Популярный богослов и дипломированный атеист, друг рокеров и враг оккультистов, домосед и путешественник, он завидует сам себе
«…Но однажды сердце обжигает мысль: зачем я тут? Что такое человек? Что такое моя жизнь? Просто тире между двумя датами на могильном памятнике? А человек? Просто покойник в отпуске? Меня не было целую вечность и потом не будет вечность. И вот из этой тьмы меня отпустили на побывку. В этом ли смысл моей жизни?» Питер. Ледовый дворец Он был за кулисами, когда пел Кинчев. Ждал очереди и настраивался на собственное выступление. Слушал краем уха и удивлялся, что против ожидания музыка не забивала слова. И четырнадцатитысячный зал не давил, не пугал. Все изменилось, когда после Кинчева на сцену вышла Ольга Арефьева и зал взорвался агрессией. Это «алисоманы» проявили свой нрав. Вот чего опасался Кинчев, когда еще два года назад они обсуждали возможность совместного выступления. Потому и откладывали. Теперь он увидел, в какой обстановке, возможно, и ему придется выступать. Грохот, свист, крики. На сцену летят пластмассовые стаканчики. Впрочем, певица как будто не замечает всего этого. А он так сумеет? Ему ведь не петь — проповедь произносить. Решил: пока есть время, написать текст, выучить его назубок и проговорить на сцене в любых обстоятельствах. Ушел еще глубже за кулисы, погрузился в себя и, соорудив письменный стол на коленке, принялся сочинять. Он писал и заучивал проповедь второй раз в жизни. Первый раз это было почти двадцать лет назад. Загорск. Семинария В выпускном классе сдавали гомилетику — искусство проповеди. Порядок для всех один: надо написать текст, показать преподавателю, после его поправок выучить и произнести наизусть в темном храме перед экзаменатором. …Семинарист Кураев после первой в жизни проповеди, волнуясь, ждал оценки. Преподаватель долго молчал. Потом тяжко вздохнул и сказал: — Я много чего в жизни слышал… Но хуже этого — никогда. К этому времени за плечами у Кураева кроме семинарии были еще и философский факультет МГУ с красным дипломом, кафедра научного атеизма, аспирантура. Еще раньше, в школе, он был редактором газеты «Атеист». Кажется, это было в Праге, где отец, известный философ, работал в журнале «Проблемы мира и социализма». Такая у него семья, такая биография. Шок О том, что он верит в Бога, родители узнали случайно. Вернулись домой раньше времени и застали его с иконами, Евангелием. Для них это был шок. Мама, Вера Трофимовна, и сейчас, когда рассказывает мне о том дне, волнуется: «Наша семья никогда не приближалась к религии. А тут вдруг узнаем, что сын тайно крестился, мечтает о семинарии. И для нас это оказалось не только неожиданно. Опасно. Все сразу рушилось. Это же начало 80-х. Андрюша ведь прекрасно в университете учился, ему уже предлагали остаться там преподавателем, обещали блестящее будущее. Он вообще мог стать самым молодым преподавателем МГУ. И у мужа карьера — в самом расцвете». Разговоры были мучительны. Как это бывает у любящих, но неспособных достучаться друг до друга людей. Родители во что бы то ни стало хотели убедить его, чтобы спасти. Но ведь и он мечтал убедить их, чтобы они спаслись. Не получалось. Секретная мечта Вера Трофимовна и Вячеслав Иванович исчерпали все свои аргументы и силы. А помощи где найдешь? Проблема такая, что огласка ни к чему. Стали перебирать: кто из надежных людей для Андрюши авторитет… Вспомнили: старый друг семьи, который был у сына репетитором еще в десятом классе, доцент филфака, великолепный знаток древнерусской литературы и жизни. Пригласили на чашку чая. И после светских любезностей — к делу: «Вячеслав Андрианович, а ведь у нас в семье беда. Андрюша в Бога поверил. Хочет в семинарию поступать». Повисла неловкая пауза. Вячеслав Андрианович смотрел перед собой, потом взглянул на Андрея и тихо сказал: «Что ж, может быть, тебе удастся осуществить то, о чем я мечтал всю жизнь да не сумел». Тайна псевдонима «Космос» Таких открытий Кураеву предстояло немало. Люди, о вере которых он и подозревать не мог, оказывались верующими. Он чувствовал себя Штирлицем, который на каждом шагу встречает засекреченных соратников. Уже аспирантом попал на съезд молодых ученых. Там блистал Генрих Батищев — в те времена известный советский философ, немного диссидентствующий и поэтому, в частности, довольно известный. И вот его-то выступление Кураеву показалось странным. Не удержался — подошел к Батищеву: «Знаете, Генрих Степанович, я просто не могу понять вашей логики: почему в каждой фразе у вас звучит „космос ждет“, „космос заповедует“. Нельзя о космосе так говорить… Если слово „космос“ заменить словом „Бог“, тогда это станет понятным… А просто от космоса нечего ждать — это же какое-то безличностное бытие». Батищев вдруг стал озираться, потом отвел Кураева в сторону: «Андрей, вы все правильно поняли. Только знаете, это благословение моего духовника, чтобы я слово Бог в своих речах не употреблял…» Диспут: есть ли Бог? Когда уже в семинарии учился, опять не удержался — пошел на диспут о вере и атеизме в Коломенском пединституте. 88-й год. Уже — перестройка, но еще — КПСС. 25-летний семинарист Кураев пришел проверить себя и свою веру. Оказался один против всех. «В такую ситуацию я попал впервые. Переполненный зал, студенты едва не на колоннах виснут — все с конспектами, кое-кто с диктофоном. Здесь же и профессура. Очень быстро стало понятно, что ход дискуссии складывается в мою пользу… В принципе всё, что знали коломенские преподаватели, знал и я, только в более свежем виде, как выпускник кафедры атеизма. Зато они не знали многое из того, чего уже знал я. И главное, истина была на моей стороне…» Случился скандал. Неизвестный юноша переспорил научных мэтров и партийных пропагандистов. Студенты в конце были на его стороне. «В общем, вскоре вышло постановление Московского обкома партии о неудовлетворительном атеистическом воспитании в Коломенском пединституте, оргвыводы соответствующие… И хотя я во время дискуссии не представлялся, фамилию не называл, меня „вычислили“, и пошли неприятности». Но для него это уже стиль жизни. С тех пор, как родители застали с иконами, жизнь стала сплошным приключением с непредсказуемыми поворотами. Не надо про Париж… Договорились с родителями так: он будет продолжать учебу в МГУ, а они не будут ему мешать верить. Отец предложил: поступить после университета в аспирантуру. Он согласился. Ведь сразу после университета — с кафедры атеизма, да с «красным дипломом» — попасть в семинарию не было шансов. Другое дело, если бы выгнали из аспирантуры… Когда подал документы в семинарию, отца как раз оформляли на работу в Париж, в ЮНЕСКО. До этого он работал в президиуме Академии наук — референтом академика Федосеева. Отца пригласили для беседы в органы. «Знаете, Вячеслав Иванович, чем ваш сын занят?» «Разумеется». "Ну так должны понимать, что о Париже не может быть и речи". Но и на прежнем месте его уже не ждали. Федосеев сказал: ищите другую работу. Да еще обратился в Министерство обороны с просьбой немедленно забрать в армию Кураева-младшего. Впрочем, там влиятельного академика не послушали. Лейтенант запаса с крестом на шее для советской армии тех лет казался опаснее какого-нибудь американца. «Отец сильно переживал? Ваши отношения из-за этого не испортились?» «Переживали, конечно, мы все. Но отношения не изменились. У нас в семье карьеристов не было никогда. Все-таки отец — детдомовец. Мы полжизни прожили в коммунальной квартире. Всегда радовались тому, что есть». Дома — в спецодежде Сейчас он живет с родителями неподалеку от метро «Юго-Западная». Когда я шел к нему в первый раз, задумался по дороге: а как выглядит такой человек в быту, каков вообще его быт? Что у него за дверью — келья? А сам он дома как — в рясе, в халате, в спортивном костюме? За дверью оказалась стандартная квартира. Много икон. Разве что иконами и отличается кабинет диакона Кураева от домашнего рабочего места какого-нибудь светского ученого. Компьютер с плоским монитором на столе. Со всех сторон стеллажи книг до потолка. Газеты, журналы. На келью не похоже. Впрочем, он ведь и не монах. Хотя так и не женился к своим сорока годам. Он и не священник. Диакон — это первая ступень в церковной иерархии. Как ступил на нее Андрей Кураев много лет назад, так и остановился. При этом он самый издаваемый из живущих ныне богословов. Тиражи его книг перевалили за 600 тысяч экземпляров. Он самый деятельный миссионер в нашем православии сегодня. Объехал с лекциями, диспутами, проповедями более 60 регионов и не по одному разу. На его лекциях в МГУ не протолкнуться. Профессор Кураев встретил меня в подряснике — длинном сером балахоне. Как сам выражается — «в спецодежде». Ни карьеры, ни семьи? «Почему ни карьера у вас не сложилась, ни личная жизнь? — спрашиваю я диакона Андрея. — Если уж отказываться от семейной жизни, так принимать бы монашеский постриг, тогда можно и епископом стать, и дальше расти. А то получается: светскую свою карьеру вы сломали, но и церковную не сделали; жениться не стали, но и в монахи не пошли… Не получилось? Или — так и планировали? А влюбленностью жертвовать приходилось?» «Влюбленности остались в той моей жизни, до крещения. После — Бог мне этого не посылал. Значит, и не нужно. Я ведь никогда свою жизнь особо не планировал. Мне дороги слова Экзюпери о том, что призвание найдешь просто, потому что не ты его выбираешь. Я только один выбор в жизни сделал — крестился. Все остальное было неотвратимо. Мне уже назначали время рукоположения в священники. Я с хиротонии просто убежал, сам не знал — почему. Потом, спустя годы, понял: действительно, не нужно мне быть священником, а посвятить жизнь миссионерству. Чем диаконское служение хорошо? Я — в церкви. Вхожу в касту духовенства, участвую в службе. Мне легче строить отношения со священниками. И со светскими людьми обращаться легче: видят же, что я в рясе… А с другой стороны я — не священник. Это означает, что у меня больше прав на возможную ошибку. Больше свободы маневра в выборе аргументации, стиле поведения. Будь я священником, не мог бросить свой приход и куда-нибудь на неделю умчаться. Ведь я по полгода за год в поездках. И губернаторы приглашают, и приходы, и университеты». «Неудачник? Я лично этого не нахожу» «Значит, не считаете себя неудачником? Выходит, и без семьи, и без карьеры можно быть успешным?» «Я сам себе завидую. У меня даже есть чувство некоторой вины перед однокурсниками по университету, среди которых есть люди очень яркие, талантливые. Но я смотрю, как мне живется и как — им. У меня есть то, о чем мечтает любой интеллигент. Общение с обществом. Востребованность, которая даже превосходит мои возможности. То, что я пишу, издается, распространяется. А книги, что пишут в Институте философии Академии наук и на философском факультете МГУ, издаются тиражом в 500 экземпляров, так что по сути автор сам их покупает и раздаривает. У меня обратная ситуация, в мире философии я сейчас, наверное, самый издаваемый автор в России. Конечно, за мной мощная система епархий, приходов, монастырей со своей сетью книготорговли. По сути дела сегодня только религиозные организации имеют общероссийскую сеть распространения литературы. Даже научная литература по стране почти не распространяется. И потом — я чувствую, что от многих неприятностей меня хранят молитвы тех людей, что по всей России поминают меня. Я живу хорошо не по грехам моим — но по их молитвам». Нет проповедника в своем храме «И все-таки вы сотрудник храма. Как там относятся к вашим частым отлучкам?» «Настоятель терпит, слава Богу! Даже, может, и гордится иногда. В отчеты мои поездки, как „миссионерская деятельность“, конечно, включаются. И потом наш храм не идеологический, без претензий, куда люди ходят просто молиться и где батюшки не одержимы идеями авторского истолкования православия. У нас — нормальные служаки. Кстати, в своем храме я практически не проповедую. Потому что хочу иметь в жизни местечко, где я не профессор Кураев, а самый обычный диакон. Где бы я мог помолчать и помолиться. Ведь в других местах говорить приходится очень много…» После литургии в полет При знакомстве Кураев меня удивил. У него ведь репутация полемиста, бойца. А тут передо мной — человек с тихим голосом, глазами вниз, сидящий за столом вполоборота, так, будто я отрываю его от дела. Я сообщил о своем впечатлении. Он подтвердил: «Я — интроверт. Мне всегда нелегко было общаться. Поэтому я стал писать. Если для кого-то отпуск, свободное время — это возможность уехать из дома, для меня наоборот — оказаться дома, за столом. Но получается так, что я все время в дороге, в общении. Вот уже лет пять каждое воскресенье я улетаю в какой-нибудь регион. Там три-четыре встречи-лекции в день. Обычно в пятницу возвращаюсь в Москву и — лекции в МГУ, в каком-нибудь еще институте. Субботнее утро — для общения с журналистами, для домашних дел, творчества. Вечером — всенощное бдение в храме Иоанна Предтечи на Красной Пресне, утром — литургия, и снова — самолет. Высоцкий и Карамазовы «Так не несчастная любовь привела к вере?» «Нет. Скорее — поиск смысла. Книга, которая, действительно, по-настоящему перепахала меня — это «Братья Карамазовы». Я ею заболел. Две недели, пока читал, ничего кроме этого в голове не было. И, как ни странно, вывод из этой книги: есть дьявол, и только потом, что есть Христос. Если Христом был отвергнут дух сверхчеловечески умный и злой, значит, Христос более, чем человек. В легенде о Великом Инквизиторе для меня сконцентрировались все философские вопросы, которые мы обсуждали до этого с друзьями, ребятами в университете. А с другой стороны — песня Владимира Высоцкого «Мой друг уехал в Магадан». Она оказалась созвучна моей ситуации… Это был май, и я решил: либо к осени окрещусь, либо никогда. И крестился». «Выходит, Высоцкий помог вам поверить. Нецерковный человек?» «Крестик Высоцкий носил. Но для меня важна была атмосфера, которую создавали его песни. В моей комнате портрет Высоцкого всегда был на виду. Его песни постоянно звучали в нашем доме. Это еще любовь и моего отца — они с Высоцким ровесники. Поиск своего пути, колеи, выход за «красные флажки» — вот это сделало для меня психологически возможным совершить свой выбор». Холодный горный воздух христианства Он убежден, что количество верующих в России сейчас раза в три превышает количество жителей. Поскольку один и тот же человек способен одновременно верить в разное. «Люди готовы воспринимать любой бред, не давая себе отчета, какие это влечет за собой последствия, какие обязанности возлагает на них принятая ими вера. Это и есть главное искушение оккультизма. Это отказ думать, отказ выбирать. Зачем? Так хочется с полным комфортом — на 600-м «Мерседесе» — въехать сразу в царство небесное. Общество не может из «вечной мерзлоты» атеизма сразу шагнуть в высоту православия. Сегодня люди обречены на то, чтобы пройти всю историю религии, начиная от нуля и потихонечку — через мир магизма, мир оккультизма, шаманизма — дойти до Евангелия… Моя надежда — на нормальную человеческую физиологию. Когда человек поймет, какой отравой его кормят, он однажды вслед за Осипом Мандельштамом скажет: «я христианства пью холодный горный воздух». Курс рубля в банке Святого Духа Минувшим летом шел Кураев из метро домой. Видит: у входа на рынок стоит женщина с коляской. В коляске — двойняшки. Женщина ничего не просит. Но сердце почему-то кольнуло, когда проходил мимо. Подумал: трудно ведь двоих малышей поднимать. И когда уже прошел метров пятьдесят, остановился: надо все же им чем-то помочь. Как раз после зарплаты в храме деньги в кармане были. «Что, по 10 рублей им дать? — Мало ведь. Дам по сто». Подошел, минутку поговорил… Запомнил, что одного из малышей Олегом зовут. Вечером того же дня звонок. Совершенно незнакомый человек представляется Олегом, работником известной голландской компании, говорит: «Отец Андрей, знаю ваши книги, ваши лекции, давно думал — чем бы вам помочь. Скажите, может, я вам завезу какую-нибудь технику нашей фирмы?» И привозит компьютер, телевизор, видеокамеру — больше чем на четыре тысячи долларов. «Так что я теперь знаю курс рубля в банке Святого Духа, — говорит Кураев. — Если в обменных пунктах за 30 рублей один доллар дают, то у Господа — наоборот: один рубль милостыни может вернуться как 30 долларов. Это же известная формула, она есть еще в Псалтири. По-славянски звучит: «Милуяй нища, взаим дает Богови». Тот, кто милует нищего, одалживает Богу». Фаны и Гефсиманские страдания Два года назад Юрий Шевчук пригласил Кураева на свой день рождения. Диакону стало любопытно. Так он впервые в жизни оказался на рок-концерте. Это было на «Горбушке». После концерта было застолье, где и познакомились, разговорились. А потом произошло самое неожиданное. Когда Кураев выходил из Дома культуры около полуночи, его окружила стайка фанатов Шевчука. Они бросались к каждому выходящему из служебного входа и спрашивали, «когда Юлианович выйдет». Бросились и к Кураеву. А когда увидели «спецодежду», замешкались. И вдруг один паренек спрашивает: «Вы — отец Андрей? Скажите, пожалуйста, почему в Евангелии от Иоанна отсутствует тема Гефсиманского одиночества Христа?» «И что же вы ответили?» «Я уже не помню. Да это и не важно. Рокеры до этой встречи представлялись мне какими-то страшными существами, сатанистами. И вдруг я реально, всерьез встретившись с ними впервые в жизни, увидел совершенно чистые лица, глаза». Кем Россия спасется? Я спросил Кураева: «А вам интересно общаться с Шевчуком? Вера его кажется вам глубока?» «Теперь я убежден, что такими людьми, как Юрий Шевчук, Россия сможет оправдаться перед Господом». Питер. Ледовый дворец Его вывел на сцену Юрий Шевчук. «Прожектора из зала светят на сцену. В моих глазах — черная пелена. В этой черноте огромный зал… По тому, что я слышал, начало моей проповеди прошло в большей тишине, чем я ожидал, а закончилась она в большем шуме, чем я предполагал. Перелом произошел на словах «русский рок — это борьба за право думать». Конечно, наивно было бы надеяться, что после этого концерта все эти 14 тысяч повернутся и разойдутся по храмам. Но вот начальник службы охраны стадиона после концерта сказал мне, что не помнит случая, чтобы после рок-концерта такая масса людей расходилась так спокойно и доброжелательно». Из выступления диакона Кураева на рок-концерте в Санкт-Петербурге «Человек тем отличается от животного, что животное просто живет, а человеку нужен повод к жизни. Как нужны поводы к тому, чтобы задействовать какую-то группу мышц, так нужны поводы душе, чтобы оживить себя, проявить. Душа — это то, что болит у человека, когда все тело здорово. Не сердечная мышца болит, не левый желудочек, а душа. Болит — и своей болью доказывает, что она есть. Пока у человека не заболела почка, он и не знает, где она у него находится. Пока у человека не заболела душа, он и не подозревает о ее существовании. Пока, не напрягаясь, живешь вполсилы и плывешь по течению, как все, не замечаешь ни силы течения, ни своей души. Но однажды сердце обжигает мысль: зачем я тут? Что такое человек? Что такое моя жизнь? Просто тире между двумя датами на могильном памятнике? А человек? Просто покойник в отпуске? Меня не было целую вечность и потом не будет вечность. И вот из этой тьмы меня отпустили на побывку. В этом ли смысл моей жизни? Это ли «все, что останется после меня»? И тогда понимаешь: моя биография не сводится к истории моего тела, то есть, в конце концов, к истории моей болезни — от первого зуба до последнего инфаркта. И тогда понимаешь, что самое главное знакомство, которое может произойти в твоей жизни, — это не знакомство со знаменитостью, а знакомство со своей душой. Ты, моя душа, и ты, мое тело, — не одно и то же. И у тебя, моя душа, есть свои поводы к радости и свои поводы к боли. Русский рок в своих лучших песнях — это болевые уколы в совесть. Это борьба за право думать, за право быть одиноким, за право выпадать из толпы и из попсы. Когда все вокруг тонет в беспросветном оптимизме, когда официальная пропаганда обещает построить коммунизм или хотя бы догнать Португалию по числу кондиционеров на душу населения, русский рок встряхивает тебя и говорит: «А ты знаешь, Небо становится ближе». Это и есть Рождество: Небо соединилось с землей, с тобой. Христос мог хоть 1000 раз рождаться в Вифлееме, но нет тебе в том никакой пользы, если Он хотя бы раз не родился в твоей душе. Рождество — это ответ на вопрос Данте: «Я поднял глаза к небу, чтобы увидеть — видят ли меня». Это главный вопрос в жизни человека: нужен ли я или я просто космическая плесень».
