Московский Патриархат лишь создает видимость своей влиятельности
Возможность клерикализации в современной России часто обсуждается в научных и публицистических работах, посвященных государственно-конфессиональным отношениям. В последнее десятилетие государство все активнее взаимодействует с религиозными организациями. Означает ли это, что они тем самым фактически вовлекаются в управление страной? И уместно ли в данной ситуации использовать такие слова, как «клерикализм» и «клерикализация»? Необходимо отметить, что в масштабах России речь может идти только о Русской Православной Церкви, так как ни одна другая конфессия даже теоретически не может претендовать на обладание властью. Что такое клерикализм? Обратимся к первоначальному значению этого слова из «Энциклопедического словаря» Брокгауза — Ефрона: «КЛЕРИКАЛИЗМ и клерикальные партии. Термин вошел во всеобщее употребление первоначально в Бельгии в 50-х гг. XIX века, хотя явление, им обозначаемое, гораздо более раннего происхождения. Клерикализмом называется политическое миросозерцание, идеалом которого является усиление власти и значения Церкви — именно Церкви Католической. (..) В средние века клерикализм стремился к неограниченному господству Католической Церкви с Папой во главе. В позднейшее время он принял иные формы. Клерикалы по большей части стремятся к восстановлению светской власти Папы; но и эта цель ввиду явной невозможности ее достижения все более и более отступает на задний план. Главным образом клерикалы борются против отделения Церкви от государства или там, где этот вопрос не стоит на очереди, против либерального законодательства в церковной области: именно против гражданского брака, против передачи ведения метрических книг из рук духовенства в руки светских властей. Идеи клерикализма лежат в основе клерикальных партий. Эти партии могут существовать только в государствах либо католических (как Бельгия), либо таких, где католицизм сильно распространен и играет заметную роль (Германия)». Термин «клерикализм» широко распространился в Европе после Французской революции, когда активно начался процесс секуляризации. Клерикализм обозначал борьбу Церкви за сохранение или усиление своих позиций в жизни общества. Борьбу в том числе и со светской властью и ее секулярными тенденциями. Это произошло из-за того, что Католическая Церковь постоянно претендовала на обладание как духовной, так и гражданской властью. Наиболее существенный признак клерикализма — наличие соперничества и борьба за власть. И тогда религиозная организация в этом процессе выступает как достаточно сильный участник. О клерикализации можно говорить до тех пор, пока существует равновесие противоборствующих сил. Когда равновесие нарушается, речь начинает идти либо о теократии, либо о светском государстве. Иногда конфессия, стремящаяся к соединению духовной и светской власти в руках религиозных лидеров, становится доминирующей силой в стране. С нашей точки зрения, такие государства следует именовать не клерикальными, а теократическими (например, Женева при правлении Кальвина, современный Иран и некоторые другие исламские государства). Католицизму практически никогда не удавалось до конца воплотить в жизнь теократический идеал, кроме Папской области и территорий, принадлежавших Ливонскому ордену. Даже в Средневековье в католических странах Церковь была вынуждена делить власть со светскими монархами. Именно поэтому термин «теократическое государство» кажется нам предпочтительнее термина «клерикальное государство». Последний слишком расплывчат и может обозначать все что угодно, вплоть до королевской Франции и даже императорской России, хотя типы государственно-церковных отношений в них существенно различались. В православных странах характер государственно-церковных отношений был принципиально иным. Теоретически они строились на принципе симфонии Церкви и государства, предполагавшей тесное сотрудничество при разграничении сфер компетенции. Практически же происходил уклон в сторону цезарепапизма, преобладание царской власти над церковной. Католический идеал сосредоточения всей власти в руках Римского первосвященника не свойствен православию. В императорской России синодальная Церковь была частью государственной машины и подчинялась государству. Конечно, она обладала собственными интересами и пыталась их отстаивать. Но ситуация в России отличалась от ситуации в странах, где шла борьба между клерикализацией и секуляризацией. Итак, клерикализацией можно называть не всякий процесс усиления влияния Церкви на общество и государство, а лишь тот, который, во-первых, осуществляется в порядке реализации ее доктринальных установок, во-вторых, за счет ее собственных сил, в-третьих, когда он связан с преодолением сопротивления светской власти и некоторой части общества. Непременным признаком клерикализации является наличие встречного противоборствующего процесса секуляризации. Использование терминов «клерикализм» и «клерикализация» применительно к процессам, происходящим в современной России, некорректно, поскольку они затрудняют верную оценку природы и движущих сил происходящего. С одной стороны, их предыстория наталкивает на ошибочную аналогию с католическим клерикализмом. Да, Московский Патриархат, несомненно, стремится усилить свое влияние на государство, но называть это термином, характерным для другой конфессии, — значит внести еще большую путаницу. С другой стороны, при более широком толковании терминов остается невыясненной специфика конкретного явления. Политика — это расстановка сил Существует два основных источника политического могущества: массовая народная поддержка и финансово-экономические ресурсы. У экспертов нет единого мнения, насколько широкой общественной поддержкой пользуется Московский Патриархат. Характерно, что именно те, кто говорит о якобы нависшей «клерикальной угрозе», одновременно на основе статистики пытаются доказать, что его поддерживает незначительный процент населения России. Руководствуясь иными критериями и методами оценки, можно прийти к тому же выводу, а именно: численность людей, готовых оказать реальную политическую, материальную и прочую поддержку Московскому Патриархату, достаточно скромна и сопоставима с числом православных, соблюдающих церковные каноны. (Показательно, в частности, что руководство Московского Патриархата не делает попытки установить уплату прихожанами церковной десятины. По всей видимости, трезво оценивая перспективы, оно предпочитает обсуждать вариант сбора государством «церковного налога» по аналогии с практикой ряда европейских стран.) Таким образом, нет по крайней мере одного из теоретически возможных источников политической силы. И на сегодняшний день «иранский вариант», когда религиозное правление в стране вводится «снизу», народной волей, в России нереален. В оценках финансово-экономических возможностей Московского Патриархата, как правило, отсутствует чувство реальности, особенно на фоне скандальной шумихи вокруг отдельных коммерческих предприятий с участием РПЦ. Не имеется достоверных официальных сведений и о бюджете Церкви. В сборнике «Экономическая деятельность Русской Православной Церкви и ее теневая составляющая» под редакцией Льва Тимофеева (М., 2000) оценивается экономическая деятельность РПЦ. Называются суммы в сотни миллионов долларов, говорится о годовом объеме финансовых потоков (как легальных, так и «теневых») в несколько десятков миллионов долларов и т. д. Однако большая часть церковного бюджета связана с необходимыми затратами на содержание и восстановление храмов. Свободных денег, которые можно конвертировать в политический ресурс, видимо, немного. При всей непрозрачности бюджета Московского Патриархата смею предположить, что в нем фигурируют достаточно скромные суммы. Русская Православная Церковь не обладает сколько-нибудь серьезными силами, позволяющими проводить независимую политику. Как же тогда Московскому Патриархату удается влиять на общественную жизнь и внутреннюю политику государства? Похоже, что иллюзия могущества Московского Патриархата создается светскими властями. (Необходимо уточнить, что я не отождествляю особую политику, проводимую в отношении Московского Патриархата рядом представителей светской власти разного, в том числе самого высокого уровня, со светской властью в целом. В ней представлены различные тенденции, в том числе и ориентированные на интеграцию с «постхристианской цивилизацией Запада»). Неравностороннее партнерство Реальный политический потенциал Московского Патриархата дает основание утверждать, что его «партнерство» с государством, конечно, неравностороннее. При такой огромной разнице в «весовых категориях» он может делать только то, что одобряет его старший партнер. И то, что на поверхностный взгляд кажется «диктатом воли» РПЦ, имеет совсем иную подоплеку. Государство уступает только тогда, когда это ему практически ничего не стоит или создает нужный пропагандистский эффект. Например, в вопросе о том, чтобы культовые здания были переданы в собственность, а не в безвозмездное пользование религиозным организациям, до сих пор не достигнуто реального прогресса. Никакого результата не имели протесты Церкви и против демонстрации оскорбительного для православных фильма «Последнее искушение Христа». Но в некоторых ситуациях представителям Московского Патриархата государственные органы разрешают, так сказать, выступать на первый план, что порождает иллюзию их особой влиятельности. Причина подобной политики — в отсутствии идеологии, «освящающей» и легитимизирующей светскую власть в глазах народа. Этот пробел государственные деятели разных рангов пытаются восполнить за счет подчеркнутого сближения с Московским Патриархатом. Оценивая же позиции РПЦ в этой ситуации (не отдельных амбициозных клириков и иерархов, а именно Церкви), следует признать, что она подчас попадает в очень сложное политическое положение, когда любая реакция на действия светской власти имеет нежелательные последствия. Например, участие Патриарха в инаугурации президента расценивается некоторыми представителями других конфессий и атеистами как нарушение равноправия религиозных объединений и как свидетельство происходящей клерикализации. Но именно власть в данном случае решает, кому отдать предпочтение. Как должен реагировать Патриарх, когда Церковь в его лице выделяют среди иных конфессий? Отказ от подобных приглашений, от сближения с властью чреват плохо прогнозируемыми последствиями для всей Церкви. Согласие же в конечном итоге становится очередным шагом к втягиванию Церкви в орбиту государственной политики. Таким образом, не политические амбиции Московского Патриархата создают видимость «клерикализации». Тем не менее тенденция к сближению РПЦ с государством создает определенный инерционно-кумулятивный эффект. Политическая влиятельность Церкви и отдельных священнослужителей, возникающая в результате оказываемого им государством внимания, как бы накапливается и перераспределяется в среде духовенства. (Проще говоря, имея дело с представителями духовенства, чиновники оглядываются на отношение к РПЦ вышестоящих властей.) В итоге архиерей или священник может оказать реальное давление на представителей власти. Но такая возможность порождена не собственными властными ресурсами духовенства, а тем, что представители власти в большинстве случаев ориентируются именно на эту тенденцию. Духовенство таким образом опирается не на свою независимую политическую силу, а на те возможности, которые предоставлены государством. В то же время не следует ожидать, что попытка использования Московского Патриархата для повышения авторитета светской власти сделает РПЦ влиятельной, независимой силой. Нет оснований предполагать, что обладатели реальной власти добровольно поделятся ею с РПЦ и тем самым создадут себе сильного оппонента. Отказ государства передать культовые здания в собственность Церкви выглядит как желание сохранить сильное орудие контроля и воздействия на РПЦ. Несмотря на заигрывания с РПЦ, политическая элита России в действительности ориентирована на иные идеалы и ценности. Одним из убедительных тому свидетельств является, мягко говоря, неправославный дух большинства государственных и частных средств массовой информации. Совершенно очевидно, что на российском телевидении практически нет ни одного канала, сочувственно и регулярно освещающего церковную жизнь. Похожая ситуация сложилась и с другими средствами массовой информации. Что же нам угрожает? Сразу напрашивается вывод: в России реальна не «клерикализация» (с сильной самостоятельной Церковью, вмешивающейся в дела государства), а новая «синодализация» — сближение Церкви с государством по инициативе последнего. Государство предоставляет ей льготы в обмен на идеологическую поддержку. Условный термин «синодализация» вовсе не означает, что Церковь должна формально стать частью государственной машины. «Синодализация» в качестве альтернативы клерикализации делает Церковь несвободной, зависимой от своего покровителя. Такой вариант отношений государства и Церкви угрожает прежде всего ее интересам, особенно если вспомнить ситуацию, сложившуюся к 1917 году. Как бы ни осуществлялось сближение Церкви с государством — в рамках закона о светском характере государства или же путем его изменения, оно неизбежно принесет Церкви не только льготы и преимущества, но и усиление государственного контроля над ней. Это противоречило бы логике развития государственно-конфессиональных отношений в мире, для которой характерно освобождение религиозных организаций как от исключительных преимуществ, связанных со статусом «государственных», так и от соответствующего вмешательства государства в их внутреннюю жизнь. Второй вывод менее очевиден. Секуляризованное плюралистическое общество, не защищенное от экспансии западной массовой культуры, от морально-нравственного релятивизма, сложно назвать блестящей перспективой для России. А ведь именно к этому ведет нас так называемый «антиклерикализм», выступающий фактически против любых попыток объединения здоровых сил общества вокруг традиционных религиозных идеалов. При всех издержках, возможных в случае дальнейшего усиления РПЦ, следует признать, что критика антиклерикалов носит неконструктивный характер и не сопровождается выдвижением альтернативной основы для духовно-нравственного объединения общества. Антиклерикалы говорят о необходимости защищать свободу совести. Она действительно необходима, дабы каждый мог жить в соответствии со своими верованиями и убеждениями. Во времена поиска национальной идеи не следует забывать, что свобода есть не самоцель, а средство существования общества. Семен Франк, говоря о бессмысленности свободы при отсутствии жизненной цели, приводит в работе «Крушение кумиров» старую остроту: «Извозчик, свободен?» — «Свободен». — «Ну, так кричи: да здравствует свобода!». Примечание: автор прекрасно сознает, что термины «клерикализм» и «клерикализация» применительно к религиозной ситуации в современной России будут использоваться хотя бы в силу привычки и отсутствия замены. (Условно предложенная в статье «синодализация» — не в счет.) Хочется надеяться, что исследователи не оставят без внимания высказанные соображения о терминологии и об отличительных особенностях отечественных государственно-церковных отношений.
