 |
| Правая.Ru | Сергей Лабанов | 01.12.2006 |
Тютчев: поэт, дипломат, философ, гражданин
Ф.И. Тютчев: pro et contra Сост., вступ. статья и коммент. К.Г. Исупова. — Спб.: РХГИ, 2005. — 1038с. — Русский путь .
Вышедший в серии «Русский путь» очередной том, посвящённый выдающемуся русскому поэту, политическому философу, дипломату, гражданину и патриоту России Ф.И. Тютчеву (1803−1873), во многом завершает многочисленные издания, посвящённые 200-летию со дня его рождения. Среди изданий этого периода можно выделить полное академическое собрание сочинений в 6-ти томах, а также издание «Стихотворений» («Прогресс-Плеяда, 2004), вышедших недавно в канун 200-летия Ф.И. Тютчева. Данное же издание, позволяет полнее понять то значение русского поэта, которое он действительно имел как для русской, так и для мировой культуры.
Главная ценность данного издания заключается в том, что здесь, впервые сделана, попытка систематизировать всю критическую литературу о поэте, представить идеи Тютчева наиболее полно: как поэта-романтика, философа, публициста, дипломата, общественного деятеля. Этой теме были посвящена большая представленных в издании работ. Некоторые тексты, такие как статья И.С. Аксакова «Ф.И. Тютчев и его статья «Римский вопрос и папство» и некоторые другие, прежде малодоступные для исследователей, представлены в этом издании. Работы И.С. Аксакова «Ф.И. Тютчев и его статья «Римский вопрос и папство», Л.И. Львова, Г. В. Флоровского, Д.И. Чижевского, Л.П. Гроссмана, В.В. Вейдле, Б.К. Зайцева, Б.А. Филлиппова, М. Рославлева, Б.Н. Тарасова показывающих Тютчева, не только как поэта, но и оригинального философа, дипломата, публициста и общественного деятеля.
В завершении издания представлена максимально полная библиография, исследовательская литература, позволяющая исследователю Ф.И. Тютчева в полной мере исследовать его наследие и полнее представить его в культурной и общественной жизни России XIX века.
Во вступительной статье уделено большое внимание теме «Тютчев, романтизм, политика, эстетика истории». Автор вступительной статьи К.Г. Исупов справедливо отмечает: «Романтизм создаёт трагическую по основным параметрам философию и эстетику истории. В её основе лежат три постулата: 1) история есть часть природы (…); 2) история — вполне эмпирический, но провиденциальный по замыслу спектакль, Божественная мистерия («история — это ставшая явной мистерия Божественного царства»); 3) история есть искусство («историческое есть… некоторый вид символического»» (мысли немецкого философа-романтика Ф.В. Шеллинга, последователем, особенно в юности, был Ф.И. Тютчев).
Личность в мире Тютчева призвана к полному воплощению идеи метафизического единства космоса и истории. История, для русского поэта, есть самопознание природы, вносящее в жизнь космоса событийность и телеологию. В мире истории и в космосе Тютчевым найдены общие черты: и тот и другой подвержены катастрофам, оба зрелищны, там и там царит зло во всём блеске некротической агрессии.
Мифологема «история как театр символов» у Тютчева глубже, чем у Шеллинга. В самой истории, справедливо полагает русский поэт, ещё не было ситуации, когда замысел мирового спектакля нашёл бы себе адекватного исполнителя. Претенденты на эту роль — императоры Рима, Карл Великий, Наполеон, Николай I — критики Тютчева не выдерживают. Причина этого несоответствия режиссуры исполнению онтологического порядка: в мире царит Ложь. «Ложь, злая ложь растлила все умы, И целый мир стал воплощённой ложью». У Фёдора Ивановича антитезы правды и кривды, мудрости и хитрости левой стороной связаны с Россией, а правой — с Западом. С его точки зрения, мир Запада избирает авантюризм как тип поведения и вырабатывает ложные («хитрые») формы государственности: «Не знаешь, что лестней для хитрости людской: /Иль вавилонский столп немецкого единства, Или французского бесчинства Республиканский хитрый строй».
В целом политические идеи Тютчева являются во многом уникальными, и для русской мысли XIX века. Он далёк как от почвенного катастрофизма первого «Философического письма» П.Я. Чаадаева, так и от открытого русофильства братьев Аксаковых и Киреевских и М.П. Погодина. В тютчевской философии истории, как справедливо считает автор вступительной статьи, совмещены две с трудом сочетающиеся между собой, идеи: 1) прошлое Запада отягощено историческими ошибками, а прошлое России — исторической виной; 2) потрясения, какие переживает тютчевская современность, создают ситуацию исторического катарсиса, в котором Россия и Запад на новых высотах самопознания способны войти в непротиворечивое единство.
Здесь необходимо уточнить, что многие вещи Тютчева насыщены контрастными контекстами таких понятий, как Россия, Европа, Запад, Восток, Север, Юг и т. д. Геополитическое наполнение этих слов, как и семантика имён мировых городов, имеют у Тютчева минимум две стороны: Петербург может им мыслиться как «Восток» относительно Западной Европы, но как «Европа» относительно Константинополя; Рим в прямом и переносном смысле будет «Востоком» для Парижа (точно как у Н.В. Гоголя в очерке «Рим» (1842)), но «Западом» для Москвы; в смысловую орбиту «Москвы» войдут и имена славянских столиц; Русь и Польша оказались ближе к «Киеву и Царьграду», чем к Москве и Петербургу.
С этой точки зрения, Тютчев не без иронии относился к яростному спору сторонников петербуржцев и москвичей и не столь резко противопоставлял две русские столицы, как это делали славянофилы, Н.М. Языков.
С одной стороны, он был неутомимым пропагандистом славянского единства, автором популярных «при дворе двух императоров» монархических прожектов решения восточного вопроса, с другой — человек западной культуры, имеющий двух жён немецких аристократических фамилий. С одной стороны, защитник от цензурных гонений своего тестя и славянофила И.С. Аксакова, а с другой: «Куда сомнителен мне твой, Святая Русь, прогресс житейский». С одной стороны — глубоко православный публицист, а с другой пишет следующие строки: «Я лютеран люблю богослуженье». С одной стороны, западноевропеец по духу и времени, с другой стороны — обличитель папства.
Кроме этого, равно любя Москву, Мюнхен, Петербург, Венецию, он любил и Киев, считая этот город «родником истории», где он как полагает, находится «арена», предопределённой России «великой будущности» (что полностью подтверждает политика США по созданию враждебного форпоста (Украины), направленной против России). В сущности, происходит довольно странная аберрация: Тютчев пытается увидеть в Западе Россию и наоборот.
Таким образом, план истории, при всей его провиденциальной непрозрачности, опирается у Фёдора Ивановича на Добро. Но, пресуществляясь в поступки людей, оно роковым для них образом обращается во зло. В одном месте он пишет следующее: «В истории человеческих обществ существует роковой закон…Великие кризисы, великие кары обычно наступают не тогда, когда беззаконие доведено до предела, когда оно царствует, управляет во всеоружии зла и бесстыдства. Нет, взрыв разражается по большей части при первой попытке возврата к добру, при первом искреннем…поползновении к необходимому исправлению. Тогда-то Людовики шестнадцатые расплачиваются за Людовиков пятнадцатых и Людовиков четырнадцатых» (если перейти к русской истории, то за «европеизацию» Петра I ответил Николай II).
Вся мировая история у Тютчева осознаётся в романтических категориях Рока, мести, проклятия, греха, вины, искупления и спасения, т. е. характерных для христианского миропонимания. Особенно интересно в этом плане отношение Тютчева к папству и конкретно к папе. Всю энергию публициста обрушил Тютчев на провозглашённый Ватиканским собором 18 июля 1870 года догмат о непогрешимости папы. В стихах и в прозе у Тютчева римская тема окрашивается в тон обличения. Из Рима, спящего в историческом самозабвении, столица Италии превращается в источник всеевропейской греховности, в «юродствующий Рим», торжествующий своё неправое самостоянье в «непогрешимости греховной». «Новый богочеловек» приобретает у Тютчева, любящего неожиданные сравнения, варварскую азиатскую кличку: «ватиканский далай-лама». Таким образом, в свете итальянской истории как «вечной борьбы итальянца против варвара» папа Пий IX оказывается «восточнее» самого «Востока».
Тютчев постоянно ждёт «политического спектакля». Так, скучая в Турине в 1837 году, он скажет, что существование его «лишено всякой занимательности и представляется мне плохим спектаклем». «Провидение, — в другом месте говорит он, — действуя, как великий артист, говорит нам тут один их самых поразительных театральных эффектов».
Собственно говоря, отношение к миру как игре, вещь не новая и свойственна не только Тютчеву (она имеет давнюю философскую традицию начиная с Гераклита и Платона). Тютчев же на основе философии немецких романтиков, трансформирует её в образ тотального лицедейства. Здесь для него сама философия истории становится философией жертвенного выбора между злом меньшим и злом большим. В этом контексте осмыслена Тютчевым судьба России и перспектива славянства.
По Тютчеву Европа совершает путь от Христа к Антихристу. Его итоги: папа, Бисмарк, Парижская Коммуна. Но когда Тютчев называет папу «неповинным», Бисмарка — воплощением духа нации, а в феврале 1854 года пишет следующее: «Красный спасёт нас», он как бы перечёркивает все катастрофические контексты своей философии истории и превращает её в авторскую «диалектику истории». На диалектическом противопоставлении исторического процесса строятся такие стихотворения как «14 декабря 1825 г.» (1826) и «Два голоса» (1850). В них как бы утверждается право на историческую инициативу вопреки роковой необратимости хода истории.
Тютчев полагает, что русская история и формы отечественной государственности находятся в трагическом противоречии с формами национально-исторического самопознания. «Первое условие всякого прогресса, — говорил он П.А. Вяземскому, — есть самопознание». Отсюда — следствия разрыва между послепетровским прошлым и настоящим. Так объяснена, например, севастопольская катастрофа: ошибка императора «была лишь роковым последствием совершенно ложного направления, данного задолго до него судьбам России». Ложная идеология порождена ложной властью и мистифицирует жизнь как таковую. В письме к А.Д. Блудовой он писал следующее: «…Власть в России — такая, какою её образовало её собственное прошедшее своим полным разрывом со страной и её историческим прошлым — (…) эта власть не признаёт и не допускает иного права, кроме своего (…) Власть в России на деле безбожна (…)».
Далее, в размышлениях о России как «цивилизации» (её носитель — проевропейская «публика», т. е. не подлинный народ, а подделка под него» противопоставлена не «культура», а настоящая (т.е. народная история): «Тот род цивилизации, которой привили этой несчастной стране, роковым образом привёл к двум последствиям: извращению инстинктов и притуплению или уничтожения рассудка. Это относится лишь к накипи русского общества, которое мнит себя цивилизацией, к публике, — ибо жизнь народная, жизнь историческая ещё не проснулась в массах населения». То же, что в России образованное общество считает культурой, на деле является её энтропийным оборотнем — цивилизацией, причём вторично-подражательной (как у К. Леонтьева). Об этом им было прямо сказано в письме к П.А. Вяземскому: «…Мы вынуждены назвать Европой то, что никогда не должно иметь бы другого имени, кроме своего собственного: Цивилизация — вот что искажает наши понятия. Я всё более и более убеждаюсь, что всё, что могло сделать и могло дать мировое подражание Европе, — это всё мы уже получили. Правда, это очень немного. Это не разбило лёд, а лишь прикрыло её слоем мха, который довольно хорошо имитирует растительность».
Лучше не скажешь. Мы до сих пор находимся в том положении, которое так блистательно описал Тютчев (даже хуже, ибо с каждым годом вырождаемся и разрушаемся).
Данное издание является важным моментом в процессе собрания всего материала о Тютчеве. К сожалению, вышел только первый сборник, хотелось бы, составителям пожелать издать другой том, с другими текстами о Тютчеве и его роли в русской культуре. Надеемся, что данное издание даст необходимый импульс в дальнейшей работе, в забытой ранее, над воссозданием более полного научного аппарата о таком прекрасном человеке и гражданине России, каким был Ф.И. Тютчев.
