Известия | Максим Соколов | 28.11.2006 |
Причем не ясно, зачем вообще ссылаться на провокационную роль Москвы, вступая при этом в некоторое противоречие с фактами. Никем не обвиняемый в недемократичности — скорее наоборот — думец-освободитель В.А. Рыжков также говорит об оскорбительности эстонского закона и называет его «грубой политической ошибкой», а председатель «Мемориала» О.П. Орлов — тоже вроде бы не андроид — указывает, что «снос памятников советским воинам — это безобразие. Сводить счеты с людьми, павшими во Вторую мировую войну, просто мерзко». Так что дело не во внешнем империалистическом давлении, которое существует скорее в воображении эстонских политиков, а в том, что сведение счетов с мертвыми вызывает у русских солидарную гадливость. Примерно как недавняя установка эстонцами памятника бельгийским добровольцам-эсэсовцам вызвала гадливость у бельгийского посольства в Таллине. Тут разумнее не заниматься диалектикой — все равно черное белым не сделаешь, а прямо сказать, что Эстония, будучи независимым государством, что хочет, то и делает и никому в том не дает отчета — нет такого закона.
Это будет чистой правдой, поскольку все истории с памятниками — и не только с памятниками (в русско-эстонских отношениях последнего 15-летия вообще было много интересного) — не нарушают ни единой йоты закона, а подлежат если и осуждению, то исключительно моральному. Когда в 1992 г. премьер-реформатор М. Лаар имел договоренность с ЦБ РФ о том, что при проведении Эстонией денежной реформы наличная рублевая масса будет передана России, а затем эта масса всплыла в Чечне, никакой закон нарушен не был. «Нет у тебя материалов на Костю Сапрыкина», а дураков надо стричь.
Собственно, Бог бы с ним, с этим твердым законничеством, оно же — «северная хитрость». Особого политического и экономического ущерба Эстония России не может причинить даже при всем желании — уже просто потому, что Россия — гигант, а Эстония — нет. Но ущерб — и очень тягостный — причинен в области идейной и культурной. Движение балтийских республик СССР к независимости было в 1989—1991 гг. поддержано в России, потому что для общества было актуально покаянное чувство. Как у Солженицына: «Неиспорченные, работящие, верные слову, недерзкие — за что и они втянуты на перемол под те же проклятые лопасти? Никого не трогали, жили тихо, устроенно и нравственнее нас». Он был — острый стыд русских «перед этими незабиячливыми беззащитными народами». Оно было — искреннее желание отпустить на волю и начать отношения с новой страницы. Было совсем по Ивану Денисовичу: «Вот, говорят, нация ничего не означает, во всякой, мол, нации худые люди есть. А эстонцев сколь Шухов ни видал — плохих людей ему не попадалось». Иван Денисович не видел Марта Лаара — и не только его.
И в ходе независимого 15-летия маленькие страны — они очень старались — преподали России большой урок: гнать всякое искреннее и покаянное движение души, потому что оно никогда не останется безнаказанным. Вместо примирения сложилось четкое: «Делайте как знаете, Бог вам судья, но люди так не поступают». А в смысле практическом: «Все дела вести только под нотариальный протокол в присутствии двух свидетелей». Если это чувство тихой гадливости есть злейший русский империализм, что ж, мы примем этот грех на душу и будем злейшими русскими империалистами.
http://www.izvestia.ru/sokolov/article3098587/index.html?print