Шэ, трагически погибшего в пору «великой пролетарской культурной революции», когда под предлогом борьбы со старой культурой свершалось беспримерное насилие над личностью. Сама логика политической жизни того времени (1966−1976) неизбежно вела власти к конфронтации с Конфуцием. Ведь он завещал такие этические ценности, как милосердие, социальный мир, склонность к компромиссам, уважение к старшим, неприятие доносов, а они не вписывались в эпоху, которую потом назовут «годами хаоса и бедствий». Мудрый Конфуций призывал правителей не отнимать драгоценное время у народа, дать ему возможность выращивать хлеб. Мао Цзэдун требовал не забывать о классовой борьбе ежечасно, ежеминутно, вносить ее в каждую семью. Он претендовал на то, чтобы та идеология, которую он создавал, сменила конфуцианство и стала определять жизнь китайского народа на столетия вперед.
Незадолго до ухода Мао в мир иной Эдгар Сноу, американский журналист, с которым Мао Цзэдун был в дружеских отношениях с 30-х годов, спросил его, кем бы он хотел остаться в памяти китайского народа (великим вождем или великим революционером — подсказывал Сноу). Мао Цзэдун ответил: «Учителем». Некоторые увидели в этом скромность Мао. Так ли это? Учителем для китайцев был Конфуций. Именно его учение определило облик китайского общества на долгие годы. Таким образом, «культурная революция» была по сути угрозой существованию китайской цивилизации, уникальность которой — в непрерывной преемственности, связавшей глубокую древность с настоящим.
Впрочем, Мао был еще и великим гроссмейстером политического жонглирования. Кампания критики Конфуция, которую он инспирировал, была направлена и против тех политиков, которые мешали его экспериментам над нацией. Одним из них был Дэн Сяопин, которого в ту пору окрестили «современным Конфуцием». Его неоднократно вынуждали уйти с политической сцены, но, будучи человеком социального долга (как тот благородный конфуцианский муж, что служит «делу, а не лицам»), он говорил своим сторонникам: «Надо отстаивать свои взгляды и не бояться, что вас свергнут второй раз».
Сейчас в Китае думают над новой моделью образования. Идеологическая устарела. Рыночная не соответствует природе китайской цивилизации. Может быть, логичен сплав модернизации и традиции?
Ступени познания
Возможна ли адаптация конфуцианства к реалиям социалистической страны, провозгласившей марксизм-ленинизм своим конституционным принципом? Китайцы, как и англичане, относятся к принципам «со щепоткой соли». Некоторые политологи не исключают, что на смену марксизму-ленинизму вполне может прийти национальная идея, которая объединит всех китайцев. Да и конфуцианство на протяжении всей истории приспосабливалось к меняющимся потребностям общества. Дэн Сяопин был адвокатом социализма с китайской спецификой. Акцент на второй части формулы развязал ему руки: «Какой смысл в ярлыках — капиталистический, социалистический, главное — повышение жизненного уровня народа». А его преемник Цзян Цзэминь выступил с идеей марксизма с элементами конфуцианской морали: общество должно управляться не только властью закона, но и нормами поведения, нравственными убеждениями, силой примера. Борьба с коррупцией достигла в КНР апогея. Цзян отнес ее к категории «жизни и смерти правящей партии», обратившись к образу добродетельного конфуцианского мужа. Великий старец говорил: «Благородный человек знает долг, низкий — выгоду». Так, ДЭ (добродетель, достоинство, моральная сила) — одна из фундаментальных категорий китайской философии — появилась в партийных документах.
Но уживется ли конфуцианство с модернизацией и сопутствующей ей коммерциализацией жизни? Не слишком ли наивен образ благородного мужа, преодолевшего корыстные наклонности в условиях рынка, когда господствует жесткий материальный взгляд на вещи, которые оседлали человека и гонят его вскачь? Появился «модернизированный» тип китайца, чуждый многим традиционным ценностям, готовый к соперничеству, риску, не считающий скромность, умаление себя, бескорыстие добродетелями. При всем при том «новые китайцы» остаются китайцами. Они все раскладывают по полочкам, а в склонности к традиции видят не признак косности мысли, а особый тип мышления. Иероглифическая письменность, с которой страна вступает в электронный век, создала особый тип мышления, в основе которого не слова, а образ. Как считает талантливый китаист Владимир Малявин, хотя формально модернизация прямо противоположна установкам китайской традиции, у этих двух феноменов есть нечто общее. Они равно враждебны предвзятым мнениям и идеологическим предрассудкам.
Конфуций испытывал отвращение к любому формализму в обучении. Он не читал лекции, даже не толковал древние книги — просто отвечал на вопросы, делился своими мыслями, иногда спрашивал сам. Постоянной спутницей занятий была музыка, которая дарила отдохновение от споров. Он учил не только словом, но и образом жизни, жестом, взглядом, даже молчанием: «Я всматриваюсь во все, что происходит вокруг, и следую всему доброму из того, что увидел. Такова нижняя ступень познания».
Конфуций первым в Китае сформулировал смысл нравственной ответственности человека перед собой и обществом. Учение для него бессмысленно вне нравственного совершенствования.
Абрикосовое дерево
Несколько лет назад в Цюйфу, на родине Конфуция, судьба подарила мне встречу с Кун Фаньином, который относится к 74-му поколению Конфуция. Он, правда, не прямой наследник мудреца. Ведь в этой фамилии 60 ветвей. Но фамилия обязывает, и вот уже несколько десятилетий он собирает реликвии, связанные с учителем Куном (Конфуций — латинизированная форма китайского имени Кун-фуцзы, что и значит «учитель Кун»). Он возглавляет различные общества по изучению наследия Конфуция, автор многих книг. Преклоняется перед его величием. Когда началась «культурная революция», и банды хунвейбинов громили то, что связано с памятью великого предка, он был одним из тех, кто прятал нефритовые и бронзовые реликвии. Вспоминает и такой случай. Чтобы защитить от «красных охранников» двух каменных львов перед усадьбой Конфуция, пошли на хитрость: соорудили вокруг них деревянные колонны, покрасили красной краской и начертали изречения Мао Цзэдуна. Никто не посмел тронуть львов.
Мне предстояло прикоснуться к истокам древней традиции, пройти по чаще символов, и лучшего провожатого, чем Кун Фаньин, трудно было придумать. Перед дворцом Великого Свершения вижу беседку с иероглифами «Абрикосовый алтарь». По преданию, именно так называлось место, где Конфуций беседовал с учениками. Говорят, то была первая частная школа в истории Китая. Плата за обучение была чисто символическая: связка сушеного мяса. В зале дворца Великого Свершения — собрание выгравированных на каменных плитах сцен из жизни Конфуция. Они сделаны в живой, пожалуй даже фамильярной, манере. «Не ищите в этом насмешку, — говорит Кун Фаньин. — Учитель настолько глубоко врос в быт и душу потомков, что такая манера — скорее свидетельство доверия к нему».
За стеной храма — усадьба потомков Конфуция. Этот уникальный архитектурный комплекс хранит непрерывность семейной традиции Конфуция на протяжении 25 столетий. Известно, что на закате жизни Конфуций пережил трагедию — умер единственный сын, утешением стал внук, который и продолжил род Кунов. Существует полная родословная семейства. Каждые тридцать лет ее приводят в порядок. Кстати, после смерти Конфуция, не имевшего при жизни никаких высоких титулов, правители стали даровать его потомкам высокие титулы в знак уважения к Совершенномудрому. А поскольку по китайской традиции первородства эти титулы передаются по наследству старшему сыну, появилось много завистников и потенциальных узурпаторов. В X веке случилась трагическая история, которая чуть было не нарушила чистоту традиции. Некто по фамилии Лю работал в усадьбе. В ту пору все, кто служил здесь, имели право сменить свою фамилию на Кун. Так Лю Мо стал Кун Мо. Воспользовавшись смутой, он убил Кун Гуанси, прямого наследника в 42-м поколении. Похитил официальную семейную печать и стал князем. Но у убитого был девятимесячный наследник. Узурпатор решил расправиться и с ним. Кормилица почувствовала угрозу и, когда Кун Мо пришел в детскую, отдала ему вместо наследника своего сына, которого Кун Мо убил.
Наследник оказался усердным и талантливым, прилежно учился и, когда ему исполнилось 19 лет, поехал в столицу сдавать имперские экзамены на должность чиновника. Успешно сдав экзамены, направил императору челобитную с объяснением случившейся трагедии. Расследование подтвердило факты, и разгневанный император повелел казнить узурпатора. Титул князя вернулся в семью Кун. А семейство кормилицы, пожертвовавшей своим сыном ради спасения потомка Учителя, принимали в доме как самых высоких гостей. До сих пор сохранился небольшой лесок, посаженный в честь благодетельницы.
Вяжущие в храме
Удивительный все-таки город Цюйфу. Расположенный на востоке Китая среди бескрайней равнины, с цепочкой холмов на горизонте, он на первый взгляд не отличается от других провинциальных китайских городов. Но есть в нем какая-то своя мелодия. Каждый пятый носит фамилию Кун. Далеко не все из них потомки Конфуция, но жители убеждены, что особая мягкость, вежливость, отзывчивость людей (на улицах не услышишь брань) связана с тем, что в этих краях родился Совершенномудрый. Здесь кладбище рода Конфуция, самое большое родовое кладбище в Китае. Во дворе усадьбы — колодец, из которого брал воду Учитель две с половиной тысячи лет назад. А храм в его честь по площади уступает лишь императорскому дворцу в Пекине. В храме древность органично вплетается в современную суету. Но суета эта какая-то расслабленная, беззаботная. Вдоль стены тянется рынок: там продают сувениры, кассеты с современной музыкой (правда, она звучит несколько приглушенно), в печках пекут батат, на подводах — сладкая красно-белая редька, нарезанная в виде лотоса. В самом храме крестьяне с сумками и чемоданами возжигают свечи в честь Учителя (прежде простолюдинам это не разрешалось). Бабушки-смотрительницы в тишине павильона пьют жасминовый чай. Вокруг все атрибуты быта: термосы, чашки, полотенца, тазы, рукомойники. Почти все служительницы вяжут, совершенно не смущаясь того, что предаются этому будничному занятию в святом месте.
Но вспомним: Конфуция интересовали не абстрактные истины, а поведение людей в конкретных обстоятельствах. Он понял, что всякое дело, даже незначительное, — повод для внутреннего самоусовершенствования.
Возрождение интереса к Учителю радует Кун Фаньина. Огорчает, правда, что в школах по-прежнему его наследие изучают мало. Незнание рождает предрассудки. Многие, например, убеждены, что Конфуций надменно относился к женщинам, но виноваты в этом недостойные интерпретаторы его учения. Многое, на взгляд потомка, еще предстоит сделать, чтобы отделить истинного Конфуция от того, каким он предстает в изображении недобросовестных комментаторов. Так, например, когда Учитель говорил: «Государь должен быть государем, чиновник — чиновником, отец — отцом, а сын — сыном», он имел в виду не столько социальное неравенство, убежден Кун Фаньин, сколько то, что каждый обязан делать свое дело согласно его положению в обществе. А оно должно соответствовать нравственным и интеллектуальным возможностям человека.
Думая над принципом СЯО — сыновней почтительности, — Конфуций столкнулся с проблемой доносов, которые тогдашние аристократы считали эффективным методом правления. Некто хвастался: «В моей общине есть честный человек. Когда его отец украл барана, то сын сообщил об этом властям». Конфуций парировал: «Честные люди моей общины поступают иначе: отцы укрывают детей, дети укрывают отцов — это и есть честность». Это суждение «голао» — почетного старца государства (так называли Конфуция) — оказало огромное влияние на развитие законодательства императорского Китая — серия законов периодически закрепляла точку зрения Конфуция: всякий, кто донесет на родителей или родственников, подвергался суровому наказанию. Чем теснее были родственные узы, тем суровее карался доносчик.
Простой рецепт
Конфуций прожил 72 года. Казалось, в его жизни не было ничего примечательного: высоких постов не занимал, громких баталий не выигрывал, гениальных открытий не совершал. Многие даже считали его неудачником. Но, как знать, он, может быть, первым осознал, что у человека нет более высокого призвания, чем просто БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ. Его мудрые изречения с виду непритязательны — «изощренные слова губят добродетель», — но оказались долговечнее многих философских истин и перлов остроумия. Она называл три типа государства: хорошо управляемое, плохо управляемое или лишенное всякого управления. В первом случае государство идет праведным путем, и перед членами общества открываются возможности реализации своих устремлений, там просто грех быть бедным. Во втором — государство лишено нравственных основ, и там процветают лишь низменные люди. В третьем случае оно обречено: «в государстве, где царит хаос, люди не живут». Разве не злободневны эти мысли?
Официально конфуцианство определяют как этико-религиозное учение, и далеко не все считают Конфуция богом. Основатели мировых религий говорили от имени Всевышнего, слово Конфуция — слово земного человека, который не совершал ничего сверхъестественного, да и ни один конфуцианский канон не получен чудесным образом свыше. Конфуцианство не выработало теологии и культа, соизмеримых с мировыми религиями, нет в нем института Церкви. И все-таки культовая сторона учения сближает его до некоторой степени с религией. Впрочем, как заметил один остроумный синолог, всю мудрость Конфуция можно свести к рецепту из трех слов: «избавимся от корысти».
В окрестностях Цюйфу, у подножия глинистого холма, — грот. Рядом с ним стела с надписью: «Пещера наставника». Имя не указано. Каждый знает: это Конфуций. Он же Учитель. Совершенномудрый. По преданию, именно в этом гроте на каменной плите в день осеннего равноденствия и появился на свет мальчик, которого назвали Цю, что значит «холм». По иронии судьбы он родился от «союза, не соответствовавшего правилам». Мужчинам старше 63 лет не полагалось в ту пору заново заводить семью. А у его отца, старого воина Шулянхэ из рода Кунов, было девять дочерей. Соседи злорадствовали: в подземном царстве мертвых обречен ты на голод и жажду, ведь только потомкам-мужчинам дозволено подносить душам усопших жертвенное мясо и вино. Мальчик все-таки родился, но оказался хромым. И вот 66-летний старец женится на женщине, которой не было и двадцати, сопровождает ее на моление духу Глиняного холма, просит послать здорового сына. Однажды жена, гласит легенда, увидела во сне волшебного зверя единорога. Издревле это считалось предвестием прихода в мир великого мудреца. Легенда утверждает, что, когда родился Конфуций, окрестности огласила лившаяся с небес дивная музыка, птицы небесные обмахивали крылами новорожденного, чтобы тот не страдал от жары. А в колодце вода стала бить фонтаном, чтобы мать напоила младенца.
Об этой легенде поведал мне Ван Тунси, смотритель этого священного места, крестьянин из соседней деревушки. Он убежден, что Китай пропадет без памяти о Конфуции, не бывать тогда ни стабильности государства, ни процветания граждан. Совершенномудрый нужен, как пища и одежда. «Какое ваше самое любимое изречение Конфуция?» — спрашиваю у Вана. Он долго смотрит в сторону реки и произносит: «Жизнь течет, как эти воды, всякий день и всякую ночь».
Окончание следует.