Между сектантами и православными неофитами есть много общего
К новым религиозным объединениям можно относиться по-разному. С одной стороны, человек имеет право верить в то, что он считает нужным и правильным. С другой — последствия пребывания в секте бывают достаточно болезненными как для самого верующего, так и для его родственников и знакомых. К счастью, есть примеры довольно удачного возвращения из подобных организаций. С одним из таких опытов мы хотим познакомить наших читателей. Несколько лет назад моя близкая знакомая (назову ее Машей) стала активной «прихожанкой» Московского филиала Всемирного духовного университета «Брахма Кумарис». Почти сразу поведение девушки стало меняться. Старым друзьям общаться с ней становилось все труднее. Она взахлеб рассказывала о своем новом окружении, призывала видеть в ней «только душу», воспринимая собственное тело как своеобразную темницу. Изменилась Маша и внешне. Она похудела, осунулась: членам духовного университета предписано мало спать и есть. При этом ее глаза светились абсолютным счастьем. Вот что она впоследствии говорила о причинах своего обращения: «У меня был период полного одиночества, глубокой депрессии и безуспешных поисков смысла жизни. Мать была самым близким человеком, который всегда меня поддерживал. Когда она ушла в „Брахма Кумарис“, я почувствовала, что остаюсь совсем одна. Поверив ее восторженным отзывам, я тоже решила пойти туда. Я ждала увидеть людей, которые стремятся найти себя, Истину, Бога и обрести новые силы ради того, чтобы сделать наш мир лучше». Для нас, ее близких знакомых, наступил довольно сложный период. Первое, что осознаешь в подобной ситуации, — это чувство абсолютной беспомощности. Конечно, в Москве есть несколько реабилитационных центров, но они могут реально помочь, лишь когда человек сам решил туда прийти. Я поехал к священнику Олегу Стеняеву, возглавляющему один из них, однако осуществить его рекомендации на практике было очень проблематично. Девушка не разговаривала ни о чем другом, кроме своих новых убеждений. Я пытался переключить ее на другие темы, стараясь не вызвать подозрений. Приходилось на ходу приспосабливаться к новым условиям, в которых общение оставалось еще возможным. Главной сложностью было научиться разговаривать с девушкой «на ее языке», пытаясь разделить радость от ее духовных откровений. Время шло, а ситуация нисколько не улучшалась, и нужно было найти силы отойти, немного успокоиться и наблюдать за происходящим как бы со стороны. Я начал обзванивать всех ее старых знакомых, просил поддерживать с ней хоть какие-то отношения. Нужно сказать, что они оказались на высоте, и, как потом вспоминала Маша, это сыграло определенную роль в ее возвращении. По ее словам, «странным поначалу было то, что далеко не все мои знакомые приходили в восторг от моих сбивчивых эмоциональных рассказов о «чудесном месте». Это больно ранило. Особенно если кто-то открыто сомневался в моих словах. «Но это же правда! — хотелось кричать мне. — Они просто не могут врать! Если бы вы видели их чудесные глаза, доброту и тепло!». Мне же, в свою очередь, немного помогал опыт общения с православными неофитами. Они вели себя похоже: та же экзальтация, желание спасти мир и обратить всех в свою веру. Характерным признаком этого были рассказы о чудесах и помощи свыше. Например, когда мать Маши была в Индии, там случилось страшное землетрясение. По ее рассказам, во всем городе уцелело только здание университета «Брахма Кумарис». Как и в случае с неофитами, открыто сомневаться в подлинности рассказов было занятием бесперспективным. Чтобы не стать объектом проповеди, с одной стороны, и не потерять хотя бы каплю доверия, оставшегося между нами, — с другой, я не спорил с ней, но просил уважать мои собственные убеждения. В подобных ситуациях вступают в силу психологические факторы. Маша искала душевного комфорта, чувства безопасности, заботы, дружеских отношений. Естественно, «община» на первых порах дала девушке это ощущение единства, любви и подлинной «семьи». Однако со временем религиозная практика начинала требовать все больше и больше усилий: вставать было необходимо в четыре утра и до шести (это называлось «Час нектара») медитировать. Вскоре Маша почувствовала себя гораздо хуже: отсутствие сна, недостаток питания привели к букету заболеваний. Кроме того, подавление свободы оказалось столь велико, что вызвало внутренний протест: «Никто не отвечал на мои вопросы, — рассказывала она. — Кое-кто прямо говорил, чтобы я перестала их задавать. Требование не сомневаться оказалось для меня невыполнимым». Религиозные постулаты и запреты должны были приниматься «на веру», что привело к внутреннему конфликту. Решающую роль сыграло и то обстоятельство, что у нее оставались друзья за пределами университета. Наступил самый сложный этап борьбы за собственную свободу. В числе активных прихожан оставалась мать девушки. Маше пришлось выдержать сильное давление со стороны самого близкого человека: «Очень скоро наш уютный дом превратился в зону военных действий. Мучаясь от приступов анемии, я потихоньку начала есть мясо. Через три месяца, узнав об этом, мама заявила, что есть мы будем порознь. Я не менее непоколебимо отстаивала свою территорию и запретила ей говорить со мной на тему университета. Прошло уже три года, но до сих пор мама иногда забывает об этом, снова вспыхивает скандал». Эта история, как и множество подобных ей, могла бы закончиться гораздо печальнее, не сумей Маша сохранить в себе остатки критического отношения к происходящему. Важна оказалась и помощь друзей. Когда человек уходит в секту, он обычно обрывает все свои старые связи. И мы, окружающие, подчас идем у него на поводу, не желая навязывать свое общение. Этого делать нельзя, если мы хотим дать ему шанс вернуться.
