 |
| Татьянин день | Диакон Александр Волков | 17.11.2006 |
Держим путь в сторону леса, а поскольку я точно не знаю, где удобнее и ближе к лесу высадиться, то и говорю водителю — а вы нас где-нибудь поближе остановите. На что он мне кивает, ну как обычно водители маршруток кивают. И вдруг раз — и сворачивает с дороги в проулок между домами — такого поворота в маршруте точно не было. И довозит он нас (в машине — мы одни) до леса, то есть прямо на опушку выехал. А так нам бы еще идти пешком от официальной остановки метров так пятьсот-шестьсот. Я, честно говоря, опешил совсем. Спасибо, говорю. А он мне — да не за что, приезжайте еще. Я не мог отойти долго от такого поступка. Ну вот зачем, спрашивается, этот явно не-москвич, явно кавказской внешности мне — явному москвичу славянской наружности, оказал такую вот услугу? Я не знаю. Просто так. Просто захотелось человеку в погожий денек что-то сделать просто так. Он и сделал. Он ведь еще десятку не попросил сверх нормы и разговоров не завел о том, какие мы, то есть они, кавказцы, хорошие на самом деле. А просто выгрузил нас и уехал, моргая фарами от удовольствия. Просто так.
Мы вообще привыкли думать, что у нас все хорошо по жизни. Москвич со среднестатистическим набором бытовых благ и таким же средним доходом почему-то вдруг решил, что жизнь удалась, что все наконец-то хорошо. Он работает, покупает себе еду всякую разную, одежду, когда получше, а когда похуже, и вроде как все нормально. Потому что он платит деньги и имеет право требовать нечто соответствующее заплаченным деньгам. На Юго-Западной в будний вечер очень много народу. Ну просто тьма. И опять же маршрутки пасутся желтобокими стадами. Одна совсем уже полная, одно свободное место. Заходит девушка — места есть? Одно. А у нее за плечом подруга выглядывает. То есть девушек две, а место одно. Мужик среднемосковской внешности встает и выходит со словами «садитесь, девушки». У всей маршрутки, в том числе и у девушек, взгляд удивленного страуса. В глазах явно читается фраза «Во мужик — дурак, это ж маршрутка, а не автобус, ты же ЗАПЛАТИЛ за это место свои кровные 15 рэ.» А мужик вышел и ушел куда-то, водитель нажал на газ и машина уехала в сторону Ленинского. Ну вот зачем так делать? Кому от этого легче? Не старой бабушке, инвалиду ВОВ уступил, а каким-то девчонкам, которые и забудут через час об этом. Зачем? Просто так.
В Москве нельзя купить хорошего хлеба за 10 рублей. То есть хорошего можно, но только французский baguette за 100 рублей в Перекрестке. А за 10 в булочной нельзя. И не потому, что в том длинном батоне из Перекрестка какие-то сверхдорогие ингредиенты, а просто потому, что у нас за все хорошее надо платить. Всегда. А просто так сделать что-то хорошее нельзя, это не комильфо. У нас в соседнем магазине два марроканца открыли лавку с потрясающе свежими «мясами». Стою в очереди, передо мной женщина лет 45. Берет и фаршу, и цыпленка табака, и телятинки. А у нее при подсчете 50 (!) рублей не хватает. Она-то уже все завернула-положила, а ей вдруг не хватило. Она давай вынимать свертки, а этот Саид марроканский ей говорит: ладно, мол, потом занесете. И женщина произнесла фразу года: «А что, можно?!?»
Вот это то, что кардинально отличает нас и от Европы и от Азии. Нам не хватает какой-то обыкновенной житейской непосредственности в отношениях. Всегда есть боязнь того, что если тебе делают даром, то и ты потом ОБЯЗАН будешь этот дар ему же вернуть. А оно тебе надо? Нет. Вот и живем мы в постоянной заботе о том, чтобы никому не быть должными; чтобы если уж брать — так подороже; чтобы если уж давать, так хоть за копеечку. Интеллигент скажет, что все это называется словом «мещанство». Может быть, но от такого диагноза легче не становится. В метро никто не улыбается. Никогда. Прямо иногда злость берет — все как будто роботы из Звездных войн. Третьего дня еду с мелким в метро в час пик. Переход на Парке Культуры. Толпа страшная — ясное дело. Я ребенка поднимаю высоко, чтобы было чем дышать. А ему хорошо, интересно (не всякий день в метро-то катается), по сторонам смотрит, да как засмеется простотаковским смехом полуторагодовалого младенца. Сначала вокруг все резко обернулись, как будто выключившись из системы, а потом народ постепенно тоже посмеиваться стал. Просто так.
Иногда хочется плакать от какой-то всеобщей отупевшей черствости. Любимый диалог (или монолог про себя): «Тебе что, жалко? — Жалко! — Почему? — А я что, обязан?». Ведь и впрямь не обязан. Пошли вечером с женой и ребенком в коляске по магазинам и решили зайти в новый большой книжный супермаркет. На входе встречает большой-пребольшой охранник. «А вы знаете, у нас так нельзя с коляской, она у вас грязная». И, правда, колеса грязные. Проблем нет, говорим, оставляем коляску, берем тележку. Но в тележке, хоть она и большая, нет такого специального отверстия, куда можно посадить ребенка, а без него наш мирный атом может и упасть и выпасть — очень небезопасно и для магазина и для него самого. Нет, говорю, я бы и рад, да у вас тележки неприспособленные. На что мне охранник отвечает: ну, значит, в другой раз придете (без ребенка то есть). Разумеется, зову администратора, она в корпоративной солидарности с охранником говорит: нет, нельзя. Пишу жалобу в книгу жалоб, объясняя, что меня, покупателя, не пустили в магазин охранник N и администратор М. Да, при этом в правилах, которые висят на стене, русским по белому написано, что нельзя только в пачкающей одежде заходить. А про коляску с грязными колесами — ровным счетом ничего не сказано. Ладно, уходим. Переходим через дорогу, и в торговом центре, куда мы пошли за покупками, тоже есть книжный. Поскольку мы уже вынесли урок из ситуации, оставляем коляску вне магазина и с ребенком на руках заходим внутрь. Пока мы выбираем книги про Репку и Кота-Котофеича, к нам подходит уборщица со шваброй (а не администратор с охранником) и говорит: «Ваша коляска?» «Наша», — отвечаю, уже ожидая гневной отповеди про пыль и грязь, которую они тут обязаны вдыхать день-деньской. «Ну, так вы ее завезите, и на ней своего малыша и передвигайте по магазину — удобнее ведь». «Нет, — говорю, — она грязная, наша коляска». На что получаю гениальный по своей простоте ответ: «Ну и что? А я зачем здесь? Вот и швабра у меня в руке». Я чуть не заплакал. Чуть не сказал этой уборщице, что она вообще-то не обязана за нашей коляской с тряпкой ходить, она вообще и так устает. Но не сказал, потому что было видно, что человек может и понимает все, но просто так делает иначе.
Какое же все это имеет отношение к христианству? Самое прямое. Когда человек делает что-то просто так, он делится с другим человеком частью себя, частью своей жизни. И не по обязаловке, не потому, что ему взаимно за это что-то будет, а просто так. Мы получили эту жизнь просто так, бесплатно. И когда он своей жизнью делится с незнакомым ему человеком, то он зарабатывает, как любит говорить один хороший священник, пару квадратных сантиметров Царствия Небесного. А когда он взаимно дает, то ничего не получает. В этом весь парадокс и состоит. Начать нужно с малого. Сделать что-то просто так. Человеку, которому ты ничем не обязан. Человеку, которого никогда больше, скорее всего, в этой жизни не увидишь. И тогда, быть может, у кого-то (а то и у многих) возникнет желание помогать детям, больным раком; или отказникам, которых бросили родители. И самому человеку тогда станет немного легче жить, как будто он сделал, как пел Чиж, глоток доброты.
