Иван Охлобыстин — бывший кинорежиссер, а ныне священник храма Николая Заяицкого на Раушской набережной в Москве — это человек, который убил в себе постмодерниста. Всего несколько лет назад он еще сам варился в той культуре, с проявлением которой верующие столкнулись на выставке «Осторожно: религия!», имел репутацию человека, склонного к эпатажу. Теперь он сравнивает свое прежнее состояние с невесомостью. — Что такое эпатаж — состояние души или элемент бизнеса? — Корни эпатажа как явления чисто экономические. Для артиста, политика, художника, это либо показатель отсутствия его популярности, либо желание ее приобрести незатратным методом. Если что-нибудь натворить, к тебе приедут и бесплатно возьмут интервью. Вот и все. Но даже в области эпатажа есть некие неписаные правила, которые соблюдают все и которые нарушили организаторы выставки. Правило номер один — не навреди. Можно, например, киноартисту запереться на Останкинской башне или приковать себя к памятнику Пушкину — от этого никому, кроме него самого, не плохо. Два певца средней популярности могут устроить драку в ресторане. Но драка должна состояться по взаимному согласию, и результат ее должен быть таков, что непонятно, кто кого побил. Если же просто один известный человек подходит к другому и бьет его по лицу, то такой эпатаж проходит по разряду «беспредел». Это случается крайне редко, это просто никому не выгодно. Потому что через несколько дней обидчика могут физически обработать где-нибудь в подворотне и уже не для широкой публики. — Испытали на собственном опыте? — Слухи о моей эпатажности сильно преувеличены. Если вы по любой поисковой системе в Интернете наберете мою фамилию, то убедитесь, что о моих подвигах никогда не говорят очевидцы. Все — через третьи руки. Я не бунтарь, я одиночка, живущий по принципу «надышаться можно только ветром». — Что произошло на выставке — нечаянное столкновение двух систем мировосприятия или агрессия одной из сторон? — Безусловно, агрессия. Те, кто устраивал эту выставку, отлично понимали, что делают и чем это кончится. Окажись я там, не знаю, как бы я себя повел. Скорее всего присоединился бы к братьям по вере. Слава богу, меня там не было. Я все могу понять. Я могу понять честолюбцев. Это немного болезненно, но по крайней мере у них есть какая-то сверхидея — вот добьюсь чего-то, меня признают, я стану солидным мальчиком. Но людей, которые, заведомо зная результат, идут на прямое оскорбление, я не понимаю. Я не сторонник запретов, но это духовный терроризм, и здесь запрет является самозащитой общества. — А как же чувства неверующих? Сейчас много говорят о том, что у неверующих тоже есть чувства, которые требуют не меньшего уважения, чем чувства верующих. — Чувства, чьи бы они ни были — верующих или неверующих, не могут выражаться в оскорблении ближнего. Можно говорить на разных идеологических языках, но язык оскорбления понятен всем. И не надо делать вид, что осквернение иконы — это насущная потребность человека, которая гарантирована Конституцией. — Вы каждый день общаетесь с мирянами — какова их реакция? — От многих я уже слышу высказывания типа: «Ну вот, опять армяне». Среди художников, устроивших эту выставку, армян семеро, кроме них там были и русские, и грузины, и евреи, и даже кубинец, но когда люди одержимы гневом, они мыслят предельно просто. Я думаю, что армянской общине нужно серьезно подумать о том, чтобы официально осудить действия художников. Ведь есть третья сила — и не наша, и не ваша — экстремисты, которым только дай повод. И без того православным пастырям с великим трудом приходится гасить подобные настроения, зачем подливать масла в огонь? Я не удивлюсь, если что-нибудь случится с организаторами выставки. И даже при всем терпении православных людей — я не уверен, что они будут скорбеть об этом. — Как можно бороться с людьми, которые используют эпатаж? Ведь любой шум они оборачивают в свою пользу. — Эти люди, как и любые другие, не любят сидеть в тюрьме. Они любят длинные судебные процессы, они делают из них спектакли, но больших сроков они не любят. Я бы на месте властей посадил бы их, причем максимально быстро. Потому что, если они останутся безнаказанными, их здесь убьют. А если на религиозной почве пролилась малая кровь, то до большой крови — один шаг. — А что движет этими художниками с мистической точки зрения? — Сатанизм. Типичная бесовня. — Сатанист — это любой неправославный? — Нет, конечно. Просто есть некие морально-нравственные пределы, которые можно переступить только в состоянии одержимости. Вот вы позволили бы себе публичное оскорбление по отношению к родителям своего друга, приятеля, соседа? Нет? А если он вам ничего не сделает? Его может не быть просто. Он уехал. Умер. Они — два беззащитных старика, смелее! Что вас останавливает? Этический запрет? Да, но он имеет истоки. Его истоки — в Боге. А если вы все же это делаете, то истоки вашего поступка в другом. Атеисты называют их нелюдями, люди верующие говорят, что они одержимы бесом. — Так, может, вся современная постмодернистская культура — это бесовня? — Это обычное язычество. А язычество — просто глупое прыщавое детство. Язычник — это пэтэушник. У него такая смешная подростковая реакция: «А я против». Почему против? «А потому что хочеца». Хочеца везде слово из трех букв нарисовать. Если кто-то всерьез начинает разбираться в себе и в окружающем мире, то он неизбежно приходит к религиозным ценностям, которые тянут за собой ценности морально-этические. — Вы помните тот этап, когда вы устали от этого язычества? — Такого момента не было. Я поступательно шел к вере. Когда я учился режиссуре и пытался понять истоки мастерства великих предшественников, я вдруг осознал — для того чтобы сделать что-то по-настоящему, надо заложить в жертву всего себя. Я стал искать и не нашел такой темы, такой идеи, ради которой я готов заложить свою жизнь. Тогда у меня начался довольно длительный период, когда я просто зарабатывал деньги. Он продолжался до тех пор, пока я не столкнулся с людьми, которые обладали такой идеей. Религиозный фактор — один из главных составляющих компонентов хомо сапиенс. В основе любой религии лежит готовность глобальной жертвы. Другое дело, что у разных религий и мотивы разные. Христианский мотив — любовь. Но если у человека нет ради чего пожертвовать жизнью, его жизнь бессмысленна. — Прошлое не мешает? — Иногда мешает, иногда помогает. Мешает, когда приходят посмотреть не на пастора, а на артиста. Но многие, посмотрев на артиста, остаются уже как у пастыря.
