 |
| Правая.Ru | Егор Холмогоров | 01.12.2006 |
Михаил Ремизов написал очень удачную статью с не очень удачным названием «Апология национализма». Название неудачное, поскольку ни в какой «апологии» национализм сегодня не нуждается. Время «апологетики» некоторым образом прошло. Наступило новое время — время догматизации. Мы вступаем в большую, может быть, даже на несколько десятилетий, эпоху «великих ересей», в которой должна выковаться русская идеологическая ортодоксия.
Статья Ремизова хороша как раз тем, что указывает на несколько таких ересей, «внеэтнический» национализм, новое издание «россиянства» — это раз, ретроградство, анти-модерн (не путать с контр-модерном), отрицание во имя традиции самой проблематики модернизации, — это два, этнократия — попытка создать из русских еще одну этническую мафию, новых чеченцев, — это три. Все три еретических типажа хорошо наблюдаемы в пейзаже, имеют определенные имена и фамилии, и весьма шумливы. Несомненно, разобраться со всеми тремя и выбросить их за пределы площадки — важнейшая задача для всех ответственных националистов.
Однако исчерпывается ли этим список ересей и заблуждений? Боюсь что нет. И боюсь, что сам Ремизов впадает в одно из таких заблуждений, хотя и более тонкое, определяя национализм как: «стратегию мобилизации этничности, ее ресурсов, для построения современного общества». Тут такая тонкость, что почти никто и не поймет, ну мобилизация, ну ресурсов этничности, ну для построения современного общества, чего тут непонятного. Однако вот в чем дело, — в течение многих столетий мобилизация чего-либо производилась в России в целях строительства чего-либо в одной единственной форме, в форме разрушения этой мобилизуемой субстанции.
Так, современное общество в России уже строили начиная с середины XIX века путем все большей «мобилизации» основного антропологического ресурса — традиционного крестьянства. Даже не с XIX, а с начала XVIII — на мобилизации этого ресурса были выстроены два из четырех русских проектов — имперский-милитаристский и советский-урбанистический. В первом случае мобилизация крестьян была частичной, в форме рекрутчины в сочетании с закрепощением. Во втором — тотальной: коллективизация, индустриализация, инженеризация (про эту волну, начавшуюся в 1950-е, когда чуть ли не половину активного контингента нации выучили на технические специальности, — почему-то забывают). Результатом этих мобилизаций стала ликвидация крестьянства как культурного и антропологического слоя, а стало быть и как ресурса, который может быть пущен в дело, мобилизован.
Апелляция к «этничности» как к последнему ресурсу мобилизации означает, что других просто нет, и что русская этничность, а стало быть и русский этнос, в процессе этой мобилизации должны быть разрушены для создания с помощью высвобожденной энергии некоего общества или даже сверхобщества. Чтобы извлечь необходимую энергию, этничность придется «расщепить», однако в этом случае она перестанет быть идентичностью и потеряет смысл в качестве целеполагания.
То есть, либо мы считаем интересы русского этноса целью, а сам этнос ценностью и общей идентичностью, основой для национальной солидарности. И тогда, разумеется, мобилизации подвергается не «ресурс этничности», а как раз все прочие ресурсы, во имя этой этничности. Либо русские для нас средство. И тогда этничность может быть мобилизована, в том числе и в самых экстремальных формах, даже в фашизоидных, так, чтобы во имя «русскости» ходить хоть на рельсы в метро, хоть по шпалам на Таймыр. Но в результате этой «мобилизации» русские как этнос прекратятся, а русская идентичность — разрушится, поскольку мобилизованная этничность — это уже не идентичность, а униформа. Вот это главная опасность — превращение этничности в униформу.
Как умный и тонкий мыслитель Ремизов забрался в такой лабиринт, в который сам, разумеется, совершенно не собирался? Виноваты:
а) слишком тесное сближение нации и этноса;
б) некритическое принятие догм «конструктивизма» и «модернизма» в теории нации.
В результате получается, что нация — это этнос, который на определенном этапе «выстроил» из себя нацию. Хотя все намного сложнее — нация это «второе тело» этноса, это очень специальная социальная структура, которую выстраивает этнос как раз для того, чтобы со всеми своими вершками и корешками не стать заложником политических обстоятельств, военных конфликтов и т. д. При создании нации этнос не мобилизуется, а мобилизует те ресурсы, которые он может мобилизовать во имя своих целей — государство, экономику, союзные этносы и т. д. И ошибка, допустим, этнократов, состоит в том, что они пытаются под видом «национализма» устроить фактическую де-национализацию исторического существования этноса, сделать его участником исторических конфликтов напрямую. Ремизов делает ту же ошибку с другой стороны — он хочет вобрать этнос в нацию без остатка, не учитывая, что он там не помещается.
Но есть, как и всегда у Ремизова, мысли просто золотые: «Мы сами должны определиться в одном важном вопросе: насколько противоречат русские интересы интересам других народов России? Или, точнее, как они вообще соотносятся с ними? Ответ, что никак не соотносятся, поскольку мы не должны думать о других, здесь абсолютно неуместен. Политика — это не в последнюю очередь искусство заинтересовывать других собственными интересами. Поэтому естественная цель русского политического национализма — не допустить антирусской консолидации российских народов и по возможности сделать их своими союзниками». В увлечении этнократической денационализацией и бредом про «усталость от имперского бремени» наши квази-нацоналисты с изнасилованными западными или еврейскими ценностями мозгами, об этом все время забывают, точнее они верят в одно — в то, что русские это самый слабый, самый трусливый и самый неспособный из живущих в России этносов, которому никогда и никого подчинить себе не удастся. Тоже результат «постмодернизма» и исторического нигилизма, нежелания считаться с русской исторической практикой.
А я вот читаю новую великолепную книгу Валерия Шамбарова «Правда варварской Руси», у него о способности русских подчинять и осоюзивать другие народы совершенно противоположное мнение:
«В литературе до сих пор бытует версия о «завоевании» Сибири. Действительности она не соответствует. Завоевать исключительно силой столь обширные края, населенные различными коренными народами, горстка землепроходцев (на всю Сибирь 2−3 тыс. служилых) никак не могла бы. А уж тем более удержать в повиновении — партизанская война похоронила бы любые отряды. В отличие от западных колонизаторов, русские не обладали здесь военно-техническим превосходством… Сибирские жители были отличными металлургами, у них была многочисленная конница, прекрасное вооружение, у некоторых племен и огнестрельное…
Западной Сибири угрожали постоянные набеги калмыков и «кучумовичей», Восточной — агрессия маньчжуров. Кроме того, среди местных народов обычным делом являлись межплеменные и межродовые войны. А русские выступали защитниками тех, кто соглашался признать подданство царя. Нападения врагов отражали вместе с коренными жителями. И нередко они добровольно вступали в подданство… А подданство ограничивалось уплатой «ясака"…
Ясак был не безвозмездным, он являлся «государевой службой», и сдававшие его получали «государево жалование» тканями, топорами и другими товарами… уплативший ясак получал право продавать излишки мехов по свободной цене, что тоже было небезвыгодно. Права «ясачных» строго охранялись законом. Все воеводы получали царские наказы действовать «ласками, а не жесточью и не правежом», а необъясаченных стараться подчинить миром — «и велети их уговаривати всякою мерою ласкою, чтоб они в винах своих государю добили челом и были под высокой рукою и ясак с себя платили"… Запрещалось и отбирать родовые земли, требовалось «ясачных угодий не имать», селиться только в «порозжих местах», а тех, кто «у ясачных людей угодья пустошает», «сбивати долой» и «бить кнутом нещадно».
Наконец, сказывался и такой фактор, как отсутствие у русских расовой и национальной неприязни. Уважение к местным. Они признавались не «дикарями», а такими же людьми, как и сами русские. Отсюда и ответное отношение. Француз Лайоне писал: «Когда русский мужик… располагается среди финских племен или татар Оби и Енисея, они не принимают его за завоевателя, но как за единокровного брата, вернувшегося на земли отцов… В этом секрет силы России на Востоке». (сс. 104−105)
Беда русских сейчас не в том, что вокруг одна «нерусь» и все нас ненавидят, а в том, что сейчас «мы» оказываемся в положении «местных», а «местные» в положении пришельцев, у которых традиции «уважения к местным» почему-то не наблюдается. И задача не в том, чтобы всех возненавидеть и ото всех отделиться, а в том, чтобы прекратить «сжатие», вернуть отношения в нормальный вид. И для этого оборонительных мер, в духе борьбы с «нелегальной иммиграцией» — мало, необходимо раскрутить воронку обратно, начать легальную эмиграцию русских.
Я поверю в то, что русские вернулись в свое нормальное состояние в тот момент, когда мы начнем сами селиться в Чечне, прикупать дачи в Южной Осетии, а от властей Китая последует первый меморандум о безобразиях русских мигрантов в Маньчжурии.
