Наш специальный корреспондент отправился в Мекку совершить хадж
Хадж (паломничество в Мекку) — пятый столп ислама, это путешествие обязан совершить хотя бы один раз в жизни каждый мусульманин, если у него есть для этого силы, здоровье и деньги. Хадж совершают в мусульманский месяц Зу-ль-хидж. Мусульманский календарь — лунный и не совпадает с солнечным, поэтому Зу-ль-хидж может выпадать на любое время года. При советской власти, лет 15 назад, от силы пара дюжин паломников отправлялась из СССР к Каабе (храму, построенному пророком Ибрагимом). Это были номенклатурные деятели культуры, секретари ЦК среднеазиатских компартий и официально признанные муфтии. Потом стало можно всем. Саудовская Аравия выделила квоту для России — 20 000 мусульман в год. По 1000 от каждого миллиона мусульман. 20 000, конечно, никогда не набиралось, в этом году в хадж из России поехали, по разным оценкам, от трех до пяти тысяч человек. Это недешевое удовольствие — стоит 800 долларов, если ехать автобусом через Азербайджан, и 1300 — если лететь самолетом. Раньше Саудовская Аравия выделяла еще немало льготных путевок в хадж. Считалось, что их будут раздавать бедным, но благочестивым мусульманам. Раздавать должны были муфтии и активисты мусульманских общественных организаций. Арабы не учли, что это все-таки Россия. Муфтии отправляли в хадж свою родню и друзей, кое-кто даже попадался на продаже льготных путевок на сторону. Пожалуй, это арабы еще стерпели бы, все-таки кое-что перепадало и хорошим людям, но в России началась антиваххабитская кампания, саудитов стали бранить не только исламоведы с призраком гэбэшных погон на плечах, но и недавние лучшие друзья — официальные муфтии. Ручеек путевок для бедных иссяк. Кстати, статус таких «бедных» паломников был чрезвычайно высок: их называли дуаяф малик (гость короля) и принимали так, словно они министры или депутаты. Консульство Мое путешествие к Каабе началось в консульском отделе посольства Саудии в Москве. Помимо консула здесь работают еще два человека: Джамал — палестинец и Али — сириец; примерно за две недели они оформляют 5000 виз. Это очень много. Оба они усталые, с красными глазами, но тем не менее радушные и доброжелательные. Пока я жду визу, обсуждаю с Джамалом израильско-палестинский конфликт. Джамал неожиданно отделяет один паспорт из протянутой через окно стопки: «Этой женщине я визу не дам (женщина, кстати, жена крупного дагестанского чиновника) — у нее в паспорте стоит израильская виза». Многие арабские страны не пускают к себе визитеров Израиля — так, наверное, они проявляют солидарность с палестинцами. — А кому еще не дают визы? — это уже спрашиваю я. — Немусульманам: по шариату (исламскому законодательству) только мусульмане могут появляться у мекканских святынь. — А как вы проверяете, мусульманин или нет? — Как правило, не проверяем, верим на слово, но, если появляются сомнения, можем попросить справку из мечети. С меня справку не требуют, визу дают сразу. Консул пожелал мне счастливого хаджа и вместо напутствия сообщил, что, поскольку я еду без группы и могу заблудиться, я могу обратиться где угодно к любому официальному представителю Саудовской Аравии и мне наверняка помогут — «только покажи им свою визу». Он сделал рядом с визой какую-то приписку на арабском. Наверное, это что-то вроде мандата времен гражданской войны — «такому-то такому-то оказывать всемерное содействие». Али на прощание пишет мне телефон: «Этот человек живет в Мекке и немножко говорит по-русски, будут проблемы — звони ему». Шереметьево Оказывается, лететь из главного аэропорта страны куда бы то ни было и лететь в хадж — не одно и то же. Ухоженная погранпрапорщица крутит мой паспорт и спрашивает о цели поездки. — Хадж. С плохо скрытым раздражением выясняет, есть ли у меня билет до Джидды. Почему у меня на всех рейсах открытые даты. Мои ответы ее не успокаивают, через соседние кабинки прошли уже человек по 20, а она все крутит мой паспорт. Наконец она не выдерживает и вызывает майора-пограничника. Майор уводит меня в сторону, бросает: «Подожди здесь» — и скрывается в своей каморке-кабинете. Через открытую дверь я слышу, как он куда-то названивает, до меня доносятся слово «хадж», мое имя и еще пара матерных слов: меня вносят в какой-то список. Минут через десять майор ведет меня назад. Я интересуюсь: — Отчего такая дополнительная проверка? — Такая у вас цель поездки. — Так что, вы всех людей, едущих в хадж, особо переписываете? — Этого вам знать не положено. Любопытно, зачем они составляют списки паломников; очень может быть, через пару лет мы все попадем в особый реестр «неблагонадежных». Нет, что бы там ни говорили перед выборами наши конформисты-муфтии, что «Путин — наш президент, а страна у нас — одна на всех», в этот момент я особо остро понимаю: есть мы — мусульмане и они — власть. Стамбул Магию консульской приписки испытал уже в Стамбуле — там я должен был пересесть на рейс до Джидды. У меня была открытая дата, в аэропорту — тысячи паломников. «Точно, застряну здесь на пару суток», — подумал я и пошел в представительство Саудовских авиалиний. Я говорил — и меня не понимали, мне говорили — и не понимал я. Демонстрация моей визы ясности не прибавляла. Разозлившись, я пошел бродить по аэровокзалу, размышляя, что делать дальше. Часа через два совершенно незнакомый человек отыскал меня на стоянке такси и крепко взял за руку. Ни слова не говоря, он провел меня, как ребенка, через паспортный контроль и дальше — к посадке на нужный мне рейс, что-то сказал по-арабски стюардессе — и через 20 минут я был уже в воздухе. Мекка Весь день я отсыпаюсь, выхожу в город только после обеда. Тепло, градусов под тридцать. Под пальмами арабы устраиваются на ковриках со своими женами, закутанными в черное, и просто сидят — отдыхают, неподалеку дети играют в футбол. Женщины ходят, как правило, с открытыми лицами, в парандже — реже, но пару раз в городе я встретил простоволосых девушек. В отеле простоволосых больше, попадались даже в коротких юбках — ну не мини, но примерно до колен. К ночи нас, группу журналистов, везут в Маджид-аль-харам (Запретную мечеть), в центре которой находится Кааба. Едем на новеньком мощном джипе, машин — тьма. Время от времени небольшие пробки, очень много полицейских или военных, как во время усиления в Москве, но только местные менты — незлые. По дороге читаем тальбию: «Лябейка аллахума, лябейка…» (ритуальная формула, произносимая перед хаджем). Почти у Маджид-аль-харам врезаемся в такой же новенький джип. Пострадавшие арабы что-то гневно кричат, но, увидев, что в машине паломники, сразу забывают обо всем и начинают желать нам счастливого хаджа. Тысячи раз я видел на картинках Запретную мечеть, но все-таки, когда увидел ее вживую, поразился: какая она большая. Таваф Хадж делится на две части. Сначала малый хадж — умра, затем большой хадж. Первый ритуал умры — таваф, семикратное кружение вокруг Каабы. Несмотря на ночь (было уже около полуночи), народу в Запретной мечети — под миллион: многие спят на полу, подстелив коврики, многие молятся; пробираемся к Каабе сквозь людское море с трудом. Возле Каабы — толпа, плотная, как земное ядро. Ощущение чего-то нереального. Мне стало жутко и весело одновременно, и я понял, почему таваф считается символом Страшного суда; наверное, когда я умру, все будет так же. Возле угла Каабы, где вмонтирован Черный камень (главная святыня мусульман, подаренная человечеству Аллахом), стоят полицейские, прикованные к стене мягкими ремнями. В противном случае их просто бы унес людской водоворот. Мы договариваемся держаться левыми руками друг за друга, чтобы не потеряться, я кладу руку на черное плечо радиожурналиста из Джибути (у негров даже в жару кожа прохладная) — и мы начинаем свой первый обход против часовой стрелки. Всякий раз, поравнявшись с Черным камнем, мы указываем на него правой обнаженной рукой и кричим: «Бисмиля-ляхи, Аллах акбар!» («Во имя Аллаха великого!»); в остальное время я читаю те суры (главы) Корана, которые помню наизусть. Рядом идет группа паломников-палестинцев, они распевают на арабском свои палестинские «кричалки», с трудом разбираю: «Палестине — свободу, Палестине — мир!»; эти ребята правы — в такой момент, наверное, именно это и нужно просить у Аллаха. На носилках несут немощных стариков, их кружат вокруг Каабы бегом. Как это возможно в такой толпе — загадка. Кого-то задавили насмерть, его тело, прикрытое зеленой тканью, пытаются вынести из твердого, как бетон, людского кольца. Идущий вслед за мной египтянин говорит мне: «Погибший во время хаджа попадает в рай». Когда мы обошли Каабу в последний раз, я понял: кто сделал таваф, тот повидал Все! Саи Следующий ритуал умры — бег между холмами Сафа и Марва. Такой бег называется сай. Между холмами надо пробежать семь раз в память об Агари (жены пророка Ибрагима), которая искала для своего умирающего от жажды сына Измаила воду. Как чудо, она обнаружила в результате своих поисков среди этих холмов источник Зам-Зам. Я думал, что Сафа и Марва — обычные холмы, но оказалось, что над ними и между ними построена огромная галерея, которая является частью Запретной мечети. Так что сай мы совершаем в закрытом помещении, хоть и гигантского размера. После сая — намаз в два раката и пьем воду Зам-Зама. На этом умра закончена. До начала большого хаджа у нас есть два дня. Исламинтерн В России, когда говорят «исламинтерн», подразумевают союз мусульман-террористов — чеченцы, афганцы, арабы против США. Между умрой и большим хаджем необязательно носить ихрам. Я купил себе арабскую рубашку до щиколоток и платок, который повязываю, как тюрбан, на голову. Мы — те журналисты, кто вместе делали таваф, — сидим в кафе, курим наргиле (кальяны) с яблочным табаком, в котором вода не оставляет никакой крепости, и разговариваем. На страшной смеси арабского, боснийского, турецкого, английского и русского мы обсуждаем Достоевского. Я единственный, кто читал Достоевского в подлиннике, но в переводах его читали все. Двухметровый суданский негр с жаром говорит, что до того, как был описан Раскольников, в Европе не знали по-настоящему, что такое убийство человека. «До того это было частным делом, и лишь этот русский писатель показал, что убийство человека — вселенская катастрофа». В подтверждение суданец приводит аят из Корана: «Кто убил одного человека — тот убил весь мир». Этот негр хорошо понимает, о чем писал Федор Михайлович, и молодой босниец, который спорит с ним, тоже понимает. Коран становится пробным камнем, на котором мы проверяем каждый наш тезис. Мы, исламский интернационал. (Начало. Продолжение в номере за 17.02)
