Религия нового века
Исламов не один, а два — «голодный» и «сытый»

«Консерватор»

Исламизм превратился в традиционную страшилку для воспаленного ума западного обывателя и в столь же традиционную мишень для разоблачений со стороны либерального интеллигента, доказывающего, что никакого исламского экстремизма нет, а есть отдельные негодяи, и не надо лепить из ислама очередной «образ врага».

Сразу же после печальных событий с Нью-Йоркским Всемирным торговым центром, как только появилась версия о причастности к терактам Осамы бен Ладена, многие вспомнили о книге американского политолога Сэмуэля Хантингтона «Столкновение цивилизаций», в которой автор предсказывал как прекращение в ХХI веке биполярного противостояния, так и распад единого глобализованного сообщества на целый ряд структур, основой которых будет религиозная идентичность цивилизаций. Хантингтон предсказывал «религиозный ренессанс», возвращение подстриженных под западную гребенку народов к своим традиционным ценностям и превращение всевозможных политических, социальных и геополитических конфликтов в конфликты религиозные, ведущим из которых должен был стать конфликт между западной христианской цивилизацией и мусульманской цивилизацией, возвратившейся к фундаментализму раннего ислама.

Хантингтона после терактов не поминал только ленивый, но исключительно затем, чтобы тут же заявить о своем несогласии и его опровергнуть, заявив, что не следует в исламе как таковом видеть врага, что война идет не между христианством и исламом, а между террористами и уважающим себя гуманитарным человечеством. Все сошлись на том, что никакой исламской угрозы не существует и что развитие событий по хантингтоновскому сценарию невероятно.

Со второй частью этой формулы можно согласиться, с первой — нет и вовсе не потому, что каждый мусульманин — это враг человечества, ищущий кого бы поглотить. Хантингтоновский сценарий слишком геополитичен и слишком много значения придает традиционным религиям той или иной цивилизационной общности. Если представлять дело так, что все мусульманские регионы планеты вернутся к кочевому, напористому и проникнутому мыслью о перманентном джихаде первоначальному исламу, то ничего более абсурдного нельзя себе представить. Современный исламский мир слишком слишком секуляризован и вестернизирован последними полутора столетиями, чтобы в полном составе вставать на тропу войны против «кафиров» и вообще считать себя «на ножах» с глобализированным миром. Нужно быть уж очень неумным исламским фанатиком, чтобы вести войну против Запада как против христианской цивилизации, а не как против цивилизации, условно говоря, «кока-кольной». Никакой религиозной войны христианства и ислама быть не может.

Однако означает ли это, что мы имеем дело с конфликтом не-религиозным? Отнюдь нет. Люди в самолетах. Люди в горах. Всевозможные «братья-мусульмане», «мученики Аль-Аксы», бойцы исламского джихада и другие дерутся действительно за ислам, умирают сами и убивают сотни и тысячи людей во имя ислама, и эта война для них является войной религиозной. Ради денег, «светлого будущего» и любых других секулярных идеалов они ни умирать, ни убивать не пойдут. Собираются эти «герои веры» не в Мекке или в Медине, а в Лондоне, и место, на котором стояли «Близнецы», для них ничуть не менее значимая святыня, чем Кааба или Аль-Акса, потому что это памятник новой победы в новой войне. Радикальный ислам во всем мире становится одним из последних «выходов» для тех, кто считает себя угнетенным, обиженным и оттесненным на периферию глобального мира, кто не хочет себя с этим миром идентифицировать.

Перед нами новая религия, сохранившая от ислама догматику, но значительно изменившая в сторону радикализации, упрощения и ужесточения и аскетику, и социальное учение. Главное отличие этого нового «голодного ислама» и от «ислама сытого», и от большинства других «мировых религий» сегодняшнего дня в том, что он относится к своей религиозности серьезно и в том, что эта религиозность выражается прежде всего в действии, — войне с утратившим всякую религиозность миром. Религия становится военным знаменем и военной идеологией. Никакого соглашения «сытых исламистов» с «голодными», скорее всего, не будет, а потому воображать себе ближневосточный монолит, враждующий с США, совершенно не нужно. Фронт может проходить и уже во многом проходит внутри самих западных стран, между Западом и нищающей и озлобляющейся Африкой, потерявшей после краха деколонизации смысл своего существования и вполне способной его обрести в новой религии.

Между «голодным исламом» и «сытым христианством» никаких иных отношений, кроме войны, также невозможно себе представить. И в этом столкновении стратегический счет явно не в пользу «сытых», которых если что и защитит, так это появление такой идеологической мутации христианства, в которой серьезное отношение к вере не ограничится теорией, но будет вызывать в массе готовность за нее сражаться. Но либеральное, экуменизированное христианство Запада (да и Востока тоже) противостоять «голодному исламу» не способно и защиты ему ждать неоткуда.