 |
| Интерфакс-Религия | Митрополит Иларион (Алфеев) | 17.11.2006 |
— Что для Вас лично значит Достоевский?
— В моем духовном становлении этот писатель сыграл очень важную роль. В 14−15 лет я перечитал все романы и дневники Достоевского. Его мировоззрение во многом сформировало мой подход к проблемам человеческого бытия. Достоевский был гигантом, равного которому в истории русской литературы не было вообще.
Если говорить о литературном мастерстве Достоевского, то в истории русской литературы были писатели, которые более виртуозно владели языком, например, Лев Толстой или Владимир Набоков. Достоевский, как известно, писал не только потому, что хотел писать, но и потому, что жизнь заставляла его писать. Своим литературным трудом он зарабатывал себе на жизнь. Платили ему не за идеи или яркие мысли, а за количество написанных страниц. Нередко он был слишком многословен и не всегда умел лаконично выражать свои мысли. Достоевского нередко упрекали в том, что его герои слишком эмоциональны, что в них много истерики и надрыва.
Однако все эти недостатки совершенно не снижают значения Достоевского как величайшего писателя в истории человечества, который сумел проникнуть в самые сокровенные глубины человеческого существа, который ставит самые сложные и вместе с тем самые важные вопросы о смысле жизни, о бытии Бога, о соотношении между человеческой свободой и Божественным правосудием. После каторги до конца своих дней Достоевский был глубоко верующим человеком, православным христианином, и в то же время, судя по его произведениям, это был человек, для которого вопрос о бытии Бога оставался открытым. Основная фабула всех его романов, будь то «Преступление и наказание», «Бесы» или «Братья Карамазовы», вращается вокруг вопроса о том, есть Бог или нет. От ответа на этот вопрос зависит та шкала нравственных ценностей, которые предлагаются человеку. Именно поэтому герой Достоевского говорит: «Если Бога нет, то все позволено» — то есть если Бога нет, следовательно, нет абсолютной шкалы нравственных ценностей, все ценности относительны. И сила Достоевского, на мой взгляд, состоит в том, что он всем своим творчеством показал, что без Бога невозможно спасение, невозможна нравственность. Только вера в Бога является гарантом нравственного выживания каждого человека и всего человечества. Я поверил в Бога еще до знакомства с Достоевским, но он способствовал моему укреплению в вере, в православии.
— Достоевский писал о том горниле сомнений, через которое ему пришлось пройти. А Вам приходилось ли испытывать что-то подобное?
— У меня никогда не было сомнений в бытии Божием, в промысле Божием, в том, что Бог присутствует в мире и заботится о каждом человеке. Но в то же время каждый православный христианин, а особенно служитель Церкви, в жизни всегда испытывает скорби, искушения, разочарования, сталкивается с людьми, которые находятся не на должной нравственной высоте, и, конечно, здесь необходим очень твердый внутренний стержень. Искушения не должны поколебать в человеке самое важное — его веру в присутствие Божие и благость Божию. В моей жизни были и искушения, и разочарования, но не было никогда момента, когда бы я усомнился в благости Божией или разочаровался в том, что в 20 лет встал на путь служения Богу.
— Бельгийский художник Гарольд ван де Перре говорит, что Достоевский — это Микеланджело в литературе. А кого по масштабу личности сравнили бы с этим писателем Вы?
— В этом году мы отмечаем сразу несколько юбилеев, связанных с именем Достоевского. Но это еще и юбилейный год другого великого русского человека, столетие со дня рождения которого мы недавно отметили: я говорю о Шостаковиче. На мой взгляд, в истории русской культуры Шостакович — единственный человек XX века, который по масштабам своего дарования и глубине творчества приближается к Достоевскому. В произведениях Достоевского отражен главный спор русской интеллигенции XIX века — спор о бытии Бога, и ни один писатель или философ не отразил этот спор с такой силой, как Достоевский. Шостакович жил в другую эпоху — когда открытого разговора о Боге и Церкви не было вообще. И в то же время все его творчество показывает, что он был верующим человеком. Он не писал церковную музыку и, по-видимому, не ходил в церковь, но его музыка свидетельствует о том, что он глубоко чувствовал трагизм существования человека без Бога, глубоко переживал трагедию современного общества — безбожного общества, отказавшегося от своих корней. Эта тоска по Абсолюту, эта жажда Бога, жажда правды присутствует во всех его произведениях — симфониях, квартетах, прелюдиях и фугах. Это был человек, которого не сломили никакие репрессии, никакое осуждение со стороны высших инстанций. Это был человек, который всегда служил Истине. Я думаю, что, как и Достоевский, он явился величайшим духовным и нравственным примером, голос которого, подобно голосу пророка, был гласом вопиющего в пустыне. Но голос этот вызывал и продолжает вызывать отклик в сердцах миллионов людей.
Очень важно систематически с детства знакомить молодежь с духовным наследием русского народа. У нас сейчас очень много различных общественных организаций (например, таких, как Фонд Андрея Первозванного и Центр национальной славы России), которые реально могут и должны прилагать все свои усилия, чтобы наше национальное достояние не было забыто, чтобы и старое поколение, и молодежь приобщались к духовному богатству, которое содержится в творчестве Достоевского, Шостаковича, Свиридова… Я думаю, что это национальное достояние России. Если современная российская молодежь забудет об этом наследии, это станет большой духовной трагедией.
— Давайте поговорим о Вашей музыке. В этом году замечательный хор Свято-Никольского храма при Третьяковской галерее впервые исполнил написанную Вами «Божественную литургию». Что еще Вы написали?
— Еще было «Всенощное бдение», концертная премьера которого состоится 7 декабря в Большом зале Московской консерватории, где это произведение будет исполнено тем же Свято-Никольским хором под управлением Алексея Пузакова. В этом концерте прозвучат и некоторые номера из моей «Литургии», а также «Берлинская месса» Арво Пярта для хора и органа.
А в двадцатых числах марта там же впервые прозвучат «Страсти по Матфею» — произведение для солистов, хора и оркестра, законченное мной в начале осени. В этом сочинении пятьдесят номеров, в том числе четыре оркестровые фуги, многочисленные хоры и речитативы, несколько арий. Это попытка православного прочтения истории Страстей Христовых. В отличие от баховских «Страстей», в моем сочинении нет специально сочиненного либретто — есть только текст Евангелия, читаемый протодиаконом на русском языке в манере, характерной для Православной церкви, и тексты из богослужений Страстной седмицы, исполняемые хором на славянском языке. Целиком произведение длится почти два часа и состоит из четырех тематических частей: тайная вечеря и гефсиманское моление, арест и суд, распятие, погребение. Некоторые номера третьей части исполняются только мужскими голосами и только низкими струнными инструментами (альтами, виолончелями и контрабасами).
— Внушает ли Вам оптимизм положение с музыкой в современной России?
— К сожалению, наш век — век поп-культуры, когда вкусы определяются модой, когда детей и молодежь приучают к самому примитивному, самому дешевому виду искусства — так называемой поп-музыке. Недавно я смотрел по телевизору документальный фильм об Америке 1930-х годов, когда в каждой средней школе был свой симфонический оркестр, игравший классическую музыку. Таким образом, вся учащаяся молодежь приобщалась к классике. В России же сейчас классическую музыку слушают либо люди старшего поколения, либо молодые люди, профессионально обучающиеся музыке. То, что молодежь слушает попсу, — это не просто недостаток нашего общества, это, с моей точки зрения, настоящая национальная трагедия. Поколение, которое слушает попсу, не сможет построить полноценное сильное государство, не сможет создать духовно полноценную нацию.
