 |
| Русский дом | Виктор Тростников | 20.11.2006 |
 |
| Константин Леонтьев |
Восхищает не только его обаятельная личность, но и то, как достойно он прожил свою жизнь в ту эпоху, когда людям его круга это было очень трудно сделать. Впрочем, тут не обошлось без помощи Бога, который явно был к нему особенно милостив. Юные годы он проводил, как и вся тогдашняя золотая молодёжь, т. е. безнравственно, но однажды случилось чудо, спасшее его от духовной гибели. Он заболел очень тяжкой формой пневмонии и оказался на грани смерти. Как врач он прекрасно понимал безнадёжность своего положения и, может быть именно поэтому, ощутил острую жажду жизни и взмолился Богородице, к которой много лет уже не обращался: «Пречистая Дево, не дай мне умереть во цвете лет! Если ты спасёшь меня, я всю оставшуюся жизнь посвящу служению Сыну Твоему, Господу нашему Иисусу Христу!». Через час он был совершенно здоров.
Он исполнил свой обет. Вернувшись из заграницы, где всё это произошло, он купил дом в Оптиной пустыни и принял там послушание — стал помогать старцам в издательстве духовной литературы, переводить, редактировать. На склоне лет он принял тайный постриг с именем Климента, перебрался в Сергиев Посад и там скончался. Погребён Леонтьев в Гефсиманском скиту, в четырёх верстах от лавры.
Поразительна сама его смерть. В возрасте шестидесяти лет к нему вернулась та самая смертельная пневмония, которая внезапно оставила его в молодости, и теперь уже стала роковой. Таким образом, здесь мы явно видим чудо отсрочки, дарованной для изменения загробной участи, каковой Леонтьев очень хорошо воспользовался. Верим, что ныне он молится за Россию «в месте злачнем, месте покойнем».
Теперь о публицистическом и философском наследии Леонтьева. В нём содержатся идеи, которые до него никем не высказывались и поэтому в то время не были поняты и оценены. Сегодня же, когда всё давно уже идёт именно так, как он и предсказывал, его творчество по праву вошло в сокровищницу русской мысли, и Константин Леонтьев должен быть отнесён к тем мыслителям, которые составляют нашу национальную гордость.
Но прежде чем говорить о главных прозрениях Леонтьева, поставим вопрос: на чём они были основаны, что помогло ему так точно понять происходящее, а значит и будущее? Ведь он имел всего лишь медицинское образование, которое в то время опиралось на материализм и большей частью воспитывало атеистов, слепо веривших в «прогресс». А именно то направление развития, которое обозначалось этим словом и которое он называл «либерально-эгалитарным», больше всего было ему ненавистно.
Леонтьев разгадал гибельность «прогресса» не из метафизических или богословских соображений — это была не его сфера, — а руководствуясь эстетическим критерием истинности. Если для Гегеля всё разумное было действительным, то для Леонтьева всё красивое было действительным, т. е. истинным, а всё безобразное — недействительным, т. е. ложным. И «прогресс» он воспринял как ложное направление исторического развития как раз по той причине, что он, единственный из своих современников, ощутил его безобразность.
Можно ли всерьёз говорить об эстетическом критерии правды? Несомненно. Великий Пуанкаре не только признавал такой критерий в столь, казалось бы, рациональной области знания, как математика, но и считал его решающим. Не доверять ему в этом вопросе мы не имеем права, ибо он знал о механизме математического творчества гораздо больше, чем мы все, вместе взятые. Он писал, что, если гипотеза изящна, она наверняка окажется верной. Кстати, ту гипотезу, которую недавно доказал русский математик Перельман, Пуанкаре выдвинул как раз из эстетических соображений. Но если даже в такой «сухой» науке эстетическая оценка успешно работает, то насколько эффективнее она должна подсказывать нам истину в социологии, историософии и естественной истории! Дарвинизм, который, несмотря на неимоверное сопротивление нынешней безбожной цивилизации, всё-таки наконец развенчан, был категорически отвергнут великими биологами XIX века — Агассисом, Дришом и Вирховом — в первую очередь потому, что идея рождения гармонии живого мира путём «проб и ошибок», или «методом тыка» изначально безобразна.
Так же с порога отверг теорию «прогресса» Константин Леонтьев и, как мы можем сегодня видеть, оказался абсолютно прав. Что шокировало его, что показалось безобразным в учении о прогрессе? Он выделил в этом понятии две составляющие — либерализм и эгалитарность, т. е. уравниловку, нивелировку, стрижку всего человечества под одну гребёнку, и обе вызывали у него омерзение. Почувствовав их гибельность сначала «кожей», он попытался обосновать свои страхи логически.
Либерализм ассоциирует себя с прекрасным словом «свобода». Но Леонтьев не клюнул на эту наживку. Он понимал, что либералы лишь прилизываются к свободе, на деле не имея с ней ничего общего. Подлинная свобода только одна — свобода от греха. Грех поработил нас со времён Адама и Евы, и главная задача человека — освободиться от этой неволи и стать в результате свободным. Либерализм же трактует свободу как освобождение от всего того, что мешает жить по-своему самовлюблённому индивидууму — от обязательств перед обществом и от внутренней дисциплины. Леонтьев предрёк, что такое освобождение приведёт к деградации личности и к её одичанию. И он попал в самую точку. Что за человеческое существо порождено ориентированной на «прогресс» западной цивилизацией? Расслабленное, эгоистичное, развратное, похотливое, рвущееся ко всем видам телесных наслаждений, забывшее о чувстве долга и служении. Оно устраивает для себя беспечные празднества, фестивали, карнавалы и с вожделением рвётся на курорты и пляжи, превозмогая даже страх перед авиакатастрофами, автомобильными пробками, цунами, заливающими побережье, ибо в бездумном «оттягивании» видит весь смысл своей жизни. Разве это не мерзость, разве не одичание?
Вторая составляющая «прогресса» — эгалитарность — была для Леоньева не менее страшной. Как настоящий аристократ он обладал обострённым чувством ранга, выражающимся не в высокомерии и чванстве, а в неприятии всякого панибратства и амикошонства и в твёрдом убеждении, что государство должно строиться по образу Небесного Царства с его иерархией и стройной вертикалью власти, начинающейся на Творце и идущей вниз через девять ангельских чинов. Устойчивым, по его мнению, может быть только сословное жизнеустроение. А оно-то на его глазах и начинало разрушаться.
Всем сердцем пламенного патриота он желал, чтобы Россия не была втянута в человекоубийственный «либерально-эгалитарный» процесс. Что предлагал он ей в качестве противоядия? Сначала скажем, чего он не предлагал, хотя противникам обуржуазивания и скатывания к мещанскому потребительскому существованию — это казалось единственной альтернативой. Он так же решительно, как «прогресс», отверг социализм. И опять по эстетическому критерию. В наиболее разработанной и в то время очень популярной версии социалистического учения — в марксизме он разглядел нечто настолько уродливое, что ему не надо было вдумываться в диалектический материализм и разбираться в теории прибавочной стоимости.
Марксизм для него абсолютно неприемлем по той причине, что всю потрясающую пышность и глубину мировой истории — рыцарские турниры, крестовые походы, великолепие восточных церемониалов, блеск коронационных торжеств и военных парадов — всё это, оказывалось, по Марксу, побочным продуктом движения человечества к такой цели, как увеличение объёма производимых товаров. Его чуткая к истине душа не могла поверить, что из низшего может возникнуть высшее.
Либерально-эгалитарный «прогресс» он предлагал заменить общественным устройством, которое назвал «византизмом». Фактически под этим словом он имел в виду православную империю. Вот что он писал по этому поводу: «Под знаменем византизма, если мы будем ему верны, мы, конечно, будем в силах выдержать натиск и целой интернациональной Европы, если бы она, разрушив у себя всё благородное, осмелилась и нам когда-нибудь предписать гниль и смрад своих новых законов о мелком земном всеблаженстве, о земной радикальной всепошлости».
Вчитайтесь внимательнее в эти слова. Это же сказано о нашем времени! То «когда-нибудь», о котором писал Леонтьев, нынче настало. Интернациональная прогрессивная Европа вкупе с Соединёнными Штатами нагло предписывают нам сегодня не просто законы всепошлости, но основанный на них целый «новый мировой порядок». Устоим ли мы перед этим натиском?
Необходимо устоять. Давайте же искать пути к этому. Думается, тот, что предложен более ста лет назад Константином Леонтьевым, не самый плохой
